Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть первая
С того и пошли мои невзгоды; в бытность носильщиком я пристрастился к картам и теперь продавал излишек съестного, чтобы играть, — сами понимаете, перестраивать дома или скупать бенефиции мне не приходилось. Таким образом, я могу сказать, что от добра мне стало худо. Добродетельным людям добро идет на пользу, а дурным оно во вред; расточая его попусту, они губят и добро и себя. С ними получается то же, что с ядовитыми змеями, извлекающими яд из тех же растений, из коих пчелы добывают мед. Добро подобно благовониям: их аромат сохраняется и даже улучшается в чистом сосуде, но в грязном быстро портится и пропадает.
Вскоре я стал докой по части карт, научился всем тонкостям игры и даже плутовства, что было уж совсем дурно. Карты — страшнейший порок. Как в море впадают все ручьи и реки, так в игроке сочетаются все пороки. Враждебен он добрым делам и привержен к дурным мыслям; никогда не говорит правды и всегда творит кривду; не имеет друзей и не печется о родных; своей честью не дорожит и честь семьи марает; влачит жалкое существование и укорачивает жизнь родителям; клянется без нужды и богохульствует ради гроша; бога не боится и душу свою не бережет. Коль проиграет, готов на все, даже на позор, лишь бы отыграться. За игрой проходит его жизнь, за игрой застигает его смерть; и встречает он ее не со свечой, а с колодой карт в руках, как человек, разом загубивший душу, жизнь и достояние.
Многому я научился от других слуг, не только слушая их наставления, но и присматриваясь к их делам. Когда мои припасы истощались, я, чтобы не пропустить игру, принимался рыскать по дому, сверкая горящими, как угли, глазами и высматривая, чем бы поживиться. Мне доверяли, поэтому я легко мог стянуть на кухне и тут же припрятать что угодно. Но обычно я прятал украденную вещь в той же комнате, где ее находил, чтобы в случае, если меня заподозрят, найти ее при всех и тем утвердить впредь свое доброе имя; если же подозрение падало не на меня, я оставлял добычу на том же месте, а затем переносил в другое.
Однажды со мной приключилась забавная история. Мой хозяин привел в дом несколько приятелей, таких же, как он, поклонников Бахуса и заядлых мореплавателей по Гвадалканалу и Коке;[132] обед был на славу, гости усердно трезвонили в бокалы, а хозяин задавал тон всей музыке, отбивая такт кувшином. Затем приказали подать холодные закуски, которые у нас всегда имелись про запас, и среди них отличную ветчину, розовую, как кровь ягненка. Гости к тому времени уже изрядно нагрузились; хмельные и веселые, они, завидя новое угощение, опять принялись чокаться, а вместе со всеми и хозяйка, которая прикладывалась не хуже заправского пьянчуги. Теперь их без труда можно было бы раздеть донага. Пыль стояла столбом, от пьяного угара все одурели. Наконец стали расходиться по домам, кто шатаясь, кто спотыкаясь, а кто чуть не на карачках, как рассказал мне потом наш сосед. Хозяева отправились спать, оставив дверь незапертой, стол неубранным и не подняв с полу серебряные бокалы — бери кому не лень.
Как на грех, я в тот день замешкался на кухне: надо было почистить сковороды и вертела, занести дров и еще кое-что сделать. Покончив со всем этим, я заглянул в залу. Двери были раскрыты настежь, кругом беспорядок, посуда вся на полу, как после побоища, а один серебряный бокал словно молил хоть из жалости поднять его. Оглядевшись, не смотрит ли кто, я нагнулся, взял бокал и, убедившись еще раз, что кругом ни души, тихонько вышел. Но не сделал я и нескольких шагов, как мое сердце забило ложную тревогу. Я подумал, что, чего доброго, все это нарочно подстроено и надо бы проверить, не следил ли кто за мной, а то можно дорого поплатиться за такую малость да попробовать плетей в придачу. Я снова вошел в дом и несколько раз окликнул хозяев. Никто не отвечал. Тогда я приотворил дверь в спальню. Хозяин и хозяйка, вдрызг пьяные, спали мертвым сном. Вином от них разило, как из винного погреба.
Мне захотелось было привязать им ноги к кровати или сыграть с ними другую шутку; но потом я решил, что куда выгодней и забавней сыграть шутку с серебряным бокалом. Спрятав его в надежное местечко, я вернулся на кухню и провозился там дотемна. Вечером туда пожаловал хозяин, охая от нестерпимой боли в висках. Заметив, что в очаге осталась только одна головешка, он чуть не прибил меня: зачем-де я жгу столько дров, так недолго и пожар устроить. В этот вечер он был пи на что не годен. Я, как умел, постарался заменить его, быстро приготовил ужин, мы поели и, управившись со всеми делами, легли спать. Еще за ужином я заметил, что хозяйка сама не своя: лицо грустное, глаза заплаканные, сидит, потупя взор, встревоженная, печальная, слова ни с кем не скажет. Когда хозяин ушел в спальню, я спросил, что с ней и почему она в таком унынии.
— Ай, Гусманико, сынок мой любезный! — ответила хозяйка. — Беда, великая беда свалилась на меня несчастную! В недобрый час появилась я на свет, на горе родила меня матушка!
Я сразу смекнул, в чем ее недуг. Мой карман мог стать для нее аптекой, а моя добрая воля — лучшим лекарем; но где там! Ее жалобы ничуть не побудили меня к благому делу; я не раз слышал, что плачущую женщину надо жалеть не больше, чем гуся, который в январе разгуливает босиком по лужам. Хоть ни на волос не был я тронут, но притворился, будто ее беда меня огорчает, и принялся утешать хозяйку, умоляя не говорить таких жалостных слов и поделиться со мной своим горем, а я, мол, сделаю для нее все, что в моих силах, как для родной матери.
— Ай, сынок, — ответила она, — и зачем только вздумалось твоему сеньору созывать приятелей на обед! Вот и пропал один бокал из моего серебра! Что сделает со мной хозяин, когда узнает? Самое малое — убьет меня, сынок мой дорогой.
«А больше этого, что можно сделать?» — чуть не спросил я.
Я стал сокрушаться, негодовать на такую подлость и сказал, что не вижу иного выхода, как встать ей завтра пораньше и отправиться со мной поискать у ювелиров другой, точно такой же бокал, а мужу сказать, что бокал был старый, погнутый, а потому пришлось отдать его обновить и подправить, — так удастся ей избежать ссоры. К этому я добавил, что, ежели нет у нее денег, а бокал дадут в долг, пусть возьмет все мои пайки и жалованье вперед.
Хозяйка горячо поблагодарила за совет и предложенную помощь, но заметила, что ей неудобно выходить из дому, да еще одной: как бы муж не увидел — ведь ревнив он до чрезвычайности. Она заклинала меня господом богом, чтобы я пошел за бокалом один, уверяя, что денег у нее хватит. Этого мне и надо было; я уже ломал голову над тем, как и кому сбыть бокал, чтобы не было никаких расспросов, — по моему виду всякий мог догадаться, что вещь краденая. Радуясь такой удаче, я пошел к ювелиру и попросил почистить и подправить бокал, который в том действительно нуждался. Мы сошлись на двух реалах. Бокал стал как новенький. Возвратившись, я сказал хозяйке, что нашел у Гвадалахарских ворот[133] подходящий бокал, только в нем серебра на пятьдесят семь реалов, да за отделку просят не меньше восьми. Хозяйка и глазом не моргнула, будто речь шла об одной бланке — так ей хотелось поскорей избавиться от беспокойства. Она отсчитала деньги, и я продал ей украденный у нее же бокал, причем и она осталась довольна, и я с прибылью. Но деньги эти как пришли, так и ушли — я просадил их в два вечера.
Такие мелкие кражи я совершал часто, действуя сообразно обстоятельствам; что ж до хищений узаконенных, тут я пока присматривался, чтобы при случае не оплошать. Так, я обычно пристраивался поближе к столу, за которым распределяли порции; внимательно наблюдая, я замечал, что в каждой порции недодают две-три унции. Я тоже научился подкладывать палец, подталкивать или придерживать чашку весов. Когда эконому говорили, чтобы получше отвешивал, он отвечал, что мясо усыхает; к тому же получаешь его по точному весу, а как станешь делить, непременно что-то уйдет на обрезки, чуть не шестая часть. Эконом, повар, кравчий, закупщик и прочие слуги — все открыто воровали, бесстыдно заявляя, что это их право, как бы их привилегия. Последний из слуг и тот умудрялся стащить куриные или каплуньи потроха, свиное ребрышко, баранью вырезку, телячью отбивную, немного соуса, пряностей, мороженого, вина, оливкового масла, меда, свечей, угля и дров, не брезгуя и зернышком перца — от самого необходимого до изысканных приправ, употребляемых в богатых домах.
Сперва, как я поступил на службу, мне не очень доверяли. Но мало-помалу, угождая одним, льстя другим и прислуживая всем без изъятья, я стал нужным человеком в доме; хочешь, чтобы все были с тобой любезны, ублажай каждого. Приобретать друзей — что давать деньги в рост или сеять на орошаемой почве. Чтобы сохранить друга, не жалко и жизнью рискнуть, а чтоб врага не нажить, стоит пожертвовать всем достоянием; ибо недруг подобен Аргусу стоглазому, который со сторожевой башни своей злобы глядит за нами во все глаза и судит наши дела, где бы мы ни находились. Первое дело — не иметь врагов, а коль уж попустил господь, обходись с ними так, будто они вскоре станут твоими друзьями. Хочешь знать, что такое враг? Одно его название скажет тебе, что между ним и дьяволом, врагом рода человеческого, нет никакого различия. Засевай добрые дела — и ты пожнешь их плоды, ибо тот, кто первый совершил доброе дело, выковал цепи для пленения благородных сердец.
