Путешествие трех королевичей Серендипских - Автор Неизвестен
На это старший брат отвечал:
– По приметам, которые мы тебе назвали, ты можешь судить, насмехались мы над тобой или нет; но, чтобы ты не думал о нас дурно, я укажу тебе еще одну: твой верблюд был с поклажей, на одном боку у него был вьюк масла, а на другом – меда.
– А я, – прибавил второй, – скажу тебе, что твой верблюд нес на себе женщину.
– И чтобы ты видел, что мы говорим тебе правду, – молвил третий, – я объявлю, что эта женщина беременна.
Слыша такие речи, погонщик уверился, что юноши, судя по многим приметам, которые они ему объявили, украли верблюда, коли он не мог сыскать его на указанной ими дороге, и счел за нужное пойти в суд и обвинить юношей в краже. Представ перед судьей, он сурово обвинял трех братьев в учиненном ими воровстве, и их заключили в темницу. Дело дошло до ушей императора и причинило ему изрядную досаду, так как он со всеусердием пекся о том, чтобы по его государству можно было путешествовать без опасности и страха от разбойников. В возмущении повелев назавтра привести юношей пред свои очи, призвав и погонщика, он пожелал известиться от него в присутствии юношей обо всем случившемся. Выслушав рассказ погонщика вкупе с точными указаниями о потерянном верблюде, какие были даны ему юношами, он, с негодованием обратившись к ним, молвил так:
– Вы слышали обвинения, представленные погонщиком; и так как по приметам, которые вы ему назвали, я почитаю несомненным, что вы украли его верблюда, коли он, прилагая всяческое тщание, не мог сыскать его на дороге, вами указанной, хотя по справедливости мне надлежит за такое преступление приговорить вас к смерти, но все же, по природе склонный скорее к милости, чем к суровости, я решил, что, прежде чем отправиться на казнь, вы должны сей же час указать, где украденный верблюд. Если же вы этого немедленно не сделаете, заутра вынуждены будете умереть позорной смертью, подобающей разбойникам.
Юноши, слыша речи и решение императора, хотя были немало опечалены таким оборотом дела, однако, ободряемые сознанием своей невиновности, отвечали ему:
– Мы, государь, три странника, пустившиеся в путешествие, которое затеяли не для чего иного, как для того, чтобы повидать разные страны и диковины, обретающиеся в свете. Придя в ваше королевство, недалеко от этого города мы встретили присутствующего здесь погонщика, который спросил, не встретился ли нам по случаю на дороге верблюд, им потерянный, и хотя мы его отнюдь не видали, однако, узрев на дороге много примет потерянного верблюда, в шутку отвечали, что встретили его. А чтобы он мог поверить нашим словам, мы объявили ему те самые признаки верблюда, которые этот погонщик вам назвал: по случайности они оказались верны, и он, не сумев найти своего верблюда на указанной нами дороге, несправедливо обвинил нас в краже его животного, привел пред ваши очи и возвел на нас поклеп. То, что мы вам говорим, – правда, а коли откроется, что дело обстоит иначе, мы готовы принять любую горькую и жестокую смерть, какую вам будет угодно назначить.
Услышав слова юношей, император, не в силах поверить, чтобы приметы, объявленные ими погонщику, могли по случайности оказаться все без исключения верны, сказал им:
– Я думаю, что вы – не три пророка, но просто три разбойника с большой дороги, убивающие тех, кто вам встретится; поэтому, полагаю, вы не ошиблись ни в одной из примет потерянного верблюда, что были указаны вами погонщику.
И он отправил их обратно в темницу, а между тем один из соседей погонщика, идя по своим делам, нашел на дороге пропавшее животное; узнав его и взяв с собой, он по возвращении передал его хозяину, который был поблизости. Обнаружив свое заблуждение, погонщик рассудил, в сколь великой опасности по его вине оказались юноши, и немедля побежал к императору; известив его о том, как нашел своего верблюда, он смиренно и неотступно молил владыку освободить невинных узников. Услышав о случившемся, император, сильно опечаленный, что заключил в темницу несчастных юношей, не совершивших никакого преступления, приказал сей же час вывести их из темницы и доставить к нему. Служители его без промедления все исполнили, и он первым делом извинился перед ними за то, что по несправедливому обвинению погонщика отправил их в тюрьму; потом пожелал услышать, как они умели угадать приметы потерянного верблюда, настойчиво прося ему это открыть. Юноши хотели непременно удовлетворить его желание, и старший сказал:
– О том, сир, что потерянный верблюд был слеп на один глаз, я догадался вот как: когда мы шли по дороге, которой прошел он, я увидел, что с одной ее стороны трава хуже, чем с другой, тут ощипанная и подъеденная, там нетронутая и пышная. Из этого я заключил, что он был слеп на тот глаз, которым не мог видеть сторону с доброй травой, иначе не пренебрег бы доброй ради худой.
Засим второй сказал:
– Сир, о том, что у верблюда недоставало одного зуба, я догадался вот из чего: на дороге я находил почти на каждом шагу комки жеваной травы, размер которых соответствовал зубу такого животного.
– А я, сир, – сказал третий, – заключил, что потерянный верблюд был хром, из того, что отпечатки трех его ног видел ясно, а о четвертой догадался, насколько мог судить по отметинам, свидетельствующим, что она приволакивалась.
Остроумие и мудрость юношей весьма изумили императора, и, горя желанием узнать, как они умели угадать остальные три приметы, он любезно просил поведать ему и об этом. Чтобы сполна удовлетворить его просьбы, первый из юношей сказал:
– Сир, о том, что поклажа этого животного была с одного бока – масло, а с другого – мед, я догадался вот из чего: целую милю по одной стороне дороги я видел несметное множество муравьев, весьма охочих до тука, а с другой – неимоверное число мух, любящих кормиться медом.
– А что на нем сидела женщина, – сказал второй, – я заключил так: увидев отпечатки там, где верблюд стал на колени, я приметил и след человеческой ноги, который, хотя и показался мне женским, мог, однако, быть и детским; убедился же я в этом так: увидев подле сего следа мочу, сунул в нее пальцы и понюхал, и тотчас охватило меня плотское вожделение. Из сего я уверился, что эта нога была женской.
Третий сказал:
– Что женщина эта была беременна, я догадался по отпечаткам рук, которые приметил на земле, ибо ей из-за веса тела пришлось, после того как она помочилась, опереться на руки, чтобы подняться.
Безмерное удивление внушили королю речи юношей, об остроумии коих он составил самое высокое мнение, так что почел за нужное оказывать им всякую ласку и честь, как того заслуживали несравненные их достоинства. Он велел приготовить богатый покой в своем дворце и приязненно просил их остаться с ним на некоторое время, всячески свидетельствуя, сколь высоко оценил их быстрое и глубокое разумение. Видя, что столь могущественный государь оказывает им такие почести, юноши воздали ему бесконечную благодарность за многое его учтивство и оказали готовность удовлетворить всякое его желание. Препровожденные самим императором в приготовленные им покои, они были в дальнейшем принимаемы с королевскою пышностью, и дня не проходило, чтобы император не проводил по меньшей мере четыре часа в разнообразных беседах с ними, почерпая бесконечную отраду в великой их мудрости и быстром разумении; иной раз укрываясь в комнатке рядом с их покоями и слушая возвышенные их разговоры, уходил наконец, несравненно довольный.
Он велел потчевать юношей блюдами со своего стола, и однажды случилось, что в обед он велел подать им среди многих других тончайших кушаний упитанного ягненка и сулею[11] дорогого вина, а сам, удалившись в каморку, принялся с великим удовольствием слушать их беседу. Когда юноши, сев за стол, отведали ягненка и испробовали вина, посланного императором, старший молвил:
– Поистине, я полагаю, что лоза, из которой вышло это вино, поданное нам нынче за великую драгоценность, произросла на кладбище, и не думаю, что могло быть иначе.
– Меня же, – сказал второй, – все мудрецы мира не убедили бы, что этот ягненок, стоящий перед нами, не был вскормлен молоком суки.
А третий не промедлил сказать:
– Братья, весьма печалит меня одна вещь, которую я приметил нынче утром: а именно по некоторым знакам я мог понять, что владыка, оказывающий нам столь великие любезности, велел казнить
