Бонаккорсо Питти - Хроника
Об этом событии мне хотелось упомянуть, потому что из-за того горя, которое я испытал в этих горах, держа на коленях своего двоюродного брата, казавшегося мне мертвым, с разбитой головой, а также из-за того, что его мать, то ли из коварства, то ли из глупости и желания посеять ссору между нами, кричала моему брату Пьеро: «Вы отправили Бонаккорсо за моим сыном, чтобы его убить, как вы и сделали, а другого моего сына извели в вашем доме в Вальдипезе». Еще больше горя и неудовольствия мне досталось, когда я укладывал его на носилки и, считая его мертвым, снял у него сбоку сумку, где оказалось несколько распечатанных писем, каковые он получил в Венеции от своих кузенов деи Манелли, и те ему в них писали о нас, что будто бы, когда его мать захотела вернуться в дом, где жила со своим братом, мы-де ее выгнали вон и побили ее. Эти письма я не захотел вернуть Чоне, когда он выздоровел, сказав ему, что я хочу показать их нашим родственникам, чтобы они увидели всю фальшь и лживость этих деи Манелли; он же, придя ко мне, требовал возвращения указанных писем, говоря: «Если ты их мне не отдашь, я всем буду жаловаться на то, что ты со мной сделал, я ведь знаю, что ты меня ударил мечом по голове, но я об этом молчал и буду молчать, если ты вернешь мне письма». Услышав такие слова, я понял, что это его мать и помянутые Манелли научили его так говорить либо для того, чтобы напугать меня и заставить отдать письма, либо для того, чтобы рассердить меня так, чтобы я сказал ему какую-нибудь грубость; однако, слава богу, я не сделал ни того, ни другого и сказал ему: «Ты ведь мне эту ложь говоришь не от себя; я знаю, кто тебя подучил так говорить, и знаю, по какой причине, но я не отдам тебе письма, несмотря на все твои речи, и не поддамся на то, чтобы поступить с тобой так, как ты, по своей подлости, того заслуживаешь. Итак, уходи и можешь жаловаться и говорить все, что ты хочешь, меня это не заботит, так как истина обнаружится». И тут я тотчас же пошел в дом Бонаккорсо ди Рукко деи Питти и отнес помянутые письма; там были все мои братья, и его сын Луиджи, и его племянник – Лионардо деи Джеппо Питти, и коварный Чоре ди Лапо Питти; я рассказал им все, что Чоне мне только что говорил, и показал им эти письма, и после долгих обсуждений они потребовали у меня эти письма и приказали мне, чтобы я больше ничего не предпринимал и предоставил действовать им. И спустя приблизительно месяц после того дня они за мной послали, и я нашел в их присутствии Чоне, и тот долго говорил в свое извинение и сам просил у меня прощения, клянясь, что он ничего не помнил о том, как и откуда получил удар по голове; он говорил, что, как глупец, слушал советы тех, кто хотел посеять между нами ссору, но что господь вернул ему ныне сознание истины, в которой он твердо уверен, т. е. что ударил его конь копытом, как я ему и говорил. Я простил его охотно, и с тех пор в течение многих лет он великими просьбами уговаривал меня простить и его мать, и хотел, чтобы я простил и его кузенов Манелли, чего я не хотел тогда никак; но по прошествии около 30 лет однажды, в святую пятницу, в церкви Санто Спирито я, чтобы сподобиться милости божией, без иного пособника, кроме господа, пригласил их в капитул и вернул им мир, что они приняли пристыженные.
В 1375 году, будучи молодым и лишенным руководства и желая странствовать по свету и искать своего счастья, я решил сопровождать Маттео делло Шельто Тинги, каковой был купцом и большим игроком. Мы поехали в Геную, затем в Павию, вернулись в Геную и потом отправились в Ниццу и в Авиньон; и будучи там в праздник рождества, были мы схвачены и брошены в тюрьму папским маршалом[22] и пробыли там восемь дней; нас допрашивали, говоря что мы шпионы флорентийской коммуны, и Маттео было показано письмо, которое один из его братьев во Флоренции написал ему и в каковом сообщал, как Болонья восстала против папы по просьбе и при помощи флорентинцев;[23] но после многих вопросов их и наших ответов суд, ясно сознавая, что мы ко всему этому непричастны, тем не менее потребовал от нас залог в 3000 флоринов, чтобы мы не уезжали из Авиньона без разрешения папского маршала. Маттео нашел людей, которые за нас поручились, но, когда мы вышли из темницы, Маттео, будучи мудрым, счел, что мы подвергаемся серьезной опасности, оставаясь здесь, по причине большой войны, которую наша коммуна вела тогда против земель церкви; имея твердое намерение расплатиться с купцами, которые за нас поручились, если их будут принуждать к уплате, он решил, что нам надо уезжать. Мы уехали и как можно быстрее возвратились во Флоренцию, и вскоре там были получены письма из Авиньона о том, что папа велел посадить в тюрьму всех флорентинцев и забрать их книги и все их товары; а также во всех других западных землях флорентинцы были взяты и разорены судами и решениями, которые папа Григорий[24] издал против всех флорентинцев; и все для того, чтобы наша коммуна отказалась преследовать дурных клириков, бывших в то время, из каковых ни прежде, ни после не видел я хороших. В следующем году помянутый Маттео решил отправиться в Пруссию и чтобы я поехал бы с ним; он отправил меня вперед и велел мне подождать его в Падуе или в Венеции и сказал, что встретится со мной через месяц после моего отъезда. Я поехал в Падую, а также в Виченцу и Верону, чтобы поглядеть их, а затем вернулся в Падую и оттуда проехал в Венецию. Приехал Маттео и закупил шафрана на тысячу дукатов. Мы поехали морем до Сеньи в Славонии[25] и затем по суше в Загреб и Буду, и там Маттео продал указанный шафран и нажил на этом тысячу дукатов; и, поскольку я был очень болен лихорадкой и тяжелой двухсторонней ангиной, Маттео оставил меня в Буде одного в доме Микеле Маруччи и дал Микеле двенадцать дукатов, которые тот должен был мне передать, если я поправлюсь, на обратную дорогу во Флоренцию; а то, что тот потратит на меня во время болезни моей, он вернет ему на обратном пути. Отправился он своей дорогой, а я остался и очень бедствовал, так как оказался в очень плохих условиях. Постелью мне служил набитый соломой мешок в заброшенной бане, и ни разу не посетил меня врач; в доме этом не было ни одной женщины, только слуга, который стряпал и обслуживал указанного Микеле и двух его гостей-купцов. Я был на пороге смерти и провел в этой бане целых шесть недель; и вот случилось, что в день св. Мартина целая компания немцев явилась с дудками праздновать и плясать в большом зале, расположенном перед этой баней, где я лежал на мешке с парусиной, в которую пакуют сукна, вместо простыни, покрытый мохнатой материей и сверху ее одной моей грязной шубой. Некоторые из пришедших, сунув голову в дверь и увидев меня, вошли и силой заставили надеть эту шубу и потащили в зал, говоря мне: «Либо ты выздоровеешь, либо помрешь и не будешь больше мучиться». И тут стали меня таскать по этому залу на протяжении часа и, несмотря на все мои просьбы и жалобы, никак меня не хотели отпускать, пока я не упал от усталости; тогда они положили меня обратно на мешок и сверху навалили на меня все свои шубы, а сами вернулись в зал танцевать и всю эту ночь не переставали плясать и пить. Я страшно вспотел под всеми этими одеждами. Утром они все вошли в мою баню, оделись и, силой опять одев меня, заставили пить с ними, что, впрочем, я охотно сделал. Они ушли, а я отдыхал около часа, а потом вышел на улицу и пошел в дом Бартоломео ди Гвидо Бальди из Флоренции, каковой в Буде был королевским монетным мастером. Он меня встретил весьма любезно и удержал обедать, а после начали мы играть с названным Бартоломео, и я выиграл у него четыре флорина, поставив 55 своих венецианских сольди, которые составляли все, что у меня осталось. В это время появилось несколько евреев и немцев, которые часто приходили играть с указанным Бартоломео. Начали они играть, и я с ними, и в конце этого дня принес домой двадцать золотых флоринов выигрыша. Я вернулся туда на следующий день, выиграл около сорока золотых флоринов, и так продолжалось ежедневно в течение пятнадцати дней, в конце которых оказалось, что я имею 1200 флоринов или около того выигрыша, каковые я получил с помощью указанных выше 55 флорентийских сольди. Вышепомянутый Микеле Маруччи все время нашептывал мне на ухо, чтобы я прекратил игру, говоря: «Купи несколько лошадей и возвращайся во Флоренцию, я поеду с тобой до Синьи, куда я скоро собираюсь отправиться»; и я в самом деле послушался его совета, купил шесть добрых лошадей и нанял четырех слуг и мальчика-пажа. Так достигли мы Синьи, где указанный Микеле продал мне пять своих лошадей. Я нанял марсельскую барку, погрузил на нее всех своих лошадей и из-за встречных ветров достиг Венеции через двадцать четыре дня и с большими муками; и тут при выгрузке лошадей сломал шею одной из самых лучших. Приехав в Падую, я одну из лошадей подарил проживающему там Джорджо Баньези, женатому на нашей кузине монне Катерине, дочери Никколо Малегонелле. Уехав из Падуи, я направился во Флоренцию по дороге через Модену по причине войны, которую вели болонцы; и в горах Модены повредил еще одну добрую лошадь и оставил ее в Понтремоли. Так оказался я с восемью лошадьми, из которых продал шесть, а все деньги, которые я имел, поставил на кон и проиграл. В результате примерно за шесть месяцев все ушло на проигрыши, траты на одежду и прочие расходы и у меня осталось только немного больше сотни флоринов, да две лошади.
