Питер Акройд - Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера

Разумеется, я писал прозу, а не стихи. Это обескураживающая, но вместе с тем и необходимая уступка современному миру, не терпящему длинных поэм. Однако переход от поэзии к прозе не столь уж пагубен. Ведь и прозаическим текстом можно передать некоторые черты, свойственные поэзии; можно и косвенно, даже почти подсознательно, вторить благозвучию и гармонии чосеровского стиха. Так, например, Аббатиса, прежде чем начать свой рассказ для пилигримов, просит божественной помощи:

My konnyng is so wayk, O blistful Queene,For to declare thy grete worthynesseThat I ne may the weighte nat susteene;But as a child of twelf month oold, or lesse,That kan unnethes any word expresse,Right so fare I, and therefore I yow preye,Gydeth my song that I shal of yow seye[5].

В своем переводе я передаю ее молитву так:

Моя ученость и мои знания столь слабы, о Пресвятая Дева, что я не в силах живописать твое милосердие и твою любовь. Твой свет слишком ярок для меня. Я припадаю к тебе, как малое дитя, которое едва умеет говорить. Составь же в стройный ряд мои бессвязные слова, которые я стану возносить во славу Тебе. Направь мою песнь.

Язык средневекового благочестия давно ушел в прошлое, но в поисках эквивалента я, возможно, сохранил здесь кое-что от поэзии подлинника. По крайней мере, к такой цели я стремился.

Разумеется, поэзия Чосера отнюдь не всегда проникнута набожным духом. «Кентерберийские рассказы», пожалуй, и прославились-то прежде всего своим соленым юмором, порой граничащим с откровенным похабством. Современный переводчик может сохранить скабрезный дух оригинала, просто тщательно переписывая собственные слова Чосера. Язык секса, в отличие от языка молитвы, не так сильно изменился за прошедшие века. К тому же Чосера справедливо хвалят за прямоту и свежесть просторечного стиля. Он вполне поддается переводу. Вот один характерный отрывок из «Рассказа Монастырского капеллана», где повествуется о приключениях петуха по прозвищу Шантиклер:

And with that word he fley doun fro the beem,Fo r it was day, and eke his hennes alle,And with a chuk he gan hem for to calle,Fo r he hadde founde a corn, lay in the yerd.Real he was, he was namoore aferd.He fethered Pertelote twenty tyme,And trad hire eke as ofte, er it was pryme.He looketh as it were a grym leoun,And on his toos he rometh up and doun;Hym deigned nat to sette his foot to grounde[6].

Я перевел это так:

Сказав это, он слетел с жерди во двор. Светало. Квохча и кукарекая, он перебудил всех своих жен, чтобы полакомиться зерном, разбросанным по земле. Он был отважен. Он смотрелся владыкой двора. Он обнял крыльями Пертелот и овладел ею раз двадцать, не меньше, прежде чем солнце успело подняться повыше. Он походил на могучего льва. Он не семенил по двору, как обычная птица. Он важно расхаживал на цыпочках, словно собирался вспорхнуть ввысь.

Современный читатель, сопоставляя этот текст с подлинником Чосера, может не уловить, что «real» – это «royal» («королевский»), а «trad» («потоптал») – это эвфемизм для совокупления. Значение слова «pryme» – 6 часов утра – тоже, пожалуй, не столь очевидно. Необычность многих чосеровских выражений не собьет с толку филолога, но, безусловно, смутит или даже отпугнет рядового читателя. Есть тут и другие, более общие черты Средневековья, теперь уже безвозвратно утраченные. Подлинное благочестие той эпохи, наряду с ее страстью к пространным поучениям, отразилось в двух – самых длинных – рассказах Чосеровой поэмы. «Рассказ о Мелибее» и «Рассказ Священника» – это типично средневековые истории благочестивого содержания: первый представляет собой назидательный трактат о ценности терпения, а второй – затянутую проповедь о покаянии и о семи смертных грехах. Я не стал включать их сюда, полагая, что их отсутствие ни у кого не вызовет сожалений. «Рассказ Священника» замыкает собой «Кентерберийские рассказы», но, поместив «Молитву Чосера» непосредственно после «Пролога Священника», я попытался таким образом создать собственный вариант подходящей концовки.

Я полагал, что моя задача заключается главным образом в том, чтобы облегчить восприятие поэмы, устранить явные препятствия к пониманию смысла, которые мешали бы в полной мере наслаждаться этими рассказами, и я попытался всевозможными средствами выразить и донести до читателя истинную суть подлинника. Надеюсь, мне удалось достичь поставленной цели.

Питер Акройд

Кентерберийские рассказы

Общий пролог

Когда мягкие, нежные апрельские ливни орошают корни всего живого, освежая пересохшую землю, питая каждый саженец и каждый сеянец, тогда и род человеческий пробуждается с радостью и надеждой. Западный ветер выдувает из города все зловоние, а за городскими стенами в полях возрастают посевы. Как приятно после напрасной зимней поры вновь услыхать на улице птичий гомон! Даже деревья – и те будто купаются в пении. Наступила пора обновления, пора общего выздоровления. Солнце уже наполовину прошло через созвездие Овна – такое время благоприятно для сухожилий и для сердца. Эта часть года – самая благоприятная для путешественников. Потому-то честной народ так и рвется пуститься в паломничество. Пилигримы отправляются к дальним берегам, в чужие города, стремясь припасть к благодатным мощам и святыням. А у нас, в Англии, многие совершают паломничество в Кентербери, к усыпальнице святого и блаженного мученика Фомы. Они стекаются туда изо всех графств, чтобы исцелиться от недугов и обрести успокоение.

Так случилось, что в апреле я оказался в Саутуорке. Я остановился там в харчевне «Табард» и оттуда собирался отправиться в Кентербери, чтобы поклониться останкам святого. Однажды вечером в гостинице появилось еще двадцать девять путников – и, к моей великой радости, все они тоже оказались паломниками, направлявшимися в Кентербери. Они приехали из самых разных мест, и жизненные пути у них были разные, но цель сейчас у всех была одна. Гостиница была просторна и удобна, там каждому нашлось местечко, и вскоре мы все сдружились между собой. Мы вместе пили эль и вино и договорились, что в путь отправимся тоже вместе. Как это должно быть забавно – дружно ехать в такой веселой компании! Перед заходом солнца мы условились, что соберемся на рассвете следующего дня и отправимся в путь по паломнической дороге.

Однако, пока наше путешествие еще не началось, я хочу представить вам всех, кто составил нашу компанию. Если я опишу их звания и внешность, то, пожалуй, вы будете иметь какое-то представление и об их характерах. Ведь платье и общественное положение зачастую указывают на внутренние качества человека. Начну я с Рыцаря.

РЫЦАРЬ, как вы сами, наверное, догадываетесь, был человеком состоятельным и мужественным. С самого начала своего воинского поприща он сражался за правду и честь, за свободу и достоинство. Он выказал доблесть во многих землях; он побывал повсюду: и в христианском мире, и в басурманских странах, – и всюду его восхваляли за храбрость в бою. Он воевал в Александрии, когда этот город отбивали у турок; снискал высшие почести у всех рыцарей Пруссии; участвовал в набегах на Русь и на Литву. Он отличился в Гранаде, в Марокко и в Турции. Где он только не побывал в своих странствиях, где только не одерживал побед! Он сражался на пятнадцати войнах, бился на трех турнирах. Однако все эти подвиги совершал он не из тщеславия, а из любви к Христу. Его меч направляло благочестие. Себя он почитал лишь орудием Господа.

Потому-то, несмотря на свою славу бесстрашного храбреца, он оставался скромным и благоразумным. Мягкостью манер он походил скорее на девицу, никогда не божился и не сквернословил. Никогда никому не дерзил, не разговаривал свысока. То был сам цвет рыцарства, раскрывшийся в вешнюю пору года; то был истинный благородный герой. Видите, каков он собой? На нем были не латы, не броня, а плащ из грубой ткани, подобающий скорее монаху, нежели солдату; плащ совсем побурел от ржавчины – ведь рыцарь долго носил его под кольчугой. Ехал он на добром коне, но и тот не был увешан нарядными колокольцами или дорогими попонами. Это был конь, какой и положен простому пилигриму. Рыцарь поведал мне, что недавно вернулся из похода, чтобы вновь принести обет верности. Потом он стал расспрашивать обо мне – откуда я сам и в каких краях бывал, – но я быстренько перевел разговор на другую тему.

С ним вместе путешествовал его сын, молодой СКВАЙР, оруженосец, крепкий и бодрый юноша, тоже мечтавший сделаться рыцарем. Росту он был среднего, зато силен и подвижен. Говорят, будто по волосам можно судить о здоровье человека; чем он мужественнее, тем гуще у него волосы. У сквайра плотные светлые кудри ниспадали на шею и рассыпались по плечам. Лет ему было около двадцати, а он уже успел поучаствовать в конных походах в Северной Франции. Там за короткое время он заслужил уважение своих товарищей, хотя на самом деле юноша мечтал произвести благоприятное впечатление на одну прекрасную даму. Я так и не узнал ее имени. Плащ сквайра был расшит цветами – белыми, красными и синими; казалось, на плечи себе он накинул целый цветущий луг. Он носил короткий камзол с широкими рукавами, подобавший людям его звания. Он отлично ездил верхом – легко и ловко, как прирожденный наездник. И всегда пел или играл на флейте. Он сочинял песни, а еще, как я узнал, умел биться на турнирах, писать, рисовать и танцевать. Все тонкости человеческого обхождения давались ему сами собой. Вокруг него всегда словно царил месяц май. У него имелась веская причина для приподнятого настроения: он был так страстно влюблен, что едва ли спал по ночам; он почти не смыкал глаз, словно соловей. Но при этом он никогда не забывал о хороших манерах. Его обучили всем правилам вежливого поведения, и за столом он любезно разрезал мясо для своего отца. Разговаривая со мной, он снимал шляпу; он не смотрел в землю, а глядел прямо мне в глаза, не размахивал руками и не шаркал ногами. Вот поистине хорошие манеры.