Библиотека первая. - Том 7. Античный роман
15. Так страдала она, так говорила, стараясь найти имя любви.
А пастух Доркон, который из ямы вытащил Дафниса, а с ним и козла, человек молодой, чей подбородок был первой бородкою опушен, познавший любовь и на деле уже, и по имени, внезапно с того самого дня почувствовал к Хлое влеченье, и чем больше дней протекало, тем сильней он сердцем распалялся; на Дафниса, как на мальчишку, он даже внимания не обращал, а Хлоей во что бы то ни стало овладеть решил подарками или силрй. Сначала принес он им обоим подарки – ему пастушью свирель в девять колен, скрепленных не воском, а медью, а ей – шкуру лани, одежду вакханок, пятнистую, словно красками всю расписанную. С тех пор, считаясь уж другом, он мало-помалу небрежно к Дафнису стал относиться, а Хлое каждый день приносил или нежного сыру кусок, иль из цветов сплетенный венок, или рано созревший яблони плод; а один раз принес он ей теленка-сосунка, чашечку с золотым узором, птенцов горных птиц, а она, не искушейная в хитрых приемах любви, принимая эти подарки, рада была, а еще больше радовалась тому, что ими может порадовать Дафниса. Но так как и Дафнису пора уже было узнать, какие мученья любовь доставляет, то однажды спор у него с Дорконом возник, кто красивей, и судьей была выбрана Хлоя; наградой же было назначено: кто лобедит, тот Хлою целует. Первый Доркон стал говорить:
16. «Милая девушка! Ростом я Дафниса выше, я пасу быков, а он – коз, и настолько я лучше его, насколько быки лучше козлов; молока я белее, и кудри мои золотисты, как колос, поспевший для жатвы. Вскормила меня моя мать, а не зверь какой. А он – мал, безбород, словно женщина, и черен, как волк. Пасет он козлов, и от них отвратительный запах, а беден настолько, что пса не прокормит. Если, как говорят, его молоком вскормила коза, то чем же он лучше козленка?» Такие-то речи вел Доркон; после него Дафнис стал говорить: «Верно, меня, как и Зевса, вскормила коза; пасу я козлов, но они покрупнее быков в его стаде. Запах козлов ничуть ко мне не пристал: ну да, не пахнет же Пан, а ведь он настоящий козел. Хватает мне сыра с поджаренным хлебом и сладкого вина, все это – достаток богатых крестьян. Я безбород, но таков и Дионис; темна моя кожа, но темен и цвет гиацинта, а ведь Дионис повыше сатиров, и гиацинт лилий получше. А этот вот – рыжий, как лисица, с бородою козлиной, и бел, как горожанка.
И если тебе придется из нас одного целовать, у меня поцелуешь ты губы, у него же щетину. А затем не забудь, девушка милая: и тебя вскормила овца, а ты ведь красива».
17. Хлоя не стала уж более медлить, но, вспыхнув от радости, слыша его похвалу, да и сама давно желая Дафниса поцеловать, быстро вскочила и его подарила своим поцелуем – бесхитростным, безыскусным, но таким, что смог всю душу его воспламенить. Огорченный, быстро ушел Доркон и другого пути стал искать для своей любви.
Дафнис же, будто его не поцелуем подарили, а укусили, тотчас сумрачным стал: часто вздрагивал он и сердца быстрые удары старался сдержать; хотелось ему на Хлою смотреть, а как взглянет – весь краской зальется. Тогда-то в первый он раз увидал с восхищеньем, что золотом кудри ее отливают и глаза у нее огромные, словно у телки, а лицо поистине молока его коз намного белей. Как будто тогда он впервые прозрел, а прежде будто вовсе не было глаз у него, до еды он почти не касался, а нил, если кто предлагал, – разве что по принужденью: лишь пригубливал. Стал молчалив тот, кто прежде болтливее был, чем цикады, вялым тот стал, кто раньше резвее был коз; перестал он за стадом смотреть, и свирель свою он забросил; пожелтело лицо у него, как трава, сожженная зноем. Об одной только Хлое были речи его. И если один без нее оставался, он так сам с собой, как в бреду, говорил:
18. «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй?
Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, целовал и щенят, и теленка, подарок Доркона, но ее поцелуй – что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя. О, победа злосчастная, о, болезнь небывалая, имени даже ее я назвать не умею! Собираясь меня целовать, не отведала ль Хлоя сама какого-то зелья? Почему же она не погибла? Как ноют соловьи, а свирель моя замолчала! Как весело скачут козлята, а я сижу недвижим! Как пышно цветы расцвели, а я венков не плету! Вон фиалки, вон гиацинт распустился, а Дафнис увял. Неужели Доркон станет скоро красивей меня?»
19. Так говоря, томился Дафнис прекрасный, ведь впервые вкусил он и дел и слов любовных.
Доркон же, пастух, в Хлою влюбленный, Дриаса подстерег, когда тот сажал молодые побеги виноградной лозы, к нему подошел с отборными сырами и преподнес ему в подарок, так как были друзьями они с тех пор, когда еще Дриас сам пас стада. Начав с этого, речь перевел он на брак свой с Хлоей: если женится он па ней, то сулит много ценных подарков, как подобает тому, кто пасет быков,- пару волов для пашни, четыре улья пчел молодых, полсотни яблонь, воловью кожу, чтобы подошв нарезать, и всякий год теленка, уже не сосунка. Дрпас, польстившись на такие дары, чуть-чуть на брак не согласился. Но, сообразив, что девушка достойна жениха получше, и боясь непоправимую нажить беду, когда все раскроется, на брак он согласья не дал, прощенья просил и от всех подарков Доркона отказался.
20. Вторично потерпев крушенье своих надежд и загубив понапрасну свои прекрасные сыры, Доркон решил напасть па Хлою, когда она будет одна. И, выследив, что по очереди гоняют на водопой стада, один день Дафнис, другой же – девушка, хитрую придумал он хитрость, какая к лицу пастуху. Взял он шкуру волка огромного, которого бык запорол рогами, коров защищая; натянул он ее на себя, спустив по спине до пят; передними лапами он покрыл свои руки, задними – ноги до самых ступней, а голову – как воин шлемом, волчьей мордой с разинутой пастью покрыл. Перерядившись, насколько возможно, в дикого зверя, идет он к ручью, куда после пастьбы шли козы и овцы на водопой. В глубоком овраге был этот источник; все место вокруг него заросло диким акантом, шиповником, можжевельником, чертополохом и низкою ежевикою. В такой засаде легко бы скрылся и волк настоящий. Спрятавшись там, Доркон поджидал, когда наступит пора водопоя, и крепко надеялся, что в перепуге от страшного зрелища Хлоя легко попадет в его руки.
21. Прошло немного времени, и Хлоя погнала стада к ручью, покинув Дафниса,- он резал зеленые побеги на корм козлятам после пастьбы. Следом за нею шли собаки, овец и коз оберегая и, как всегда, принюхиваясь чутко; почуяв Доркона, который в кустах шевельнулся, готовясь на девушку ринуться сразу, они с громким лаем бросились на него, словно на настоящего волка, и, окруживши его, прежде чем он от испуга успел приподняться, стали рвать волчью шкуру. Боясь позора, защищенный покрывавшей его шкурой, он молча сидел в засаде; когда же Хлоя перепугалась при первом взгляде на него и стала на помощь Дафниса звать, а собаки, стащивши с него волчью шкуру, впились ему в тело зубами, Доркон, громко закричав, стал умолять о помощи Хлою и Дафниса, уже прибежавшего сюда. Они, окликнув собак зовом привычным, сразу их угомонили, Доркона к ручью повели – бедра и плечи его были искусаны; раны от собачьих зубов промыли и смазали вяза зеленой корой, разжевавши ее. По своей неопытности в дерзких поступках любви, они сочли злой замысел Доркона с волчьей шкурой за пастушью шутку. Ничуть не рассердившись, они даже стали его утешать и, под руки взяв, с ним прошли часть пути и только тогда отпустили домой.
22. И вот Доркон, избегнув счастливо такой беды и спасшись, но не из волчьей пастд, как говорится в пословице, а из собачьей, стал залечивать раны свои. У Дафниса же с Хлоей в тот день было много хлопот – до самой ночи собирали они овец и коз; видом волчьей шкуры перепуганные, собачьим лаем растревоженные, одни из них в горы забежали, другие же вниз к самому морю сбежали. А ведь они были приучены голоса слушаться, свирели звуку подчиняясь, успокаиваться и, как хлопнут в ладоши, – вместе собираться. Но тогда страх заставил их забыть обо всем, и, с большим трудом разыскав их, как зайцев, по следам, загнали их Дафнис и Хлоя в загоны. Только этою ночью и спали они крепким сном, и усталость была им лекарством от любовной тоски. Но когда вновь день наступил, они опять стали все так же страдать: радовались – встретившись, расставшись – печалились; желали чего-то, но не знали, чего желают. Одно лишь знали они, что его погубил поцелуй, а ее – купанье в ручье.
23. Разжигала их и самая года пора. Был конец весны и лета начало, и было все в расцвете. Деревья в плодах, равнины в хлебах, нежное всюду цикад стрекотанье, плодов сладкое благоуханье, овечьих стад веселое блеянье. Можно было подумать, что самые реки сладостно пели, медленно воды катя, а ветры как будто на флейте играли, ветвями сосен шелестя и яблоки, будто в томленье любви, падали с веток на землю, и солнце – любя, красоту – всех заставляло снимать одежды. И, распаленный всем этим, Дафнис в реки бросался; он то окунался, то за рыбами гонялся, игравшими возле него; и часто глотал он холодную воду, затушить как будто желая пылавший внутри пожар. Хлоя ж, выдоив овец и почти всех коз, немало времени тратила, чтоб заквасить молоко; очень уж ей мешали мухи противные и жалили, когда их отгоняли. Затем, вымыв лицо, она надевала венок из веток сосновых, и, накинув на бедра шкуру лани, чашу вином с молоком наполняла, и этот напиток с Дафнисом вместе пила.
