Маргарита Наваррская - Гептамерон
О решении своем она сообщила маркизе, которая была всем этим поражена и на следующий же день явилась сама в обитель, чтобы повидаться с девушкой и заставить ее одуматься и вернуться. На это Полина ответила своей госпоже, что если та была властна отнять у нее мужа из плоти и крови, человека мирского, которого она любила больше всего на свете, то пусть же она этим и удовлетворится и не ищет разлучить ее с супругом незримым и бессмертным, ибо сие не в силах сделать не только она, но и никто из людей. Видя, что ее решение непреклонно, маркиза поцеловала ее и, простившись с ней с большим сожалением, уехала. И с той поры Полина и возлюбленный ее жили каждый в своей обители и вели столь примерную и благочестивую жизнь, что можно быть уверенным, что тот, кто прославил себя милосердием, сказал им, как Магдалине, перед их уходом из жизни, что все грехи прощаются им за то, что они так много любили, и с миром проводил их туда, где они вкусили вечное блаженство, которого мало кто из людей заслужил.
Вы не станете отрицать, благородные дамы, что любовь этого человека была поистине удивительна. Но возлюбленная его ответила ему столь же удивительной любовью, и я хотела бы, чтобы каждый, кто любит, получал всегда такую награду.
– Сколько бы тогда развелось на свете безумцев! – воскликнул Иркан.
– Так, по-вашему, выходит, что тот, кто любит чистой юношеской любовью, а потом обращает эту любовь к Богу, совершает безумие? – спросила Уазиль.
– Если грусть и отчаяние заслуживают похвалы, – смеясь, ответил Иркан, – то Полина и ее возлюбленный, разумеется, эту похвалу заслужили.
– У Бога немало средств привести нас к себе, – сказал Жебюрон, – сначала нам кажется, что это несчастье, а потом все становится благом.
– Мне вот думается, что только тот может по-настоящему возлюбить Бога, кто по-настоящему любил кого-нибудь из смертных, – вставила Парламанта.
– А что значит по-настоящему любить? – спросил Сафредан. – Уж не считаете ли вы, что по-настоящему любит тот, кто млеет перед любимой, кто поклоняется ей только издали, не выказывая своих желаний?
– Настоящая, совершенная любовь, по-моему, приходит тогда, – сказала Парламанта, – когда влюбленные ищут друг в друге совершенства, будь то красота, доброта или искренность в обхождении, когда эта любовь неустанно стремится к добродетели и когда сердце их столь благородно и столь высоко, что они готовы скорее умереть, чем дать волю низменным побуждениям, несовместимым ни с совестью, ни с честью. Душа ведь создана для того, чтобы возвратиться к своему божественному началу, и, пока человек жив, она к этому непрестанно стремится. Но так как чувства, которыми она постигает мир, несовершенны и омрачены первородным грехом, они являют ей только то, что зримо и что лишь более или менее приближает к совершенству. А душа наша жаждет именно совершенства, и поэтому через внешнюю красоту, совершенство чувств, доброту и благородство хочет разглядеть красоту высшую, совершенство и благость духовные. Но после того, как она их напрасно ищет повсюду и не находит того, кого возлюбила, она начинает искать его в другом, как дитя, которое по малости своей играет в куклы и другие игрушки и собирает камушки, считая все это своим богатством, а потом, когда вырастет, начинает любить живых кукол и собирать другие богатства, те, что необходимы для жизни. Умножив опыт свой и узнав, что земное все лишено совершенства и в нем нельзя найти настоящего счастья, человек хочет найти творца и источника всего. Но если Господь не поможет ему прозреть и обрести веру, он из слепого невежды превратится в слепого философа, ибо одна только вера способна указать ему счастье и пути к нему, недоступные для человека низменных плотских вожделений.
– Разве вы не видите, – сказала Лонгарина, – что земля, на которой растут бесполезные для людей травы и деревья, привлекает человека тем, что ее можно засеять и собрать потом благие плоды. Так и в сердце человеческом должна теплиться любовь ко всему, что он видит перед собой, иначе он никогда не возвысится до любви к Богу, даже получив семя глагола его. И сердце останется ледяным, бесплодным и проклятым.
– Вот почему большинство людей не достигает высот духовных, – сказал Сафредан, – они любят только хорошее вино да грязных служанок, не имея понятия о том, что такое любовь женщины благородной.
– Если бы я был посильнее в латыни, – сказал Симонто, – я привел бы вам слова апостола Иоанна: «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?» Ведь любовь к недоступному мы обретаем через то, что доступно нашему взгляду.
– Тогда скажите нам, – сказала Эннасюита, – кто этот столь совершенный человек, quis est ile et laudabimus eum[73].
– Есть люди, чья любовь так велика и так совершенна, – ответил Дагусен, – что они предпочли бы умереть, лишь бы не дать волю желанию, от которого может пострадать честь и совесть их возлюбленной – они стараются всячески скрыть эти желания и от всех, и от нее самой.
– Эти люди, должно быть, из породы хамелеонов, которые живут одним воздухом[74], – заметил Сафредан. – Нет ведь ни одного человека на свете, который не захотел бы признаться в своей любви и увериться, что и его любят, как не должно быть такой любовной лихорадки, которая сразу бы не прошла, если человека выгонят вон. Мне, например, доводилось на своем веку видеть, как чудесно люди от нее исцеляются.
– Займите, пожалуйста, мое место, – попросила Эннасюита, – и расскажите нам о ком-нибудь, кто бы воскрес и ожил, получив такой вот реприманд от любимой дамы.
– Я до того боюсь, – сказал Сафредан, – что мой рассказ не понравится дамам, – а я был их слугою всю мою жизнь и продолжаю им оставаться, – что без вашего на то особого приказания ни за что бы не дерзнул повествовать об их несовершенствах. Но теперь я должен повиноваться и не стану скрывать от вас правды.
Новелла двадцатая
Сеньор де Риан, влюбленный в некую вдову, узнав, что она обманула его и не верна своим клятвам, так был этим удручен, что гнев навсегда погасил в нем пламень любви, перед которым и время и превратности судьбы были бессильны[75].
В Дофинэ жил некий дворянин по имени сеньор де Риан, принадлежавший ко двору короля Франциска Первого и отличавшийся благородством и красотою. Он долгое время ухаживал за одной вдовой, в которую был влюблен и которую глубоко чтил. Боясь потерять ее расположение, он никак не решался признаться ей в своих самых сокровенных желаниях. И, почитая себя человеком красивым и достойным ее любви, он принимал на веру все, что от нее слышал. А она клялась ему, что любит его больше всего на свете и что если бы ей довелось когда-нибудь уступить настояниям мужчины, то снизошла бы она только к нему одному, ибо он для нее – образец совершенства, но до той поры просила его довольствоваться ее высокой и чистой дружбой. Вместе с тем она убедила его, что, если благоразумие оставит его и он захочет добиться от нее большего, ей придется расстаться с ним навеки. Бедный молодой человек не только довольствовался тем, что имел, но считал себя даже счастливым тем, что приобрел расположение дамы, которая, как он был уверен, являла собой пример добродетели. Было бы слишком долго рассказывать вам, что они оба говорили друг другу при встречах и какой далекий путь ему не раз приходилось совершать, чтобы свидеться с нею. Короче говоря, этот мученик, горевший на огне любви, – а огонь этот примечателен тем, что, чем больше он тебя жжет, тем больше ты этого хочешь, – сам стремился к тому, чтобы мучениям его не было конца. И вот однажды ему пришло в голову сесть на коня и поехать к той, которая была для него дороже жизни и чьи добродетели он ставил превыше всего. Явившись к ней в дом, он спросил слуг, где находится их госпожа. Ему отвечали, что она только что возвратилась от вечерни и ушла в парк, чтобы читать там молитвы. Де Риан сошел с лошади и, направившись прямо туда, спросил о ней у служанок, которые подтвердили ему, что дама только что прогуливалась одна по главной аллее. Сеньор де Риан стал уже надеяться, что счастье ему улыбнулось. И очень осторожно, стараясь не шуметь, он пошел искать свою любимую, радуясь больше всего тому, что застанет ее в одиночестве. И, приблизившись к месту, где ветви деревьев, сплетаясь, образовали подобие беседки и куда не проникали лучи солнца, он вошел под этот навес так стремительно, как может войти только тот, кто спешит на свидание. И что же он видит: любимая женщина лежит на траве в объятиях конюха – грубого, неотесанного и грязного. Я не берусь описывать вам его негодование, но было оно столь велико, что за один миг погасило пламень, который горел так долго и стойко. И в порыве этого негодования он вскричал:
– Сударыня, как я благодарен судьбе! Случилось, что за одну минуту коварство ваше исцелило меня и избавило от длительного недуга, причиною которого была ваша Мнимая добродетель.
