Шартрская школа - Коллектив авторов
Под небосводом земля легла, и волна зашумела,
160 Новым свечением горд, обновляется звездный эфир,
Скот и рептилия, рыба с птицей — в чине творенья
Каждый место себе подобающее получил.
Ползает этот, идет другой, кто плывет, кто летает —
Каждый по нраву себе одному образ жизни избрал.
Все получили свое: зверю — лес, травоядному — поле,
Змею — пыль, воздух — крылатым, рыбам — морей глубина.
Рыбе вольготно в воде, летает по воздуху птица,
Шагом ступает овца, и пресмыкается уж.
Точкою малою в центр вселенной земля поместилась,
170 Всем подвижным телам дав долгожданный покой.
Натрое рассечена[208], она то от взора скрывалась,
То открывалась местами на всех семи поясах[209].
Часть ее под водой, под горами, лесами — другая,
И лишь немного совсем свободной осталось земли.
Крепкою мышцею гор хребты круг земной обхватили:
Звездную твердь целиком на плечах своих держит Атлас;
Высей эфирных главой достигнув, сверху взирает
На отягченное тучами небо славный Олимп;
Как людские дела и планет отношенья решают
180 Боги, с обеих вершин силится видеть Парнас;
Кедровым лесом порос Ливан, на Синае ж пустыня,
Там, где священный закон святой получил Моисей;
Вверх вознесся Афон, за ним Эрикс, за теми Кифера,
Столь же высок Аракинф, не ниже его Аганипп,
Горный хребет Апеннин, Эта — могила Геракла,
Липари, полный огня, ароматов букет — Теребинт[210],
Пинд и бессмертных гроза олимпийцев Оссы вершина[211],
Офрис и старцу-врачу[212] давший первый приют Пелион,
Вот и Кавказ, где глядит Прометей неустанно на звезды,
190 Вот и Родоп, где любил на струнах играть кифаред[213].
Высокогорный Гарган возвышает Италии землю,
Твой же утес, о Пелор[214], Тринакрии остров вознес.
Небу Фолоя грозит обоими пиками, славу
В роде двуликом стяжав: кентавров она родила.
Там, где Арктический край простерся, Рифейские кряжи
Снегом сверкают: его в тот климат приносит Борей.
Крепкими узами Альп гряда скована, непроходимы
Западные их теснины, могучим скованы льдом[215].
То, что сокрыто горой, уже не достанется плугу,
200 Лишь на уступе ином заметишь краюшку земли:
Волк схоронился в кустах здесь, лев промышляет в пустыне,
Сушь полюбила змея, непролазную чащу — кабан[216].
Роды членятся на виды, ведь, изначально простая,
В разном природа сама проявляясь себе не равна.
Бивнем слон прочным силен, верблюд же высокой спиною
Горд, украшают чело газели крутые рога.
Бегать привычен олень, и с тою же целью высоко
Ногу стройную гнет в колене проворная лань.
Мужество в сердце хранит лев, а медведь — в цепких лапах,
210 Страшен хваткою тигр, смертоносным клыком — дикий вепрь.
Млеет под мягким руном овца, но суровую тогу
Носит супружник козы, и в такой же ходит она.
Сердце пылает в груди коня, ослик — еле шагает,
Словно под грузом ушей и дух его праздный согбен.
Рыщут, жертву ища, пантера и волк кровожадный,
Та — в неприступных горах, этот — в темном лесу.
Много почета тельцу, однако ж у малой лисицы
В теле тщедушном ума больше гораздо найдешь.
Бык рожден для ярма, а воплощение страха,
220 Заяц, вечный бегун, в ушках находит свой рост.
В горы бежит от людской работы онагр пустынный,
Тело свое от трудов освобождает он сам[217].
Пес, то ль природой к тому побуждаемый, то ли привычкой,
Жизнь свою рад скоротать хозяйского в страхе кнута.
Рысь вот, такое творит она чудо, какого не видел
В мире никто: ведь внутри в ней жидкость, струящая свет[218].
Вот обезьяна на смех нам людскую кажет личину,
Будто бы сам человек, но природу забывший свою.
Вот же и бобр, что готов тело свое поскорее
230 Сам тех сокровищ лишить, до которых охотник охоч[219].
Белка крадется, куница, готовая сделаться шубой
Для богача, ей ничем не уступит и шкура бобра.
Ценность большая, гроза кошелька, соболь благоуханный
Нежную шею обвить сеньора ему суждено.
Воды по лону земли растеклись, увлажняя округу:
Здесь ручеек, там — поток, иль болотом сменяется пруд.
В земли втекает Евфрат, где воздвигла кирпичные стены
Дева бесстрашная[220], чтоб укрепить в Вавилоне свой трон.
Тигр орошает поля, на которых досталось напиться
240 Золота Крассу[221], и Рим по делам его познан там был.
Нил плодоносный течет там, где ты, Магн, изведал на деле,
Как безрассудно порой доверять малолетке-царю[222].
Рвется Авана[223] вперед, чтобы помощь Дамаску представить
Для орошенья земель окрестных, подвластных ему.
Тихо течет Силоам, но счастлив: он видел пророка,
Больше того, — самого Бога — вершителя дней.
Святость особая ждет Иордан: удостоен он чести
Тело благое омыть Того, кто его сотворил.
Избороздил Симоент Сигейское поле[224], счастливей
250 Был бы он, если б Парис разумней любовь расточал.
Знает Тринакрия, где ее увлажняют Альфея
И Аретузы вода, но тиранам она отдана.
Тибр свои воды стремит в море, на этой дороге
Роскошь Рима узреть и славу деяний его.
По лигурийским лугам[225] спускается По, гонит волны,
Прямо к Венетам легла дорога прямая его.
Рона течет, где Агавн мог видеть ты славную битву,
В коей кончину стяжал мучеников легион[226].
Вот Эридан — он один выжил во время напасти,
260 Той, что на землю принес Фаэтоном зажженный пожар[227].
Сена струится в местах, где вели свои войны потомки
Древних царей, что ведут от Пипина и Карла свой род.
Ярко на солнце блестит Луара, и город Мартина
Средь разноцветных полей и звездных речушек стоит[228].
Мхом облачаются вод источники, берег же — дерном,
Землю скрывает трава, чащу — густая листва.
Ветви
