Никита Хониат - История
8. Когда царица уже страдала и была близка {216} к родам, для нее убрали покои и тщательно приготовили все, что нужно для рождения младенца и принятия матери; а когда Илифии приступили к родильнице, ее поместили в порфировой комнате. Тут находился и царь; беспокоясь о своей супруге, он своим присутствием облегчал ее страдания, но более всего обращал взоры на того, кто наблюдал звезды и смотрел на небо. Когда же младенец вышел из утробы, и то был мальчик, а наука объявила, что он будет счастлив, благополучен и наследует отцовскую власть, тогда принесены были Богу благодарственные молитвы и весь народ рукоплескал и ликовал. Чтобы возвысить торжественность дня рождения и наречения младенца, Мануил, по обыкновению римских царей, позвал на пиршество почетнейших граждан с масличными ветвями и наименовал младенца Алексеем. Он избрал это имя не просто и не по желанию почтить дитя именем прадеда, но имея в виду предсказание, сделанное по поводу вопроса о том, сколько продолжится ряд царей из фамилии Алексея Комнина. Предсказание же состояло в слове αμα, которое, когда его разделяли на части и читали по буквам, ясно обозначало буквой А — Алексея, буквой И — Иоанна, двумя же последующими — Мануила и того, кто примет власть после него. Когда дитя стало подрастать и, подобно цветущему и сочному растению, подниматься, царь переменил свое прежнее намерение и присягу, которая прежде дана была дочери Марии и ее жениху, пэонийцу Алек-{217}сею, перенес на сына. По этому поводу и сам царь, и тот, кому присягали, и все дававшие присягу собирались в великом и славном храме Богоматери во Влахернах. Передав, как полагал, через совершение присяги скипетр сыну, царь спустя немного времени разлучает дочь свою с ее женихом Алексеем и обручает его на родной сестре жены своей, незадолго перед тем прибывшей из Антиохии с братом Балдуином. Между тем около этого времени венгерский король умер. Мануил, считая его смерть счастливым случаем, тотчас же посылает Алексея с блистательной свитой и огромным царским багажом принять власть над Пэонией и царствовать над своими единоплеменниками. И Алексей без труда надел на себя королевскую корону и без всякого сопротивления стал господствовать над всем народом. А царь начал опять ревностно отыскивать мужа своей дочери. Не обращая нисколько внимания на знаменитых по роду римлян, он старался узнать о владетелях других народов, кто из них не женат и у кого есть сыновья, которые по смерти родителей наследуют отцовскую власть. Преимущество перед всеми оказалось на стороне Вильгельма, владетеля Сицилии. Поэтому царь стал посылать к нему одного за другим послов, на что и тот, желая этого брака, отвечал со своей стороны непрерывными посольствами, так что довольно долго шли пустые переговоры об условиях брака. Но расположение царя к этому супружеству и с са-{218}мого начала было нерешительное, мысли его колебались и подвергались многим переменам и превращениям; а наконец он и совсем отступил от своего намерения, признав супружество с сицилийским королем невыгодным для римлян. Таким образом, девица-царевна, хотя была сватана многими женихами, но, подобно Агамемновой Илектре, долго грустила в одиночестве среди царских чертогов и, высокая ростом, как водяная тополь, тосковала по брачному ложу. Однако же, после долгих размышлений со стороны царя, она, наконец, вышла замуж за одного из сыновей маркиза монферратского, юношу, красивого с лица и очень миловидного, с прекрасными светло-русыми волосами и еще безбородого, тогда как ей самой было уже за тридцать лет и она владела мужской силой.
9. Достигши этого места истории, я присоединю к сказанному и следующее. Есть на западе один морской залив, называемый Адриатическим; находясь вдали от моря Сицилийского и составляя как бы рукав Ионийского, он лежит отдельно и сильно волнуется при северном ветре. В самом дальнем его углублении живут енеты, которых иные, по свойству языка, называют и венетиками,— люди, взросшие на море, скитальцы-промышленники, подобно финикиянам, одаренные хитрым умом. Принятые некогда римлянами по нужде в людях, способных к морской войне, они целыми толпами и семьями променяли свой отечественный город на Константинополь, а отсюда рассеялись {219} и по всем римским областям. Удерживая за собой только свое родовое имя, а во всем прочем породнившись с римлянами и сделавшись для них своими, они размножились и усилились, приобрели огромное богатство и стали выказывать гордость и дерзость, так что не только враждовали с римлянами, но не обращали внимания и на царские угрозы и повеления. Поэтому царь переменил свое к ним расположение и, частью вспоминая о Керкирском оскорблении, частью вновь узнавая то о том их наглом поступке, то о другом, еще худшем преступлении, раздражавшем его душу, взволновался гневом, как бурное и неукротимое море, когда дует северо-восточный или северный ветер. И как их наглости, по его мнению, превзошли всякое терпение, то разосланы были по всей Римской империи грамоты, в которых повелевалось задержать венециан и назначался день, в который должно было сделать это, а равно и конфисковать их имущество. В назначенный день действительно все они были схвачены, а их имущество частью отовсюду было внесено в царскую сокровищехранительницу, большей же частью присвоено себе местными начальниками. Между тем венециане, жившие в столице и преимущественно неженатые, задумали бежать, и, так как в городской пристани стоял трехпарусный корабль, вместительнее и более которого, говорят, не было никогда в пристани, то они ночью взошли на него, подняли якоря и, распустив паруса, ушли. За ними погнались су-{220}да, снабженные горючими веществами, и царские трииры, наполненные людьми, носящими на плечах заостренные с одной стороны секиры. Хотя эти суда и приблизились к кораблю, но не могли ничего сделать уже и потому, что ветер нес корабль так, что он, казалось, летел, а не плыл; главным же образом они должны были отказаться от своего предприятия по причине огромной высоты корабля и отчаянной решимости пловцов. Тогда венецианцы поплыли прямо в свое отечество Венецию; на следующий же год, снарядив большой флот, стали нападать на острова. Приплыв к Евбее, они осадили Еврип и, успев овладеть одной его частью, подожгли здания, а с наступлением весны ушли отсюда и пристали к острову Хиосу. Узнав об этом, царь Мануил высылает великого вождя Андроника Контостефана с триирами, числом около ста пятидесяти, потому что и венецианский флот был не слабее числом, да и в других отношениях снаряжен был с особенной заботливостью и весьма тщательно. Приготовившись к великой борьбе и имея противниками римлян, венециане во всех отношениях хорошо вооружились и привели с собой немало союзных кораблей, прибывших к ним из славянской земли. Но при первом слухе об отплытии римских кораблей, они оробели, взялись все за весла и стали думать о бегстве. Оставив Хиос, они переходили к другим островам, потом уходили и отсюда и, всегда убегая, приплывали к третьим, так что и сами {221} они утруждались этой переменой островов, и римляне досадовали, что им не удавался их поход и что они не могли сразиться с венецианами. Дошедши до самой Малеи, Андроник увидел, что он преследует то, чего, очевидно, никак нельзя достичь, что он гонится за кораблем аргонавтов и потому, повернув корму, прибыл в городскую гавань. А венециане, видя, что силой оружия они не могут с успехом защищать себя, заключили договор с сицилийским королем, чтобы через то увеличить свои средства к обороне и иметь себе помощника в случае, если римляне нападут на них. Царь не оставил без внимания слухов об этом. Он знал, что и ничтожное обстоятельство, случайно встретившись, часто производило перемену во многих делах и порождало неизмеримые бедствия, и потому решился возобновить прежний союз с венецианами. Он старался было сколько мог уничтожить их договор с королем сицилийским, но как они не соглашались на это, то и без этого принял их и, когда они обратились к нему с просьбой, даровал им прощение и дружбу. Восстановив все права, которыми они пользовались прежде как граждане, во всем равные с римлянами, он не отказался отдать им и ту часть их имущества, которая внесена была в царское казнохранилище, но они, как купцы, имея в виду выгоду и удобство как для себя, так и для царя, придумали нечто умное и дельное: отказавшись от {222} обратного получения своего имущества, они единодушно согласились взять за все утраченное ими имущество пятнадцать центенариев золота. Эта сумма и была им уплачена, но не вдруг, а в несколько разновременных выдач. {223}
ЦАРСТВОВАНИЕ МАНУИЛА КОМНИНА
КНИГА 6
1. Таким образом, и это дело у царя Мануила кончилось. Наше же повествование пусть идет далее и рассказывает о последующих событиях сообразно со временем и значением каждого из них. Так как султан не хотел остаться в покое, признав раз и навсегда постоянные набеги на римские пределы делом, полезным для себя и вполне выгодным для турков, то царь и еще раз выступает против него. Очень часто, впрочем, царь и сам не давал покоя персидскому государю, но дразнил и сердил его, словно спящего дикого зверя, поднимал его с ложа и вызывал на бой. И ни условные прекращения военных действий, ни перемирия во время битвы, ни союзы и договоры, ни переговоры и отправления послов не задерживали и не останавливали их нападений друг на друга. Оба они были горячи и падки на войну, а потому иногда и по незначительной причине нападали друг на друга. Для них было делом особенно любезным надевать всеоружие, собирать полки, водить их {224} в бой и сражаться. Отличались же они друг от друга тем, что султан всегда был как-то предусмотрителен и рассудителен, действовал обдуманно и давал битвы осторожно, посредством своих военачальников; его никогда не видели стоящим во главе фаланги или разделяющим труды с воинами; а царь, как человек с душой благородной, был пылок в сражениях, любил выказывать дела личной храбрости и часто, при разнесшемся слухе о вторжении где-нибудь неприятеля и о страдании его подданных, первым садился на коня и смело выступал в поход. Так как теперь царь вознамерился восстановить Дорилей, то тем еще более раздражил и возбудил варвара к войне. Султан, показывая вид, будто доселе не знал о прибытии царя в Дорилей, через послов спрашивал его о причине появления в тех местах и просил удалиться. А царь, замечая нечто колкое и насмешливое в письме султана, со своей стороны признавал немалым чудом, что султан не знал о его походе до самого прибытия его в Дорилей и что будто бы доселе он не знает причины этого похода. Приступив к возобновлению города, царь сам начал носить камни на своих плечах и этим так воодушевил других, что чрезвычайно скоро была воздвигнута стена и снаружи обнесена валом, внутри во многих местах вырыты были колодцы для того, чтобы можно было черпать воду. Персы считали для себя несчастьем, если они принуждены будут оставить дорилей-{225}ские поля, на которых проводили лето принадлежащие им стада коз и быков, гуляя по луговым пастбищам, если будет построен город и в нем для стражи поставлена римская фаланга. Поэтому они на всех удилах неслись против римлян, и, подстерегая, когда те выходили за съестными припасами, препятствовали фуражировке, и убивая всех, кто попадался им в руки. Но скоро царь уврачевал это зло. Назначив определенное время для выходов из лагеря на фуражировку, он сам подавал трубой знак, первым выходил из лагеря, и, предводительствуя вышедшим отрядом, ни на минуту не оставлял тех, которые отыскивали съестные припасы, и возвращался в лагерь иногда в сумерки, а иногда и поздно вечером. Персы со своей стороны, чтобы противодействовать этому, частью употребляли и силу оружия и производили частые нападения на римлян, а частью сжигали плоды и предавали огню жилища, чтобы лишить римлян достаточных средств к пропитанию. Однажды, когда царь собирался кушать и очищал ножом персик, ему сказали, что персы сделали нападение на собирающих съестные припасы. Бросив плод, он тотчас же опоясался саблей, надел панцирь и, вскочив на коня, выступил против врагов. Варвары стояли, построившись в фаланги; но спустя немного после того, как явился царь, они оставили этот строй и, притворно обратившись в бегство, поражали нападающих, частью снова поворачиваясь назад, частью во время самого {226} бегства бросая стрелы и повергая тех, кто их преследовал. Обыкновенно персы непрестанно пришпоривают коня и между тем, как конь часто бьет копытами по земле и быстро несется, перс, имея в руках стрелу, пускает ее назад и таким образом наперед убивает того, кто торопился сам убить его, и, внезапно обратившись из преследуемого в преследующего, берет в плен того, кто собирался уже сам взять его. Возобновив Дорилей и тщательно снабдив его всем нужным для его охранения, царь выступил из тамошних стран и прибыл в Сувлей, восстановил и этот город и поставил в нем гарнизон. Затем, устроив и все прочее, по своему убеждению, наилучшим образом, возвратился в царственный город.
