Луис де Гевара - Хромой бес
IV
История «демонического» в искусстве показывает, что в художественном воплощении, как и в религиозном представлении, человек творит черта «по образу своему и подобию». Эпохи, течения и даже отдельные литературные жанры порой находят себе «бесов» как символы, эмблемы для более резкого, фантастически законченного выражения идей, устремлений и ситуаций, для выражения своеобразия целого, его «духа».
Так, к концу расцвета итальянского Возрождения Макиавелли, воспользовавшись бродячим сюжетом о злых женах, создал в Бельфагоре беса ренессансной новеллистики. В следующем веке воплощением дисгармонического в мироощущении эпохи барокко стал — на почве английской революции — мятежный Сатана Мильтона. Беса французской «галантной» повести рококо создал Казотт в Вельзевулу из «Влюбленного дьявола». Художественный итог веку Просвещения подвел Гете в Мефистофеле, духе отрицанья и сомненья. За Люцифером Байрона стоят «реальные» герои литературы эпохи байронизма и весь ее дух (как за Демоном Лермонтова — герои его поэм и романа).
В каждом из этих примеров — их легко продолжить — показательно, кстати, и явное стремление писателей не повторять имена демонов, уже ставшие знаменитыми, — этим как бы подчеркивается особый характер нового образа демона. В сцене знакомства Хромой просит студента не смешивать его с другими дьяволами, у него, мол, особая роль и особая натура.
В «Хромом Бесе» Велес де Гевара дал плутовской повести на исходе расцвета жанра в Испании ее демона.
Образ своего черта и его имя Велес заимствовал из испанского фольклора, из народной демонологии, заклинаний и поговорок — особенность, свойственная, как уже сказано, и его драмам. В этих поговорках «Хромой Бес знает больше других», «Хромой Бес всех проворней». Имя Хромого Беса часто встречается в протоколах процессов инквизиции против ведьм, оно было хорошо знакомо читателям Гевары («Так бы сразу и сказали, — замечает студент, когда Бес называет свое имя, — не пришлось бы долго объяснять»). Демон Велеса прежде всего «самый озорной из всех адских духов», неугомонный в веселых плутнях, «адская блоха, во все встревающая», — воплощение «универсализма» плутовского жанра и его героя. Это бес-пикаро. И перед тем как попрощаться с нами, направляясь в Севилью, где его поймают адские сыщики, Хромой «под занавес» и как бы вскользь напоминает читателю о своих питомцах на земле и реальных прототипах, затеяв несколько драк среди пикаро на севильской площади, знаменитом всеиспанском месте их сборищ.
Но герой плутовской повести, проходящий одиноким робинзоном через мир, в фабуле «Хромого Беса» раздвоен. Бесу-пикаро автор дает спутником вечного студента. В образе дона Клеофаса есть черты нищего идальго, с которым в плутовском повествовании нередко сходится герой, а также черты позднесредневекового «ваганта» (бродячего «школяра»), социально родственного плуту. Еще в «Гусмане де Альфараче» (где герой, как и в «Хромом Бесе», учится в университете Алькала), но в особенности в «Паблосе» Кеведо, большое место в похождениях пикаро занимают проделки студенческих лет. Велес выделяет из биографии героя жанра студенческий период, отклоняясь от традиции, согласно которой герою положено прежде всего быть слугой многих господ, бродягой и мошенником. Несколько смягчая тем самым и «облагораживая» канонический сюжет, Велес зато дает студенту в руководители дьявола.
Так появляется форма диалога, которую Велес предпочитает чистому повествованию своих предшественников, — Хромой в роли наставника отвечает на вопросы студента, «дьявольски» комментирует жизнь. Форму диалога, правда, избрал и Херонимо де Алькала в повести «Словоохотливый послушник, или Алонсо, слуга многих господ». Но у него это диалог-исповедь (Алонсо, став монахом, рассказывает викарию свою плутовскую жизнь), прямо вырастающий из пикарескной автобиографии, в которой есть оттенок покаянной исповеди перед читателем. В «Хромом Бесе» нет этого оттенка, всегда искусственного у испанцев, начиная с «Гусмана де Альфараче». Роль Хромого, ведущего диалог, а по существу, весь образ Беса как наставника — воплощение язвительного, без тени сочувствия и теплоты, «дьявольски» жестокого (в особенности у Кеведо!) смеха, свойственного, как правило, плутовскому жанру. Этим гротескным миром, видимо, управляет сам сатана, ему и карты в руки.
Мотив общения и бесед любознательного героя с всезнающим бесом восходит через западноевропейские сказания о Соломоне и Морольте к восточным, в частности к талмудическим, легендам о Соломоне и Асмодее (в древнерусских сказаниях его зовут Китоврас). Ловкий бес, владея тайными знаниями, помогает Соломону при постройке храма и наставляет его в мудрости. Черт Велеса также искусен, но он ничего не строит, не производит, он принес людям песни, танцы, шутки, фокусы, шарлатанов и мошенников. Это бес прожигания жизни и изворотливости, мудрости «практической» в пикарескном («потребительском») смысле слова. Теоретические науки — не его сфера; его не занимает устройство мироздания, — вполне достаточно знать, что миром правит безумная Фортуна, — философия, непосредственно вырастающая из наблюдений быта. Бес-пикаро поэтому томится на службе у ученого-чернокнижника, где он может сгодиться лишь для мелких услуг, а в этом Хромого с успехом заменит бесенок Левша, служивший в аду на побегушках. Как наставник студента, Бес Гевары мало имеет общего с «философским» бесом чернокнижника — также спутником-наставником героя — в поэме Гете.
Велесу де Гевара, разумеется, было известно одно из имен Хромого Беса в испанском народе — Асмодей, но он ни разу не назвал его этим именем (которым зато воспользуется Лесаж). В фольклоре, где этот образ еще сохраняет первоначальную синкретичность, Хромой Бес, он же Асмодей, является также бесом сладострастия. Он ведает любовными приворотами и вселяется в девушек, как мы уже видели в драме Велеса «Тяжба беса», — там он и назван Асмодеем, В сказаниях о Соломоне Асмодей насилует его жен, а в хорошо известной современникам Гевары «Книге Товита» (где единственный раз в Библии упомянут Асмодей) он, ревнуя, убивает всех женихов Сарры. Напротив, «практический» бес Гевары равнодушен к женским чарам и просит не смешивать его с демоном распутников, каковым-де является Вельзевул (таково имя влюбленного дьявола и у Казотта). Хромой излечивает студента от чувства к донье Томасе, показывая ее плутни, — пикарескный жанр не знает иного освещения любимой женщины, — наставляя героя в том, что «не надо быть легковерным». Сатирическая плутовская повесть так же далека от любовного романа XVII–XVIII веков, как и от философской поэмы Гете или Байрона.
За фантастикой Велеса стоит не только реальный облик пикарескного героя, в ней «обнажается» и его положение, типичная для жанра ситуация. В этом смысле особенно характерен скачок второй, где ярче всего проявилась изобретательность Велеса. Деклассированный герой жанра проходит через мир, нигде не задерживаясь, не связывая себя ни с каким состоянием, занятием, профессией. Он вступает с обществом в чисто внешние (механические) отношения, наблюдает за обществом насмешливо-любопытным взглядом, внутренне как бы отдален от объекта наблюдения, подобно «дозорному на вышке» (так себя именует Гусман де Альфараче). В ситуации скачка второго это воплощается в том, что Бес и студент наблюдают за жизнью столицы с верхушки колокольни. Хаотичность сцен здесь соответствует беспорядочно пестрой композиции жанра, отсутствию разумного порядка в наблюдаемой плутом жизни.
Это, затем, всегда взгляд слуги, «разоблачающего» своих господ; ему известна вся подноготная их частной жизни, он знает ее с черного хода, заставал хозяев в «естественном», самом непрезентабельном виде, в каком они не показываются перед людьми. Пикарескный дух у Велеса «с помощью дьявольских чар» снимает перед нами крыши зданий, разоблачая жизнь людей в час, отведенный для сна; «этот час равняет всех»: мужчины и женщины, забывая о приличиях, поспешно сбрасывают тряпье цивилизации и предстают в естественном виде.
Далее. Крыши Бес снимает, «точно корку пирога», обнажая «мясную начинку Мадрида», — знаменитый образ, который впоследствии перенесет в свою повесть Лесаж, с прямой ссылкой на Гевару[7] «Потребительская» концепция жизни подхвачена тут же студентом, который «замер, увидев этот паштет из человеческих рук, ног и голов», в дальнейшем она постоянно подчеркивается гастрономическими образами: «кабальеро, тощий, как вяленая селедка», который спит, «точно запеченная в тесте минога», лотки с водкой и закусками, «первые приметы начинающегося дня», «огромный котел столицы», где «бурлит людское варево», и т. д. Первое, что замечают в жизни Мадрида Бес и его товарищ, — это компания кавалеров и дам за ужином.
