Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы

Вмиг обращал в пилюли и микстуру.

Они давно тем делом занимались

И с помощью взаимной наживались.

Ученостью и знаньем был богат он.

Он Эскулапа знал и Гиппократа,

Диоскорида, Цельса, Гильбертина,

Знал Руфа, Аверройса, Константина,

Дамаскина, Гали и Галиена.

Знал Авиценну, также Гатисдена. [54]

Был осмотрителен, во всем умерен,

Раз навсегда своей диете верен:

Питательный, но легкий рацион.

В писании не очень был силен.

Носил малиновый и синий цвет,

И шелковый был плащ на нем надет.

А впрочем, тратился он неохотно,

Со дней чумы [55] сберег мешочек плотный;

И золото – медикамент целебный [56] -

Хранил, должно быть, как припас лечебный.

А с ним болтала Батская ткачиха,

На иноходце восседая лихо;

Но и развязностью не скрыть греха -

Она была порядочно глуха.

В тканье была большая мастерица -

Ткачихам гентским в пору подивиться. [57]

Благотворить ей нравилось, но в храм

Пред ней протиснись кто-нибудь из дам,

Вмиг забывала, в яростной гордыне,

О благодушии и благостыне.

Платков на голову могла навесить,

К обедне снаряжаясь, сразу десять,

И все из шелка иль из полотна;

Чулки носила красные она

И башмачки из мягкого сафьяна.

Лицом бойка, пригожа и румяна,

Жена завидная она была

И пятерых мужей пережила,

Гурьбы дружков девичьих не считая

(Вокруг нее их увивалась стая).

В Булонь и в Бари, в Кельн, в Сантьяго, в Рим

И трижды в град святой – Иерусалим -

Ходила на поклон святым мощам,

Чтобы утешиться от горя там.

Она носила чистую косынку;

Большая шляпа, формой что корзинка,

Была парадна, как и весь наряд.

Дорожный плащ обтягивал ей зад.

На башмачках она носила шпоры,

Любила шутки, смех и разговоры

И знала все приманки и коварства

И от любви надежные лекарства.

Священник ехал с нами приходской, [58]

Он добр был, беден, изнурен нуждой.

Его богатство – мысли и дела,

Направленные против лжи и зла.

Он человек был умный и ученый,

Борьбой житейской, знаньем закаленный.

Он прихожан Евангелью учил

И праведной, простою жизнью жил.

Был добродушен, кроток и прилежен

И чистою душою безмятежен.

Он нехотя проклятью предавал

Того, кто десятину забывал

Внести на храм и на дела прихода.

Зато он сам из скудного дохода

Готов был неимущих наделять,

Хотя б пришлось при этом голодать.

Воздержан в пище был, неприхотлив,

В несчастье тверд и долготерпелив.

Пусть буря, град, любая непогода

Свирепствует, он в дальний край прихода

Пешком на ферму бедную идет,

Когда больной иль страждущий зовет.

Примером пастве жизнь его была:

В ней перед проповедью шли дела.

Ведь если золота коснулась ржа,

Как тут железо чистым удержать?

К чему вещать слова евангелиста,

Коль пастырь вшив, а овцы стада чисты?

Он не держал прихода на оброке,

Не мог овец, коснеющих в пороке,

Попу-стяжателю на откуп сдать,

А самому в храм лондонский сбежать:

Там панихиды петь, служить молебны,

Приход добыть себе гильдейский, хлебный.

Он оставался с паствою своей,

Чтоб не ворвался волк в овчарню к ней.

Был пастырь добрый, а не поп наемный;

Благочестивый, ласковый и скромный,

Он грешных прихожан не презирал

И наставленье им преподавал

Не жесткое, надменное, пустое,

А кроткое, понятное, простое.

Благим примером направлял их в небо

И не давал им камня вместо хлеба.

Но коль лукавил грешник закоснелый,

Он обличал его в глаза и смело

Епитимью на лордов налагал.

Я лучшего священника не знал.

Не ждал он почестей с наградой купно

И совестью не хвастал неподкупной;

Он слову божью и святым делам

Учил, но прежде следовал им сам.

С ним ехал Пахарь – был ему он брат. [59]

Терпеньем, трудолюбием богат,

За век свой вывез в поле он навоза

Телег немало; зноя иль мороза

Он не боялся, скромен был и тих

И заповедей слушался святых,

Будь от того хоть прибыль, хоть убыток,

Был рад соседа накормить досыта,

Вдовице брался землю запахать:

Он ближнему старался помогать.

И десятину нес трудом иль платой,

Хотя имел достаток небогатый.

Его штаны кругом в заплатах были.

На заморенной ехал он кобыле. [60]

И Мельник ехал с ними – ражий малый,

Костистый, узловатый и бывалый.

В кулачных схватках всех он побеждал

И приз всегда – барана – получал. [61]

Был крепок он и коренаст, плечом

Мог ставню высадить, вломиться в дом.

Лишь подзадорь – и, разъярясь, как зверь,

Сшибить он с петель мог любую дверь.

Лопатой борода его росла

И рыжая, что лисий мех, была.

А на носу, из самой середины,

На бородавке вырос пук щетины

Такого цвета, как в ушах свиньи;

Чернели ноздри, будто полыньи;

Дыханьем грудь натужно раздувалась,

И пасть, как устье печки, разевалась.

Он бабник, балагур был и вояка,

Кощун, охальник, яростный гуляка.

Он слыл отчаянным лгуном и вором:

В мешок муки умел подсыпать сора

И за помол тройную плату взять.

Но мельник честный – где его сыскать?

Взял в путь он меч и щит для обороны;

В плаще был белом с синим капюшоном.

Он на волынке громко заиграл,

Когда поутру город покидал.

Был рядом с ним, удачливый во всем,

Судейского подворья Эконом. [62]

На всех базарах был он знаменит:

Наличными берет он иль в кредит -

Всегда так ловко бирки он сочтет, [63]

Что сливки снимет и свое возьмет.

Не знак ли это благости господней,

Что сей невежда богу был угодней

Ученых тех, которых опекал

И за чей счет карман свой набивал?

В его подворье тридцать клерков жили,

И хоть меж них законоведы были,

И даже было среди них с десяток

Голов, достойных ограждать достаток

Знатнейшего во всей стране вельможи,

Который без долгов свой век бы прожил

Под их опекой вкрадчивой, бесшумной

(Будь только он не вовсе полоумный), -

Мог эконом любого околпачить,

Хоть научились люд они дурачить.

Тщедушный ехал рядом Мажордом. [64]

Он щеки брил, а волосы кругом

Лежали скобкою, был лоб подстрижен,

Как у священника, лишь чуть пониже.

Он желт, и сух, и сморщен был, как мощи,

А ноги длинные, что палки, тощи.

Так овцам счет умел вести он, акрам

И так подчистить свой амбар иль закром,

Что сборщики все оставались с носом.

Он мог решать сложнейшие вопросы:

Какой погоды ждать? И в дождь иль в зной

С земли возможен урожай какой?

Хозяйский скот, коровни и овчарни,

Конюшни, птичник, огород, свинарни

У мажордома под началом были.

Вилланов [65] сотни у него служили.

Он никогда не попадал впросак.

Пастух ли, староста, слуга ль, батрак -

Всех видел он насквозь, любые плутни

Мог разгадать, лентяи все и трутни

Его страшились пуще злой чумы:

За недоимки не избыть тюрьмы,

В уплату ж все имущество возьмет,

В своем отчете дыры тем заткнет.

Он сад развел и двор обнес свой тыном,

В усадьбе пышной жил он господином.

Милорда своего он был богаче.

Да и могло ли быть оно иначе?

Умел украсть, умел и поживиться,

К хозяину умильно подольститься,

И лорда деньги лорду он ссужал.

За что подарки тут же получал.

А впрочем, ревностный он был работник

И в молодости преизрядный плотник.

Коня он взял за стать и резвый ход,

Конь серый в яблоках, а кличка: «Скотт». [66]

Жил в Норфолке почтенный мажордом,

Под Болдсуэллом, коль слышали о нем.

Хоть ржав был меч, но, как пристало тану, [67]

Его носил он; синюю сутану,

Как рясу, подобрал, в седле согнулся

И до конца в хвосте у нас тянулся.

Церковного суда был Пристав с нами. [68]

Как старый Вакх, обилен телесами,

Он угреват был, глазки – словно щелки.

И валик жиру на багровой холке.

Распутен и драчлив, как воробей,

Пугал он красной рожею детей.

И весь в парше был, весь был шелудивый;

А с бороды его, с косматой гривы

Ни ртуть, ни щелок, ни бура, ни сера

Не выжгли бы налета грязи серой,

Не скрыли бы чесночную отрыжку

И не свели бы из-под носа шишку.

Чеснок и лук он заливал вином

И пьяным басом грохотал, как гром.

Напившись, он ревел в своей гордыне,

Что изъясняется-де по-латыни.

А фраз латинских разве три иль две

В его тупой застряли голове

Из формул тех, что много лет подряд

В суде при нем твердили и твердят

(Так имя Вальтер повторяет бойко

Хозяином обученная сойка).

А вот спроси его и, кроме дури,

Одно услышишь: «Questio quid juris?» [69]

Прожженный был игрок он и гуляка,

Лихой добытчик, дерзкий забияка.

За кварту эля он бы разрешил

Блудить пройдохе, хоть бы тот грешил

Напропалую, с простака ж он шкуру