Мигель де Сервантес - Назидательные новеллы
Окончив танец, Пресьоса сказала:
— Если мне дадут четыре куарто, я одна пропою вам премиленький романс о том, как госпожа наша королева Маргарита отправилась на послеродовую мессу в Сан-Льоренте в Вальядолиде[16]; уверяю, романс замечательный: автор его — один из тех поэтов, что у нас наперечет, все равно как батальонные командиры[17].
Едва она это сказала, как почти все, кто стоял вокруг, стали кричать:
— Пой, Пресьоса, вот мои четыре куарто!
И так посыпались на нее куарто, что у старухи рук не хватало подбирать. Собрав таким образом обильную жатву, Пресьоса тряхнула своим бубном и на особенно щегольской и шальной лад запела следующий романс[18]:
Вышла с сыном к первой мессеТа, что всех славней в Европе,Та, что именем и блеском[19]Драгоценней всех сокровищ.
Чуть она подымет очи,Души всех она уводит,Всех, кто смотрит, очарованБлагочестьем и красою.
В знак того, что в ней мы видимЧасть небес, сошедших долу, —Рядом с нею — солнце Австрии,[20]Рядом — нежная Аврора.
А за нею следом — светоч,Засиявший ночью поздно,Тою ночью, о которойИ земля и небо стонут.[21]
Если в небе колесницамЗвезды яркие подобны, —И в ее чудесном небеВ колесницах блещут звезды.
Вот Сатурн, летами ветхий,Гладит бороду и холит,И легко идет, хоть грузен:Радость лечит от ломоты.
За Сатурном — бог болтливыйВ языках идет влюбленных;Купидон — в эмблемах разных,Где рубин и жемчуг спорят.
Дальше Марс идет свирепый,Восприявший стройный образМногих юных, чью отвагуТень ее сменяет дрожью.
Возле Солнца — сам Юпитер[22];Оттого что все возможноДля того, чей сан высокийНа премудрости основан.
Свет луны горит в ланитахНе одной богини дольной,Венус скромная — в обличьеТех, кто это небо создал.
Маленькие Ганимеды[23]Кружат, вертятся и бродятВ златоубранном окружьеЭтой сферы бесподобной.
И чтоб каждый взгляд дивился,Всё не только здесь роскошно,Всё доходит до пределаРасточительности полной.
Вот Милан в богатых тканях,Пышно убранный, проходит,Индия с горой алмазов,А Аравия с бензоем.
Там идет грызунья-ЗавистьС теми, кто замыслил злое;В сердце Верности испанской —Безбоязненная доблесть.
Всеобъемлющая Радость,Разлученная со Скорбью,По путям и стогнам мчится.Буйной и простоволосой.
Для немых благословенийОтверзает рот Безмолвье,И молоденькие детиПеснопенью взрослых вторят.
Тот поет: «Лоза благая,Возрастай, тянись и плотноОбвивай счастливый ясень,Вознесенный над тобою.
Возрастай себе на славу,На защиту церкви божьей,На добро и честь Кастильн,Магомету на невзгоду».
А другой язык взывает:«Здравствуй, белоснежный голубь,Даровавший жизнь орлятам,Венчанным двойной короной.
Чтоб изгнать из поднебесьяСтая хищников голодных,Чтобы осенить крыламиДобродетель с сердцем робким».
Третий, тоньше и разумней,Изощренней и ученей,Молвит, источая радостьКак устами, так и взором:
«Перламутр Австрийский![24] Жемчуг,Нам подаренный тобою,Сколько замыслов рассеял!Сколько обезвредил козней!
Сколько рушил упований!Сколько ковов уничтожил!Сколько создал опасений!Сколько хитростей расстроил!»
Между тем она подходитК храму феникса святого,[25]Что, испепеленный в Риме,Для бессмертной славы ожил.
Перед ликом вечной жизни,Перед госпожою горней,Перед той, что за смиреньеНыне шествует по звездам;
Перед матерью и девой,Перед дочерью господнейИ невестой на коленяхМаргарита произносит:
«Я твой дар тебе вручаю,Расточающая помощь;Там, где нет твоей защиты,Изобилуют недоли.
Я несу тебе сегодняПервый плод мой, матерь божья;Пусть тобой он будет принят,Защищен и приумножен.
Об отце его помысли,Об Атланте, удрученномТяжким гнетом царств столь многихИ владений столь далеких.
Знаю, сердце властелинаНавсегда в руках господних.И от бога ты получишьВсё, о чем его попросишь».
По свершении молитвыВ новом гимне, ей подобном,Хор величит божью славу,Ныне явленную долу.
По свершении служенья,В блеске пышных церемонийВспять вернулось это небоВместе с сферой бесподобной.
Как только окончила Пресьоса свой романс, вся почтенная аудитория и строгий трибунал, ее слушавшие, слились в одном общем крике, гласившем: «Пой еще, Пресьоса, в куарто недостатка не будет!»
Больше двухсот человек смотрело тогда на танцы и слушало пение цыганки, и в самый разгар веселья случилось пройти теми местами одному из городских приставов. Заметив, что собралось столько народу, он спросил, в чем дело; ему ответили, что слушают, как красавица цыганка поет песни.
Подошел любопытный пристав, послушал минутку и, дабы не ронять своего достоинства, не дослушал романса до конца; а так как ему показалось, что цыганочка была выше всяких похвал, он велел одному из пажей сказать старухе цыганке, чтобы та вечером явилась вместе с цыганками к нему на дом; хотелось ему, чтобы послушала их жена его, донья Клара. Паж выполнил поручение, и старуха ответила, что придет.
Окончились танцы и пение, и перешли было на другое место, как вдруг к Пресьосе приблизился какой-то очень хорошо одетый паж и, протянув ей сложенную бумагу, сказал:
— Выучи, Пресьоса, вот этот романс. Он весьма недурен; а я тебе буду давать время от времени еще и другие, так что пойдет о тебе слава как о лучшей на всем свете исполнительнице романсов!
— Выучу, и с большим удовольствием! — ответила Пресьоса. — Только смотрите, сеньор, не забудьте принести обещанные романсы, конечно, при условии, что они будут приличны! Если вам угодно получить плату, сговоримся на дюжины: спели дюжину — и заплатили за дюжину; если же вы думаете, что я буду платить вперед, это дело невозможное!
— Если вы мне заплатите за бумагу, сеньора Пресьоса, — ответил паж, — я и на том скажу спасибо, и кроме того, если романс окажется нехорошим или нескромным, считать его не будем!
— Пусть за мной останется право выбора! — сказала Пресьоса.
После этого цыганки пошли дальше по улице. Из-за решетки одного окна их позвали какие-то кавальеро. Прижалась Пресьоса к решетке, находившейся невысоко, и увидела в хорошо убранной и прохладной комнате нескольких кавальеро: одни занимались тем, что прохаживались по комнате, другие играли в разные игры.
— Не хотите ли вы, сеньоры, дать мне магарыч? — спросила Пресьоса, говорившая как и все цыганки пришепетывая, причем это у них не от природы, а особая повадка.
При звуке голоса Пресьосы и при виде ее лица игравшие оставили игру, а ходившие — свое хождение, те и другие поспешили к решетке посмотреть на цыганочку — Ибо все уже о ней слышали — и сказали:
— Заходите, заходите, цыганочки: получите магарыч!
— Не выйдет ли только дорого, — возразила Пресьоса, — если нас тут станут щипать?
— Нет, вот тебе слово кавальеро! — сказал один из них, — Можешь быть спокойна, малютка, что никто у тебя ремешка на башмаке не тронет; ничего не будет, клянусь знаком ордена, который у меня на груди. — И он положил руку на крест Калатравы.
— Если хочешь войти, Пресьоса, — сказала одна из трех бывших с ней цыганок, — иди себе на здоровье, а я не хочу идти туда, где столько мужчин!
— Нет, Кристина, — ответила Пресьоса, — если чего и нужно бояться, так это одного мужчины и наедине, а не большого общества; потому что одно то, что их много, исключает страх и опасение обиды. Заметь, Кристина, и знай: если женщина захочет быть честной, то останется таковой среди целой армии солдат. Правда, всегда следует избегать опасных случайностей; но под ними следует разуметь тайные, а не явные.
— Ну, идем, Пресьоса, — ответила Кристина, — ты ведь у нас ученей ученого.
Старая цыганка их ободрила, и они пошли. Едва только Пресьоса успела войти, как кавальеро со знаком ордена заметил лист бумаги, находившийся у нее на груди; он подошел и выхватил его. Пресьоса ему заметила:
— Не отбирайте его у меня, сеньор; это романс, который мне только что подарили, я его еще не читала.
— А ты, красавица, умеешь читать? — спросил кто-то.
— И писать, — сказала старуха. — Я воспитала свою внучку как дочь какого-нибудь стряпчего.
Кавальеро развернул бумагу и, увидев, что в ней лежит золотой эскудо, воскликнул:
— Ай да Пресьоса!.. К письму приложена плата за доставку; получай эскудо, который находится при романсе!
