Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве - Генрих Инститорис
Не отклоняйтесь от этих указаний, и вы увидите, что из угнетенных вы станете теми, кто имеет большой вес.
Хусе, государь евреев Константинополя».
Содержание этих писем (совершенно явно поддельных) свободно распространялось по стране. Ему верили, и народное негодование внезапно еще больше возросло из-за страха. У людей разыгралось воображение, появились истории, основанные на предписаниях государя Хусе, и ни одна из них не казалась людям слишком вопиющей – они верили всему. Рассказывали, что врач-еврей в Толедо носил яд под ногтем одного из пальцев и что им он прикасался к языку пациента, убивая его таким образом. О другом враче говорили, что он намеренно отравлял раны, которые должен был лечить[440]. Нет сомнений в том, что бытовало и множество других подобных историй.
Как именно Торквемада воспользовался (и воспользовался ли) приведенными выше поддельными письмами и возникшими на их почве историями, нам неизвестно; но было бы странно, если бы распространение подобных историй и вера в них вызывали его неудовольствие, поскольку они явно были рассчитаны на содействие целям великого инквизитора и должны были вынудить монархов прислушаться к настойчивым обвинениям в адрес евреев. Он беспрерывно читал проповеди о необходимости религиозного единства в объединенной Испании. Испания, настаивал он, никогда не сможет стать единой и заслужить благословение небес, пока все люди на ее земле не станут чадами Господа, истинными верующими святой Римско-католической апостольской церкви. Господь уже явил Фердинанду и Изабелле свою великую милость, продолжал монах. Он собрал разрозненные части полуострова в одно сильное королевство, которое передал им в управление. Пусть же они сольют эти части в неделимое целое, отвергнув всех, кто сопротивляется слиянию, – и сделают это во славу Господа и своего королевства.
Ничто не могло устоять перед этим страшным евангелием о религиозном единстве. Соображения гуманности, принципы справедливости, чувство долга и благодарности – всего лишь пустяки, которые сметет ураган религиозных доводов. Король и королева столкнулись с вопросом такой важности, что не могли позволить мирским соображениям перевесить; а к давлению яростных аргументов Торквемады теперь прибавилось и давление общественного мнения, которое так ловко взбудоражили подручные великого инквизитора. К голосу Бога, звучащему из уст Торквемады, теперь прибавился vox populi – глас Божий, звучащий из уст народа. И глас этот был настолько громким, так настойчивы были выдвигаемые против иудеев обвинения в ритуальных преступлениях и в склонении к закону Моисея их собратьев-отступников, что евреи ощутили бурю, которая вот-вот должна была разразиться над их несчастными головами. Торквемада потребовал, чтобы они приняли крещение или покинули страну.
Король и королева все еще колебались. Вероятно, голос человечности в Изабелле был слишком силен, чтобы его можно было полностью заглушить велениями религиозного фанатизма. Однако целеустремленность Торквемады была сильнее и неодолимее из-за чистоты цели, на которой он был сосредоточен. Он, разумеется, не был своекорыстным. Конечно же, у него не было никаких мирских устремлений. То, чего он желал, он требовал во имя религии, которой служил, – и лишь ради чести и славы своего Бога; Фердинанду и Изабелле с их характерами нелегко было сопротивляться требованиям, вдохновленным такой идеей.
Несмотря на то что Торквемада не искал мирских благ для себя, он без всяких церемоний использовал перспективу мирских благ для монархов в качестве орудия для преодоления их сопротивления; он без колебаний соблазнял правителей теми преимуществами, которые они получат в результате изгнания евреев из страны. К доводам религиозного толка он добавил доводы мирской целесообразности, которые не могли не повлиять на стяжательскую натуру Фердинанда.
Испания никогда не познает спокойствия, утверждал великий инквизитор, пока дает приют евреям. Они склонны к хищничеству; им нельзя доверять; их единственная цель – удовлетворение своих материальных интересов, других интересов они не имеют; их алчность всегда будет располагать их к тому, чтобы служить любому врагу короны, если это будет им выгодно[441].
Однако Торквемада был не единственным советником при королевском дворе. Там присутствовали и евреи, обращавшиеся к монархам от имени своих собратьев с красноречием, которое в какой-то момент почти победило, ибо соблазнительный звон золота очень убедительно смешивался с их протестами. Они напоминали об оказанных короне услугах и обещали еще горячей служить ей в будущем; они клялись, что впредь будут более тщательно соблюдать суровые законы, составленные Альфонсо XI; что будут, как им предписано, жить в своих гетто и удаляться туда с наступлением ночи и станут строго воздерживаться от любого общения с христианами, которое запрещено законом. Последний и самый красноречивый из их доводов был передан через Авраама Сенеора и Исаака Абрабанеля (эти два еврея взяли на себя и великолепно исполнили задачу оснащения кастильской армии для кампании против Гранады): в дополнение к этому они соберут 30 000 дукатов на расходы в войне против мусульман.
Это предложение заставило Фердинанда колебаться еще сильнее. Ему и Изабелле вечно нужны были деньги, и мысль об этом золоте не просто искушала их – она, несомненно, взяла бы верх, если бы рядом не было Торквемады. Если бы не его яростное вмешательство, то более чем вероятно, что жестокий указ об изгнании евреев никогда не был бы издан. Доминиканец, узнав, что задумали евреи, бросился к королю и королеве, чтобы осудить их нерешительность и назвать ее тем словом, которое, по его мнению, она заслуживала.
Нетрудно вообразить себе Торквемаду в этот момент – один из тех редких случаев, когда это существо, этот Deus ex machina[442], холодный и суровый дух, управляющий действиями страшной организации под названием инквизиция, которую сам учредил, выступает вперед во плоти, как живой человек с бьющимся сердцем. Он бледен и слегка задыхается от овладевшего им волнения и гнева. Его глубоко посаженные глаза мрачно горят фанатичным пылом и негодованием. Он выпрямляется всем своим старым и худым телом и демонстративно воздевает кверху морщинистую, жилистую руку с распятием.
Это напряженный миг. Все этому способствует: долгое единоборство между религией и человечностью, между клерикализмом и христианством, для которого наконец наступил переломный момент; а евреи предложили всего лишь цифры. Эти 30 000, увы, кое о чем напоминают. Это позволяет приору Святого Креста провести весьма дерзкую параллель. «Иуда, – восклицает он, – однажды продал Сына Божия за тридцать сребреников. Ваши величества собираются вновь продать Его за тридцать тысяч. Вот Он, перед вами. Продайте Его, но освободите меня от всякого участия в этой сделке». И с грохотом опустив распятие на стол перед потрясенными величествами, он разворачивается и покидает зал для аудиенций[443].
* * *
Так Торквемада победил. Указ об изгнании
