Мигель Сервантес - Дон Кихот
Переменив разговор, Санчо сказал своему господину: – Я поражен, господин, наглостью этой Альтисидоры, герцогининой камеристки. Она должно быть порядочно ранена этим плутом, который называется Амуром. Говорят, это слепой охотник, который, хотя и близорук, или, вернее, безглаз, но если избирает себе какую цель, то попадает в нее, как бы мала она не была и пронзает ее то и дело своими стрелами. Я слышал, что о целомудрие и скромность девушек стрелы притупляются и сламываются, но, по-видимому, об эту Альтисидору они еще обостряются, вместо того чтобы притупляться.
– Заметь, Санчо, – отвечал Дон-Кихот, – что Амур в своих замыслах не проявляет ни уважения, ни тени рассудка. Он схож со смертью, которая также поражает одинаково и высокие башни королевских дворцов и скромныя хижины пастухов, а когда она совершенно овладевает душой, она, прежде всего, отнимает у нее страх и стыд. Потому-то Альтисидора и высказала нескромно свои желания, которые в моей душе отозвались больше смущением, нежели жалостью.
– Поразительная жестокость! – воскликнул Санчо. – Неслыханная неблагодарность! Что меня касается, то я могу сказать, что бы я сдался и дал себя взять при малейшем слове любви, с которым ко мне бы обратились. Черт меня возьми! Какое каменное сердце! Какие бронзовые внутренности, какая жестокая душа! Но не могу себе представить, что эта дева увидала в вас, что так влюбилась и разгорелась. Какой наряд, какая осанка, какая грация, какая черта лица могла ее прельстить? Как каждая из этих вещей в отдельности или все вместе могли заставить ее так влюбиться? Право же, я не раз принимаюсь осматривать вашу милость с кончика ног до последнего волоска на голове и вижу только вещи, созданные скорее для того, чтобы пугать людей, чем чтобы влюблять их. Так как я слышал, что красота первое и главное качество нужное, чтобы пробуждать любовь, а ваша милость вовсе не обладаете ею, так я и не понимаю, во что влюбилась эта бедная девушка. – Заметь, Санчо, – возразил Дон-Кихот, – что есть два рода красоты: телесная и духовная. Духовная сияет и обнаруживается в уме, благопристойности, щедрости и обходительности, а всеми этими качествами обладает даже безобразный человек. Когда прельщаются такою красотой, а не телесной, любовь бывает особенно горяча и продолжительна. Я отлично вижу, Санчо, что я некрасив, но сознаю также, что я и не уродлив, а человеку порядочному достаточно иметь названные мною духовные качества и не быть чудовищем, чтобы быть нежно любимым.
Разговаривая таким образом, они въехали в лес, стоящий в стороне от дороги, и Дон-Кихот вдруг, совершенно неожиданно, очутился в зеленых шелковых сетях, протянутых между двумя деревьями. Не понимая, что это означает, он сказал Санчо: – Мне кажется, Санчо, что то, что мы встретили эти сети, означает, что с нами случилось одно из удивительнейших приключений, какие можно вообразить. Будь я повешен, если преследующие меня чародеи не хотят задержать меня ими, чтобы не дать мне уехать в наказание за суровость, выказанную мною прекрасной Альтисидоре. Ну, а я говорю им, что, будь эти сети, не то что из зеленого шелка, а хоть бы так же крепки, как алмаз, или даже крепче тех, которые ревнивый Вулкан запутал Венеру и Марса, я бы и тогда разорвал их, как камыш или простые нитки.
Сказав это, он хотел разорвать все петли и вырваться из сетей, когда взорам его вдруг представились две прекрасные пастушки, выходившие из чащи леса, или, по крайней мере, две женщины, одетые пастушками, только не в кожаных, а в парчовых корсажах, и в юбках из дорогой золотой тафты. Волосы их ниспадали локонами на плечи и были такого золотистого цвета, что их можно было сравнить с солнцем. Головы их были украшены гирляндами, в которых зеленый лавр переплетался с красным амарантом. По наружности им можно было дать больше пятнадцати, но меньше восемнадцати лет. Их появление удивило Санчо, сразило Дон-Кихота и остановило солнце в его течении. Все четверо стояли, храня полнейшее молчание, нарушенное, наконец, одною из пастушек, которая сказала Дон-Кихоту:
– Удержите коня, господин всадник, и не рвите этих сетей, которые протянуты здесь не вам во вред, а нам на удовольствие. А так как я знаю, что вы спросите у нас, зачем они протянуты и кто мы такие, то я скажу вам все в немногих словах. В одной деревне, в двух милях отсюда, где живут несколько знатных господ и богатых гидальго, несколько друзей и родственников сговорились со своими женами, сыновьями и дочерями, друзьями и родными приехать повеселиться в это место, одно из красивейших во всем округе. Мы все вместе составили новую пастушескую Аркадию; девушки оделись пастушками, а юноши пастухами. Мы выучили наизусть два пастушеских стихотворения – одно знаменитого Гарсилазо де да Вега, а другое превосходного Камоэнса, на его родном португальском языке. Мы еще не изображали их, потому что только вчера приехали. Мы расставили несколько палаток, в этой листве и на берегах ручья, оплодотворяющего все эти луга. Прошлой ночью мы растянули между деревьями эти сети, чтобы обмануть птиц, которые, разогнанные нашим шумом должны доверчиво броситься в них. Если вам угодно, сударь, быть нашим гостем, вас примут с учтивостью и щедростью, потому что мы в этих окрестностях не оставляем места для горя и печали.
Пастушка замолкла, а Дон-Кихот ответил: – Право, прекрасная, благородная дама, Актеон не мог более удивиться и восхититься, встретив купающуюся Диану, чем я при виде вашей красоты. Хвалю предмет ваших забав и очень благодарен вам за ваше любезное предложение. Если я, в свою, очередь, могу чем-нибудь служить вам, приказывайте и будьте уверены в моем повиновении, ибо, мое призвание в том и состоит, чтоб обнаруживать благодарность и услуживать относительно всякого рода людей, особенно людей знатных, к которым, очевидно, принадлежите вы. Если б эти сети, которым подобает занимать небольшое пространство, заняли всю земную поверхность, я бы и тогда отправился искать новых миров, чтобы только не разорвать их, а чтоб вы поверили этой гиперболе, знайте, что тот, кто вам дает такое обещание, никто иной; как Дон-Кихот Ламанчский, если, впрочем, это имя дошло до вашего слуха.
– Ах, милый друг души моей! – вскричала вдруг другая пастушка. – Какое счастье выпало нам на долю! Ты видишь этого господина, говорящего с нами? Ну, так знай, что это доблестнейший, влюбленнейший и учтивейший рыцарь, какого можно найти на свете, если только отпечатанная и разошедшаяся история его подвигов, которую и я читала, не лжет и не обманывает нас. Пари держу, что этот славный человек, которого он возит с собой, есть некий Санчо Панса, его оруженосец, с которым никто не сравнится в приятности, и остроумии.
– Это правда, – вмешался Санчо: – я тот самый шутник и оруженосец, о котором вы говорите, а этот барин мой господин: и тот самый Дон-Кихот Ламанчский, который пропечатан и рассказан в истории.
– Ах, милая подруга! – вскричала первая пастушка, – будем умолять его остаться: наши родители и братья будут бесконечно рады этому. И я слышала о его доблести и заслугах то же самое, что ты сейчас говорим. Рассказывают еще, что он постояннейший и вернейший из влюбленных, каких можно только встретить, и что его дама некая Дульцинея Тобозская, которой вся Испания отдает пальму первенства в деле красоты.
– И отдает по справедливости, – вмешался Дон-Кихот, – если, впрочем, ваша бесподобная красота не заставить усомниться в том. Но не теряйте напрасно времени, сударыни, желая задержать меня, ибо настоятельные нужды моего призвания не дают мне нигде останавливаться.
Тем временем к четырем собеседникам присоединился брат одной из пастушек, одетый с изяществом и роскошью, гармонировавшими с их нарядами, они сообщили ему, что тот, кто с ними разговаривает, есть доблестный Дон-Кихот Ламанчский, а другой – его оруженосец Санчо, которых молодой человек уже знал, потому что читал их историю. Галантный пастух тотчас же предложил рыцарю свои услуги и так настоятельно стал просить его пойти с ними к их палаткам, что Дон-Кихоту пришлось уступить и пойти за ними. В это время происходила охота с гиканьем, и сети наполнились множеством птиц, которые, обманутые цветом петель, бросались в опасность, от которой улетали. Более тридцати человек собралось в этом месте, все изящно одетые пастухами и пастушками. Им сейчас же сообщили, что это Дон-Кихот и его оруженосец, что привело всех в восторг, так как они уже знали их по их истории. Все вернулись в палатки, где уже накрыты были столы, сервированные богато, чисто и обильно. Дон-Кихота посадили на самое почетное место. Все глядели на него и удивлялись. Наконец, когда убрали со столов, Дон-Кихот заговорил.
– Среди величайших грехов, совершаемых людьми, – сказал он, – несмотря на то, что другие говорят, будто первое место занимает гордость, я считаю главным неблагодарность, ссылаясь на то, что обыкновенно говорят, что ад наполнен неблагодарными. Я старался избегать, как мог, этого греха, с тех самых пор, как стал владеть своим разумом. Если я не могу отплачивать за делаемое мне добро таким же добром, то, по крайней мере, желаю это делать, а если этого бывает недостаточно, так я разглашаю всем о делаемом мне добре, ибо тот, кто рассказывает и разглашает о получаемых им благодеяниях, отплатит за них, когда сможет, другими благодеяниями. Действительно, большинство получающих стоят ниже дающих. Так Бог выше всех, ибо он всеобщий благодетель, и дары человеческие не могут сравняться с дарами Божьими по причине разделяющего их бесконечного пространства. Но это бессилие, эту нужду пополняет отчасти признательность. И так, я, признательный, за оказанную мне здесь милость, но не в состоянии ответить не нее тем же, предлагаю, заключаясь в тесные рамки моих сил, то, что могу, и что подсказывает мне мой ум. И так, я говорю, что буду в продолжение целых двух дней доказывать среди этой большой дороги, ведущей в Сарагоссу, что эти дамы, переодетые пастушками, прекраснее и обходительнее всех на свете, за исключением, впрочем, бесподобной Дульцинеи Тобозской, единственной властительницы моих помыслов, не в обиду будь сказано тем, кто меня слушает.
