Алексей Парин - Чудесный рог: Народные баллады
И вот в предромантическую эпоху должна была произойти романтическая история, чтобы открыть этим шедеврам народного творчества путь в большую литературу.
Томас Перси (1721–1811), английский поэт, обнаружил старинную рукопись, которая была в плачевном состоянии — покорежена от небрежного обращения, частично разодрана; листы ее употреблялись служанками в замке, служившем обиталищем несчастной рукописи, для разжигания огня. Увидев, что манускрипт содержит стихи (общим счетом 191 стихотворение лирического и повествовательного характера) и датируется 1650 годом, Перси не дал ему погибнуть. По меткому высказыванию английского исследователя, «вырвав рукопись из огня, Перси пустил ее в дело и тем самым разжег огонь европейского воображения» [5]. Взяв из сборника только баллады и отредактировав их, применяясь ко вкусам времени, Перси выпустил в феврале 1765 года книгу «Памятники древней английской поэзии», которая вызвала бурю энтузиазма; характерно, что тринадцатилетний Вальтер Скотт зачитывался этими стихами до самозабвения и признавался, что они во многом определили его литературный путь.
Выступивший на литературную арену после Перси ученый Джозеф Ритсон (1752–1803) предложил новый подход к публикации баллад; в противоположность Перси, вольно обращавшемуся с записями текстов, Ритсон настаивал на их неприкосновенности; важным постулатом системы Ритсона была также мысль о неразрывности текста и мелодии, о фиксировании музыкальной стороны.
До выхода книг американского ученого Фрэнсиса Джеймса Чайльда (1825–1896), собравшего практически полный свод англо-шотландских баллад, все собиратели должны были выбирать либо лагерь Перси с его установкой на «художественность», либо «клан» Ритсона с его научной точностью, стремлением к «непричесанности». Чайльд снял саму возможность выбора, авторитетно утвердив единственно возможное навсегда и для всех: точность в записи каждой отдельной версии, надежность в выборе источника, детальность текстологического комментирования. Ученый успел завершить труд всей жизни и издать свод, содержащий около 300 баллад с общим числом примерно 1000 версий. До сих пор англо-шотландские баллады нумеруются по изданию Чайльда.
В конце XVIII — в XIX веке собирание и систематизация баллад в Западной Европе шли параллельно (но не независимо!) в разных странах. Книга Перси поразила и взбудоражила не только его соотечественников, но и многих литераторов других стран. В Германии Иоганн Готфрид фон Гердер (1744–1803) выпустил в 1778–1779 гг. сборник «Народные песни», куда вошли образцы песенного фольклора разных народов; книга Гердера послужила мощным толчком для развития немецкой фольклористики, чье влияние на мировую науку неоспоримо. В Дании в 1812–1814 гг. была издана книга «Избранные датские песни времен средневековья», подготовленная Р. Нюэрупом и К. Л. Рабеком, которые были также вдохновлены примером Перси.
Но и принципы Чайльда возникли не сами по себе, а в результате активного восприятия идей и методов выдающегося датского фольклориста Свена Грундтвига (1824–1883). Начав с перевода на датский язык важнейших англо-шотландских баллад, с изучения сборников, выпущенных к тому времени в Германии (в частности, «Чудесного рога юноши» Ахима фон Арнима и Клеменса Брентано), Грундтвиг затем выработал фундаментальные принципы фольклористики, которые (во всяком случае, для балладного собирательства) не утратили своей важности до нынешнего времени.
Главным достижением Грундтвига было утверждение особенностей баллады именно как устного памятника: впервые сформулировав многие основополагающие положения текстологии и научного комментирования, он защитил балладу от косметического ретуширования, манерного приукрашивания, которому был не чужд даже такой широко мыслящий и основательный литератор, как Гердер.
И, читая баллады этой книги, не станем забывать, что это произведения устные, более того, созданные для пения. Вспомним еще раз любимую песню Пушкина, чтобы понять, как много теряет подобное произведение, лишившись музыки и живого чувства исполнителя.
Одна из сказительниц, с голоса которой записывал баллады Вальтер Скотт, написала потом с горечью поэту-собирателю: «Они (баллады. — А. П.) созданы для пения, а не для чтения; вы лишили их живой прелести…» [6]
Но, как любое великое произведение, лучшие баллады вбирают и в оторванные от музыки слова тот цельный художественный мир, который их породил и в них отразился. Мир этот многообразен и многолик — не станем разбирать подробно его содержание, потому что при внимательном чтении оно скажет само за себя. Содержание выступит рельефно, выпукло, потому что этот мир отличают естественная полнота чувств, беспощадная прямота и ясность высказывания, «величественная простота».
А. Парин
I
Английские и шотландские баллады
В переводах С. Маршака
Баллада о двух сестрах
К двум сестрам в терем над водой, Биннори, о Биннори,Приехал рыцарь молодой, У славных мельниц Биннори.
Колечко старшей подарил, Биннори, о Биннори,Но больше младшую любил, У славных мельниц Биннори.
И зависть старшую взяла, Биннори, о Биннори,Что другу младшая мила, У славных мельниц Биннори.
Вот рано-рано поутру, Биннори, о Биннори,Сестра гулять зовет сестру, У славных мельниц Биннори.
— Вставай, сестрица, мой дружок, Биннори, о Биннори,Пойдем со мной на бережок, У славных мельниц Биннори.
Над речкой младшая сидит, Биннори, о Биннори,На волны быстрые глядит, У славных мельниц Биннори.
А старшая подкралась к ней, Биннори, о Биннори,И в омут сбросила с камней, У славных мельниц Биннори.
— Сестрица, сжалься надо мной, Биннори, о Биннори,Ты станешь рыцаря женой, У славных мельниц Биннори.
Подай перчатку мне свою, Биннори, о Биннори,Тебе я друга отдаю, У славных мельниц Биннори.
— Ступай, сестра моя, на дно, Биннори, о Биннори,Тебе спастись не суждено, У славных мельниц Биннори.
Недолго младшая плыла, Биннори, о Биннори,Недолго старшую звала, У славных мельниц Биннори.
В плотине воду отвели, Биннори, о Биннори,И тело девушки нашли, У славных мельниц Биннори.
Девичий стан ее кругом, Биннори, о Биннори,Узорным стянут пояском, У славных мельниц Биннори.
Не видно кос ее густых, Биннори, о Биннори,Из-за гребенок золотых, У славных мельниц Биннори.
В тот день бродил у берегов, Биннори, о Биннори,Певец, желанный гость пиров, У славных мельниц Биннори.
Он срезал прядь ее одну, Биннори, о Биннори,И свил упругую струну, У славных мельниц Биннори.
Он взял две пряди золотых, Биннори, о Биннори,И две струны плетет из них, У славных мельниц Биннори.
К ее отцу идет певец, Биннори, о Биннори,Он входит с арфой во дворец, У славных мельниц Биннори.
Струна запела под рукой, Биннори, о Биннори,«Прощай, отец мой дорогой!», У славных мельниц Биннори.
Другая вторит ей струна, Биннори, о Биннори,«Прощай, мой друг!» — поет она, У славных мельниц Биннори.
Все струны грянули, звеня, Биннори, о Биннори,«Сестра, сгубила ты меня, У славных мельниц Биннори!»
Леди и кузнец
Леди у окошкаСидит, как снег, бела.Кузнец глядит в окошко,Черный, как смола.
— Зачем в окно глядишь, кузнец?О чем, кузнец, поешь?Ты пой — не пой, а под венецМеня не поведешь!
Сидеть мне лучше в девушкахУ матери-отца,Чем быть женою грязного,Такого неученого,Такого безобразного,Такого закопченногоНевежи кузнеца!
Девица стала уточкой,Плывет она под мост.А он веселым селезнемПоймал ее за хвост.
Она лисой прикинулась,Бежит, не чуя ног.А он собакой гончеюЛисицу подстерег.
Девица стала мухою,Стал пауком кузнецИ муху паутиноюОпутал наконец.
Он муху паутиноюОпутал наконец.Ведет кузнец красавицуНевесту под венец.
Верный сокол
