Иоаннида, или О Ливийской войне - Флавий Кресконий Корипп
Пока обессиленная Африка пребывала в когтях этих огромных опасностей, море покрылось яркими парусами Ариовинда[68]. Местные были изумлены прибытием этого полководца, и устрашенные лагуатаны очистили землю. И, тем не менее, лучше б этот бездельник Ариовинд никогда не увидел бы финикийских алтарей[69], ибо с его прибытием Африку постигло еще большее несчастье, и, зажатая меж двух предводителей, она претерпевала дальнейшую бойню и жестокое опустошение[70]. Однажды установившаяся власть не имеет достаточно мудрости, чтобы вынести равного партнера. Никакой век никогда не порождал близкое по духу двоевластие. Сам пример наших предков учит нас. Когда сделан первый шаг, второй следует за ним. Члены следуют туда, куда направила их голова, а ветви приносят дереву надлежащий плод. До окончательного завершения творения мир [после своего возникновения] приносил большие урожаи[71], но не мог принадлежать двум правителям[72], да и Рим, величайшая из держав, освятивший свои новые стены пролитием родственной крови[73]. Ревность и смешение разделило воли наших соперничающих [полководцев], и каждый презирал равного и оставался с ним в натянутых отношениях. Государство распалось на две фракции, и каждая имела своего лидера. Один из этих [двоих] мог гордо считать себя первым в державе, но другой отказывался быть вторым. Африка лежала обнаженной варварским грабежом и плакала. Вандалы по приказу своих командиров и доблестного Иоанна[74] атаковали дикого врага, хотя тот и превосходил их в численности. [Вандалы] были разбиты, причем своей собственной мстительной партизанской тактикой. И однако же командовавший ими Иоанн снова воздвиг свои знамена и поскакал навстречу смерти на плотные ряды противника. Он полагался на собственную доблесть и, ведя в бой командиров, не боялся сцепиться с могучим чудовищным врагом, стоящим перед ним. Любовь, которую он отдал своей стране, вызывала презрение к ранам, которые могли причинить суровую смерть. Когда он увидел быстрое приближение своего дикого врага, он не побоялся стать лицом к лицу со смертью. Нет, он выставил знамена на равнине, облек доверием союзников и обратился к своим людям: «Презрение к жизни ради спасения нашей страны – вот что дает нам более великую жизнь. По закону Громовержца, смерть – судьба всего человеческого рода, которой не избежит никто, ибо так или иначе, но она нас настигнет. Но высшая слава почетной смерти – вот величайшее благословение и сладчайшая вещь, которую может пожелать человек. Враг перед нами, товарищи. Как долго нам избегать благородного труда войны? Как долго врагу смеяться над нами, считая нас трусами? Теперь время разобраться с тем, что нам угрожает, теперь нам потребуется доблесть – а ваша доблесть, люди мои, всегда была известна мне, равно как и верность. Восстаньте, граждане Рима, и, дабы получить достойную хвалу своей верности, сокрушите эти высокомерные народы! Избавьте своих командующих от стыда, который они чувствовали в прошлом! Предположите на мгновение, что мы хотим спастись бегством – и что? Этот враг попирает тех, кто бежит, убивая их, словно женщин. Нет, измените свое отношение, и удержите стыд далеко от наших теней после смерти. Я только желаю, чтобы эта тварь Стотза был сейчас передо мной, вызвал меня на поединок, и Фортуна предала б его мне! Или пусть наши груди будут рассечены взаимными ударами, и Фортуна похитит нас обоих, или же пусть мое жестокое копье пронзит тело тирана смертельной раной. И пусть я даже паду, если таков предназначенный мне рок, зато государство будет спасено от позора гражданской войны».
Пока он давал своим людям эти указания, смотрите, нечестивая линия массилов с их развевающимися враждебными знаменами обрушилась на них. Коварно, обманно заняли они свою позицию, растянувшуюся длинной линией вдоль текущей поблизости реки. Битва началась с потока крылатых стрел, и вонючие тела наших врагов были пронзены нашей крылатой сталью. Вражеское войско попятилось и повернуло своих коней, [двигаясь] через реку. Наш командующий последовал за ними и проворно пересек реку с отрядом тяжеловооруженных воинов. Не боясь ни опасности, ни смерти, он выбрал курс, с которого уже не вернулся, и атаковал врага. Он был как неистовый хищный лев, который терзает стада и свирепых быков. Одну жертву он обращает в бегство, другую убивает, и испуганное стадо рассеивается по всем направлениям, ибо и пастыри его бежали. Лев ярится на широких полях, зубы его окровавлены, он заламывает и жует свою добычу. Так наш храбрый полководец Иоанн храбро смешал ряды массилов, устилая равнину их телами. Когорта следом за ним делала то же, тесня бегущие колонны врагов и рубя их мечами. Подобно яростному огню молнии, наш командующий несся со своими товарищами по равнине и в возбуждении победы гнал убегавших мавров, словно [дичь] на охоте. Руки его разгорячились и покрылись кровью, и воин держал в своей деснице красный меч – и воина, и полководца. Но как печален, как ужасен был его злой жребий! О, тяжкое несчастье! Враги терпели поражение, и римская кавалерия растекалась своими подразделениями повсюду по полю, рубя их в час победы. Но внезапно этот безжалостный негодяй Стотза привел свои знамена в движение и показался посреди расположенной рядом долины. С ним ехали Гермоген, [оказавшийся] неблагодарным Римской державе, и Тавр. Отряд римлян – но не наших! – следовал за этими бунтовщиками, и вновь гражданская война обрекла нас обрушить друг на друга оружие с печально схожим уменьем. Родственные груди были атакованы, и тела рубили родственные руки. Великодушный Иоанн первым опознал знамена Стотзы и отважно выступил против них с согнутым луком [в руках]. Но его спутники оставили его, будучи не в силах даже видеть сумасшедшего предателя[75]. Иоанн же наложил стрелу на тетиву и, натянув лук со всей силы, выпустил ее. Стрела пронзила ногу крепкого военачальника, задела кость предводителя дикарей и достигла нежного костного мозга. Перья ее погрузились в плоть и окрасились кровью. Полилась кровь и запятнала его роскошные одежды, и
