Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

– Сеньор солдат, ваша милость, вероятно, думает, что ее не знают, – так знайте, что молва о вас распространилась здесь уже много дней назад.

Будучи немного тщеславен, и даже немало, я поверил этому и сказал ему:

– Ваша милость знает меня?

А он мне ответил:

– По имени и молве уже много дней. – И, говоря это, он сел рядом со мной и сказал: – Вашу милость зовут так-то, и вы большой латинист, и поэт, и музыкант.

У меня еще больше закружилась голова, и я пригласил его поесть, если ему угодно. Он не заставил себя просить и запустил руку в блюдо с яйцами и рыбой и съел их, я спросил еще, а он сказал:

– Сеньора хозяйка, – ибо он не квартировал в этой гостинице, – ваша милость не знает, кто находится в вашем доме, – так знайте, что это самый способный юноша во всей Андалусии.

Этим он придал мне еще больше тщеславия, а я ему еще еды, и он сказал:

– Так как в этом городе всегда живет много хорошо одаренных людей, то они имеют сведения о всех хороших людях, какие есть во всей этой округе. Ваша милость не пьет вина?

– Нет, сеньор, – отвечал я.

– Вы плохо делаете, – сказал он, – потому что вы уже почти взрослый мужчина, а в дороге и в вентах,[137] где обыкновенно бывает плохая вода, следует пить вино, помимо того что ваша милость направляется в Саламанку, местность чрезвычайно холодную, где кувшин воды обычно губит человека; вино, разбавленное водой, придает храбрость сердцу, румянец лицу, уничтожает меланхолию, подкрепляет в дороге, дает мужество самому трусливому, сдерживает вспыльчивость и заставляет забывать о всех тягостях.

Он столько наговорил мне о вине, что я велел принести пол-асумбры[138] лучшего вина для него, так как я не отважился пить. Славный малый выпил и опять принялся расхваливать меня, а я очень охотно слушал эти похвалы и, смакуя их, велел принести еще еды; он опять стал пить и приглашать других таких же пройдох, как и он, говоря, что я был Александром, а потом сказал, глядя на меня:

– Я не могу досыта насмотреться на вашу милость, ведь ваша милость имярек? Здесь есть один идальго, так любящий талантливых людей, что он дал бы двести дукатов, чтобы увидеть вас в своем доме.

Я уже не вмещался в себе, раздутый такими похвалами, и, когда покончили с едой, я спросил его, кто такой был этот кабальеро. Он сказал:

– Пойдемте к нему в дом, я хочу познакомить с ним вашу милость.

Мы пошли, и за ним последовали эти друзья его и вина, и, придя в квартал Сан-Педро, в одном большом доме мы нашли слепого, который казался человеком знатным, и негодяй сказал мне, смеясь:

– Вот идальго, который даст двести дукатов, чтобы увидеть вашу милость.

Раздраженный шуткой, я сказал ему:

– А я очень охотно дал бы их, чтобы видеть вас на виселице.[139]

Они ушли со смехом, а я был очень рассержен и наполовину оскорблен такой шуткой, хотя он и сказал правду, потому что слепой охотно отдал бы все, что у него было, чтобы видеть меня.

Это был первый урок моего горького опыта и начало познания, что не следует доверять никому с льстивыми словами, немедленно влекущими за собой наказание. С чего мог я возгордиться, раз я не обладал приобретенной мною добродетелью, на которой мог бы основать мое тщеславие? Малый возраст полон множества заблуждений и ослеплений; те, кто мало знают, легко поддаются лести. Я дал себя обмануть тем, что желал бы иметь в себе, – но нет ничего удивительного, что человек наивный и неопытный был обманут хитрецом, однако он будет достоин наказания, если даст себя обмануть вторично. Мне не из-за чего было стыдиться того, что произошло, но было чему поучиться, чтобы впредь избавиться от пристрастия к мирским делам; но, в конце концов, шутка меня огорчила настолько, что, не будучи приверженцем мести, я хотел попробовать свои силы, чтобы посмотреть, смогу ли я составить такой план, чтобы этот шутник поплатился мне за это.

Двое других студентов дожидались того же погонщика; я подружился с ними, и мы начали прогуливаться вместе. Я снял с себя дорожное платье и оделся в короткую сутану и черный ферреруэло[140] из очень красивого сеговийского сукна, тканого в двадцать две,[141] и накинул его так, чтобы студенты могли хорошо его запомнить, а потом опять оделся подорожному. Негодяй шутник пришел вечером, он громко смеялся, а я еще больше; чтобы он не подумал, что я сердит, я сказал ему, что хотел бы иметь своим другом такого остроумного человека; и мы оба, и его друзья смеялись над притворством, с каким он ел и говорил. Он имел знакомство – не очень близкое – в одном доме, где можно было прилично поесть и за умеренную цену, и поэтому он мне предложил, чтобы я всегда там столовался, потому что с нами там будут очень хорошо обходиться. Я сказал ему:

– Я это сделаю с тем условием, чтобы ваша милость ела там вместе со мной, но я дожидаюсь одного купца, который бывает на ярмарке в Ронде и к которому у меня есть чек на сто дукатов, и пока он не явится, я не могу вполне располагать деньгами.

– Пусть ваша милость не беспокоится, – сказал он, думая, что ему подвернулся хороший случай, – потому что я устрою так, что вам поверят в кредит, сколько хотите.

– Это нет, – сказал я, – я боюсь и давать в долг, и пользоваться кредитом, потому что на этом разорился мой отец; я дам вашей милости очень хороший залог, под который нам дадут в долг, пока приедет этот купец.

– Ну, в добрый час, – сказал добрый человек.

Я пошел к себе домой, сложил получше этот ферреруэло из двадцатидвойного сукна и, позвав его одного, чему он сильно обрадовался, отдал ему одежду, чтобы он отнес ее в заклад, причем сам я пошел вместе с ним. Я видел, как он отдал его, и мы начали на это есть, я, мошенник и двое студентов; а я все время очень следил, чтобы он не смог когда-нибудь войти без меня в дом, где мы ели, и чтобы не мог устроить мне никакой ловушки, как он замышлял, ибо не имел никакого подозрения о моей. Прибыл погонщик из Саламанки, и мы договорились отправиться с ним. Так как этот пройдоха не мог устроить никакой проделки, благодаря моей бдительности, он все-таки выпросил у доброй женщины дюжину реалов под ферреруэло, сказав ей, что собирается уехать; он не мог сказать этого так, чтобы я не слышал. Я сказал ему:

– Так как ваша милость уезжает, то скажите этой сеньоре, чтобы она отдала мне ферреруэло, когда я приду за ним с деньгами.

Он это сделал, ибо его намерением было скрыться до ухода погонщика и потом получить залог. Он скрылся, а я пошел к судье и сказал ему с большим чувством, в словах, которые могли бы тронуть его, и так как он тоже был когда-то студентом, то было легко убедить его, начав жаловаться:

– Сеньор, я студент и направляюсь в Саламанку, причем уже пятнадцать дней нахожусь здесь, дожидаясь погонщика; у меня украли ферреруэло, который стоил мне двадцать дукатов, но мне известно, что он находится в одном доме; я умоляю вашу милость, чтобы мне не лишиться возможности отправиться с погонщиком, – ибо вашей милости, как столь знаменитому студенту и ученому, известно, чем кончаются такие вещи, – прикажите судом возвратить мне ферреруэло, так как тот, кто украл его, ожидал неудобного для меня момента, чтобы у меня не было времени захватить его и он мог бы воспользоваться своим мошенничеством.

– Это ему не удастся, – сказал судья, – потому что в подобных проделках я умею прийти на помощь с правосудием и усердием. Какая низость, что бедного студента, у которого, может быть, не было ничего другого, чем похвастаться в Саламанке, хотели лишить необходимого, присвоив себе украденное у него имущество!

Он сейчас же поручил альгвасилу и писцу заняться этим делом. Я разделил между ними обоими восемь реалов, отчего они воспылали желанием исполнить приказание судьи. Я пошел вместе с двумя студентами к доброй женщине – да простит мне это Бог – и, оставив у дверей писца и альгвасила, сказал ей, чтобы она вынесла мне ферреруэло. Она принесла его, студенты его увидели и признали за мой. Вошли альгвасил и писец, и, когда были выслушаны показания свидетелей, женщина сказала, что она хотела бы отдать ферреруэло только тому, кто его закладывал, ибо это был ее знакомый, человек очень почтенный. Писец взял себе вещь на хранение, и, когда пришли к судье с докладом, он приказал передать мне мой ферреруэло и отдал приказание посадить мошенника в тюрьму, так что если раньше тот не показывался из-за того, что хотел он сделать, то после он не показался из-за того, что хотели сделать с ним. Мы отправились с погонщиком и всю дорогу смеялись над тем, что мы ели за счет этого мошенника и оставили его в таком неприятном положении.

Я не хвалю себя за то, что проделал эту злую шутку, которая, в конце концов, была местью, делом, недостойным благородного сердца, и в теперешнем моем возрасте я ее, конечно, не проделал бы; но тот, кто причиняет зло человеку, который этого не заслуживает, чего он может ожидать, как не мести и наказания? Эти люди, бродяги и бездельники, которые хотят содержать и прокармливать себя чужой кровью, заслуживают того, чтоб вся страна была их обличителем и палачом.