Анна Рэдклифф - Роман в лесу
Мадам Ла Мотт промолчала, и Аделина, забыв о ее холодности в последнее время, постаралась, как могла, утешить ее; сама она выглядела спокойной и даже веселой, хотя сердце ее сжималось при мысли о тех несчастьях, какие она не могла не предчувствовать. Она была так внимательна и заботлива с мадам Ла Мотт и так радовалась за Ла Мотта, которому это подземелье обеспечивало безопасность, что почти не замечала, какое оно мрачное и неудобное.
Эти свои чувства она безыскусно выразила самому Ла Мотту, который не мог остаться нечувствительным к сердечной отзывчивости, проявленной так естественно. Мадам Ла Мотт также ее почувствовала, и ее муки возобновились.
Ла Мотт часто возвращался к люку, чтобы послушать, нет ли кого в аббатстве; но ни один звук не нарушал тишину ночи. Наконец они сели за поздний ужин. Трапеза проходила весьма печально.
— Если сыщики не появятся здесь нынче ночью, — сказала мадам Ла Мотт, вздыхая, — может быть, дорогой мой, Питеру стоило бы съездить завтра в Обуан. Там он сможет узнать что-нибудь об этой истории или, по крайней мере, достать карету, чтобы увезти нас отсюда.
— Разумеется, ему стоит съездить! — воскликнул Ла Мотт раздраженно. — И чтоб люди его там увидели. Кто ж лучше Питера покажет сыщикам дорогу в аббатство и поведает им, где именно я здесь скрываюсь, хотя они еще, может быть, в этом сомневаются.
— Как жестока эта ирония! — ответила ему мадам Ла Мотт. — Я лишь предложила то, что, по моему суждению, послужило бы нам во благо; быть может, я рассудила неправильно, однако намерения мои были самые добрые.
Она произнесла это со слезами на глазах. Аделина хотела утешить ее, но из деликатности промолчала. Ла Мотт заметил, какое впечатление произвели слова его, и что-то вроде раскаяния шевельнулось в его груди. Он подошел к жене и взял ее руку.
— Вы должны быть снисходительны, ведь я так взволнован, — сказал он. — Я не хотел вас обидеть. Мысль послать Питера в Обуан, где он уже натворил столько промахов, меня распалила, и я не мог оставить ее без ответа. Нет, дорогая, наш единственный шанс на спасение в том, чтобы оставаться здесь, пока у нас хватит провизии. Если приставы не появятся здесь нынче ночью, они, возможно, нагрянут завтра или, скажем, послезавтра. Обыскав аббатство и не найдя меня, они уедут; тогда мы можем выйти из этого подземелья и принять меры, чтобы перебраться в более отдаленные края.
Мадам Ла Мотт признала справедливость его слов и, успокоенная этим не слишком пылким извинением, даже немного повеселела. Когда с ужином было покончено, Ла Мотт поставил верного, хотя и глуповатого Питера у подножия лестницы, ведущей в кабинет, сторожить ночью, сам же вернулся в нижние кельи, к своему маленькому семейству. Постели были разостланы, и бедные скитальцы, пожелав друг другу спокойной ночи, улеглись отдохнуть.
Аделина была слишком взволнованна, чтобы уснуть, и, когда ей показалось, что все ее спутники погрузились в сон, она отдалась горьким своим размышлениям. Мрачные предчувствия обуревали ее и при мысли о будущем. Если Ла Мотта схватят, что станется с нею? В этом огромном мире она окажется бездомной скиталицей, без друзей, которые оказали бы ей покровительство, и без денег, чтобы содержать себя. Перспектива была мрачная — она была ужасна! Аделина осознала это и содрогнулась. Горести мсье и мадам Ла Мотт, которых она нежно полюбила, еще усиливали ее собственные страдания. Иногда она возвращалась мыслями к отцу; однако в нем она видела только врага, которого надобно бежать. Это воспоминание лишь усугубляло ее горе; но причиной его была не память о страданиях, причиненных ей, а сознание его непонятной жестокости. Она горько плакала. Наконец, с тем искренним благочестием, какое ведомо только невинности, она обратилась к Всевышнему и предала себя Его попечению. Мало-помалу душа ее успокоилась и утешилась, и вскоре после того она мирно уснула.
Глава V
Неожиданность. — Приключение. — Тайна.
Ночь прошла спокойно; Питер оставался на своем посту и не слышал ничего, что помешало бы ему мирно спать. Ла Мотт услышал его гораздо раньше, чем увидел, — слуга издавал в высшей степени мелодичный храп, хотя нужно признать, что в его исполнении басовые ноты преобладали над остальной частью гаммы. Он скоро был поднят на ноги бравурным вступлением Ла Мотта, чьи интонации прозвучали диссонансом на слух Питера и нарушили его оцепенелый покой.
— О Господи, хозяин! Что случилось? — вскричал Питер, продирая глаза. — Неужто они здесь?
— Могли бы и быть здесь, по твоим попечениям. Разве я затем тебя поставил сюда, чтобы ты спал, паршивец?
— Господи помилуй, хозяин, — отвечал ему Питер, — да ведь сон здесь — единственная утеха; право же, я и собаку этим не попрекнул бы, в таком-то месте!
Ла Мотт сурово осведомился, не слышал ли он какого-либо шума ночью, и Питер клятвенно заверил его, что никакого шума не слышал; утверждение это в точности соответствовало истине, ибо всю ночь напролет он сладко спал.
Ла Мотт поднялся к люку и настороженно прислушался. Все было тихо, и он решился приподнять дверцу; в глаза ему ударил яркий солнечный свет — утро было в разгаре. Он бесшумно прошел по комнатам и выглянул в окно; никого не было видно окрест. Ободренный, он отважился спуститься по башенной лестнице в нижние апартаменты. Уже направившись ко второй комнате, он вдруг спохватился и решил прежде заглянуть в приоткрытую дверь. Глянул — и увидел, что кто-то сидит у окна, облокотясь о подоконник. Это открытие так его поразило, что на мгновение он совершенно потерялся и не мог сделать ни шага. Человек, сидевший у окна спиною к нему, встал и повернул голову. Ла Мотт опомнился и, ступая как можно быстрее и неслышнее, удалился от двери и поднялся наверх. Добравшись до кабинета, он откинул крышку люка, но, еще не успев опустить ее за собой, услышал в смежной комнате шаги незнакомца. На дверце не было ни болтов, ни иных каких-либо запоров, и безопасность Ла Мотта зависела теперь исключительно от того, насколько точно прилегает дверца к доскам пола. Наружная дверь «каменного мешка» не запиралась вообще, задвижки же на второй двери находились по эту ее сторону, так что запереть ее от себя он не мог бы, хотя бы до тех пор, пока не изыщет способа бежать.
Оказавшись наконец в «каменном мешке», он приостановился и отчетливо услышал в кабинете над головой шаги. Напрягши слух, он уловил голос, звавший его по имени, и буквально скатился по лестнице к кельям, ежесекундно ожидая стука откинутой дверцы и топота преследующих его людей; впрочем, он был уже далеко и не мог бы этого слышать. Бросившись наземь у самой дальней кельи, он некоторое время лежал неподвижно, переводя дух после пережитых волнений. Мадам Ла Мотт и Аделина, вне себя от ужаса, спрашивали его, что произошло. Он не сразу смог говорить. Когда же заговорил, в том уже почти не было нужды, потому что слабые звуки, доносившиеся сверху, отчасти сказали женщинам правду.
Звуки как будто не приближались, но мадам Ла Мотт, не в силах сдержать страх, пронзительно закричала. Отчаяние Ла Мотта от этого лишь удвоилось.
— Вы окончательно погубили меня! — воскликнул он. — Ваш вопль подсказал им, где я скрываюсь.
Сцепив руки, он быстрым шагом направился к лестнице. Аделина стояла оцепеневшая и бледная как смерть, поддерживая мадам Ла Мотт и всеми силами стараясь не допустить ее до обморока.
— О Дюпра! Дюпра! Ты уже отомщен! — произнес Ла Мотт голосом, шедшим, казалось, из самого сердца. И после паузы добавил: — Но к чему мне тешить себя надеждой на спасение? Зачем дожидаться здесь их прихода? Не лучше ли окончить эти мучительные пытки и без промедления отдать себя в их руки?
Говоря так, он направился уже к двери, но отчаяние мадам Ла Мотт его остановило.
— Останьтесь! — проговорила она, — ради меня, останьтесь. Не покидайте меня так и не губите себя по собственной воле.
— Право, сэр, — сказала Аделина, — вы поступаете слишком опрометчиво; такое отчаяние столь же бесполезно, сколь необоснованно. Мы ведь слышим: никто не идет сюда; если бы преследователи ваши обнаружили люк, они конечно же давно уже были бы здесь.
Слова Аделины усмирили бурю, бушевавшую в его мозгу, треволнения ужаса утихли, и слабый луч разума осветил угасшую было надежду. Он старательно прислушался и, убедившись, что все оставалось спокойно, со всяческими предосторожностями вернулся через «каменный мешок» к подножию лестницы, что вела к люку. Дверца была плотно закрыта; сверху не доносилось ни звука.
Ла Мотт выжидал долго, но, так как тишина ничем не была нарушена, его надежды окрепли, и в конце концов он уже начал верить, что королевские приставы покинули аббатство. День, однако же, прошел в тревожном прислушивании. Поднять крышку люка он не решился, то и дело ему чудились какие-то отдаленные шумы. Тем не менее он понимал, что тайна кабинета так и не раскрыта, и в этом обстоятельстве справедливо усматривал основу своей безопасности. Следующая ночь прошла, как и день, в трепетных надеждах и неустанном прислушивании.
