Сэмюэл Ричардсон - Английские письма или история кавалера Грандисона
Генералъ всталъ съ видомъ прискорбія смѣшаннаго съ нетерпѣливостію, и подошелъ къ ней. Любезная сестрица, сказалъ онъ ей, наклоня свою голову на плечо ея, взгляните хотя на насъ. Не поступайте съ нами съ такимъ презрѣніемъ. Посмотрите, вашъ родитель, ваша родительница, сестра ваша и всѣ плачутъ вокругъ васъ. Естьли вы насъ любите, то окажите намъ хотя единую улыбку. Онъ взялъ ее за руку, кою мать ея оставила, предаваясь собственнымъ своимъ движеніямъ.
Наконецъ она на него взглянула; и дѣлая принужденное угожденіе, улыбнулась; но печаль толико овладѣла всѣми ея чертами, что она ничего не могла сказать своему брату кромѣ единаго желанія обязать его. Ея улыбка казалась погруженною во мракѣ печали. Но дабы оказать нѣсколько болѣе угожденія, она вырвала свою руку у брата, оглядывалась на обѣ стороны, и узнавши мать свою, взяла ея руку обѣими своими руками, наклонясь къ оной съ нѣжнымъ движеніемъ.
Когда Маркизъ всталъ со стула, утирая платкомъ свои слезы. Дражайшая дочь! вскричалъ онъ; Ахъ! естьлибъ мнѣ никогда не видать такой улыбки! Она пронзаетъ, присовокупилъ онъ, мое сердце.
Любезнѣйшая и снисходительнѣйшая сестрица, и такъ вы еще насъ не презираете! Но посмотрите на слезы, кои вы проливать заставляете. Посмотрите на своего родителя. Онъ ожидаетъ отъ васъ хотя малѣйшаго утѣшенія. Его скорбь происходитъ отъ вашего молчанія…
Она взглянула въ ту сторону, гдѣ я сидѣлъ. Меня увидѣла: содрогнулась, паки на меня взглянула; и паки содрогнулась, и оставя руку своея матери, поперемѣнно блѣднѣя и краснѣя, встала, ухватилась обѣими руками за Камиллу.… О Камилла! Вотъ все что она могла произнести. Тогда источникъ слезъ полился изъ глазъ ея; и все собраніе, хотя чувствительно было тѣмъ тронуто, но чувствовало облегченіе, видя толикое изобиліе текущихъ слезъ. Я дѣйствительно подбѣжалъ бы къ ней, и принялъ бы ее въ свой обьятія, не взирая на все собраніе; но Генералъ удержавши меня сказалъ мнѣ такъ громко, что она могла слышать: любезной Грандиссонъ, останьтесь на своемъ мѣстѣ. Естьли Клементина не позабыла Англинскаго своего учителя, то она весьма будетъ рада, увидя его опять въ Болоніи. О Камилла, вскричала она, и такъ ты меня не обманула! Я опять стану тебѣ вѣрить. Ето онъ. Ето точно онъ; и наклонясь къ груди сей дѣвицы, она скрывала свои слезы, кои омочали лице ея.
Въ сіе самое время врожденная въ Генералѣ гордость паки произвела въ немъ свое дѣйствіе. Онъ отвелъ меня къ сторонѣ. Кавалеръ, сказалъ онъ мнѣ, я ясно усматриваю то сильное вліяніе, которое вы имѣете надъ сею нещастною дѣвицею. Все собраніе оное примѣтило. Но я полагаюсь на вашу честность. Вспомните о томъ, что вы говорили сего утра… Боже мои! перервалъ я рѣчь его съ нѣкіимъ движеніемъ. При семъ однако я остановился; но возразивши опять съ равною можетъ быть ему гордостію довольствовался симъ отзывомъ: знайте, Г. мой, что тотъ, для коего сіе напоминаніе считаете вы необходимымъ, почитаетъ себя честнымъ человѣкомъ; и что вы признаете его таковымъ, равно какъ и вся ваша фамилія. Сей отвѣтъ казалось нѣсколько его потревожилъ. Я пошелъ отъ него прочь съ видомъ нимало для него не чрезвычайнымъ, но которой показался бы весьма пылкимъ для всѣхъ прочихъ, естьлибъ все ихъ вниманіе не обращено было къ Клементинѣ. Однако Прелатъ не преминулъ сего замѣтить. Онъ подошелъ къ намъ когда я оставилъ Генерала; а какъ я остановился, то оба братья вышли вмѣстѣ со мною.
Возвращаясь же опять къ собранію, я увидѣлъ что любезная Клементина, поддерживаемая обѣими Маркизами и послѣдуема Камиллою выходила изъ кабинета. Она остановилась, увидя меня подлѣ себя. Ахъ! Кавалеръ. Она болѣе ничего не сказала; и наклоня голову къ грудямъ своей матери едва не лишилась чувствъ. Я взялъ ея руку, висящую безъ всякаго движенія на ея платьѣ, и ставши на колѣни коснулся до оной моими устами. Я чувствовалъ себя тронутымъ нѣжностію, хотя за минуту передъ симъ я испытывалъ движенія совершенно другаго рода. Климентина обратила на меня томныя свои взоры съ такимъ удовольственнымъ видомъ, коего давно уже въ ней не примѣчали. Я не могъ произнести ни одного слова и всталъ. Она все шла къ дверямъ; дошедши до оныхъ обернулась назадъ и сколь долго могла на меня смотрѣла. Я былъ недвижимъ до того времени какъ старый Графъ подавая мнѣ руку и въ самое то время взявши за руку духовнаго отца, которой подлѣ его находился сказалъ намъ, что не льзя болѣе обманываться въ причинѣ такой болѣзни и что способъ къ выздоровленію также сталъ не безъизвѣстенъ. Но, Калалеръ, присовокупилъ онъ, вы должны принять Католическую вѣру! Духовникъ склонялъ меня къ тому самыми усердными желаніями. Въ сіе время вышла къ намъ молодая Маркиза съ наполненными слезъ глазами. Мои попеченія отвергнуты, сказала она намъ; новая болѣзнь овладѣла моею сестрицею: и потомъ обратясь ко мнѣ говорила, Ахъ! Г. мой, вы… Но за что обвинять васъ? Я вижу ясно, сколько вы страждете.
Тогда пришелъ Генералъ съ Прелатомъ. Теперь, любезной братъ, сказалъ Прелатъ, я требую отъ васъ сего, естьли не по великодушію, то по справедливости. Кавалеръ согласится, я въ томъ увѣренъ, что излишняя его живость заслуживаетъ укоризну. Такъ, Г. мой, отвѣчалъ я; но не менѣе справедливо и то что намѣчанія Генерала были невмѣстны. Можетъ статься, сказалъ Генералъ довольно тихо. Я оборотясь къ нему говорилъ: справедливое признаніе, Г. мой, есть славная надъ собою побѣда. Я смѣло выдаю себя за человѣка неспособнаго къ подлости, могущей нарушить честность, по которой почитаетъ свидѣтельство своего сердца за право желать, дабы быть почитаему въ сей фамиліи за некорыстолюбиваго друга. Простите меня, Г. мой, естьли въ моихъ словахъ усматриваете видъ нѣкоей надмѣнности. Припишите оный тому отвращенію, кое я имѣю ко всякой безразсудности въ моихъ дѣяніяхъ; но я чувствую, что сердце мое поражено премногими такими ударами, кои не всегда, я говорю сіе съ прискорбіемъ, равное впечатлѣніе производить могутъ надъ вашимъ сердцемъ.
Какъ! Грандиссонъ, сказалъ мнѣ Генералъ довольно гордо, не ужели вы хотите дѣлать укоризны?
Нѣтъ въ нихъ нужды, возразилъ я, естьли вы чувствуете справедливость сихъ словъ. Но по истиннѣ, или вы худо меня знаете, или позабываете самаго себя. Теперь, Г. мой, изьяснясь чистосердечно я готовъ просить у васъ прощенія во всемъ что вы токмо могли найти оскорбительнаго въ моемъ поступкѣ: и взявши съ торопливостію его руку, изьявляя болѣе пылкости нежели жестокости продолжалъ примите мою дружбу, Г. мой, и вѣрьте что я потщуся заслужить вашу.
Онъ взглянулъ на своего брата. Скажите мнѣ, говорилъ онъ ему, что долженъ я отвѣчать сему странному человѣку? Печальной ли принять мнѣ на себя видъ или веселой?
Ахъ! будьте веселы и не принимайте инаго вида, отвѣчалъ Прелатъ.
Тогда онъ принялъ меня въ свои обьятія, говоря мнѣ что я его преодолѣлъ; что онъ обезпокоился не во время; что я оказалъ излишне гнѣвъ свой; но что надлежитъ простить намъ взаимно другъ друга. Его супруга была въ недоумѣніи, не могши понять отъ чего произошло сіе возобновленіе дружбы. Старой Графъ и духовникъ не менѣе приведены тѣмъ были въ изумленіе. Маркизъ вышелъ изъ кабинета.
Потомъ мы сѣли и различно разсуждали о состояніи любезной нашей больной. Но я ни мало не сумнѣваюсъ, что естьлибъ сіе свиданіе не причинило ей изумленія, то конечно бы она не впала въ ту болѣзнь, о которой мы безпокоились по описанію молодой Маркизы. Наконецъ Камилла прибѣжала съ щастливымъ извѣстіемъ что, она начинаетъ приходить въ себя и что ея мать, къ удовольствію ея, обѣщала ей съ охотою, что въ позволеніи съ нею видѣться мнѣ не будетъ отказано.
Я почелъ сей случай самымъ удобнымъ дабы извѣстить молодую Маркизу о совѣтованіяхъ Англинскихъ лѣкарей. Прелатъ пошелъ въ горницу къ Іерониму, зная что онъ съ великою нетерпѣливостію желаетъ знать слѣдствіе сего перваго свиданія, но въ томъ намѣреніи, какъ онъ мнѣ сказалъ, чтобъ совершенно не давать ему знать о тѣхъ небольшихъ вспыльчивостяхъ, кои произошли между нами съ Генераломъ. Я надѣюсь, любезной Докторъ, получить пользу собственно для себя отъ гордости и вспыльчивости человѣка толь горячаго нраву каковъ сей молодой человѣкъ; ибо не имѣюли я причины укорять себя въ равной погрѣшности? О, любезной другъ, сколько разскаявался я, что не имѣлъ надлежащей увѣренности съ Огарою и Салмонетомъ въ томъ случаѣ, когда безразсудная ихъ вспыльчивость принудила меня приказать моимъ людямъ проводить ихъ? Впрочемъ весьма вѣроятно, что естьлибъ я терпѣливо сносилъ здѣсь обиды отъ сихъ гордецовъ, кои почитаютъ себя знатнѣе меня, и отъ человѣка военнаго, и, которой поставляетъ себѣ первымъ правиломъ не обнажать своей шпаги кромѣ своего защищенія, то подвергъ бы себя такимъ обидамъ, кои безпрестанно приводили бы меня въ затрудненія, коихъ я убѣгать стараюсь.
