История молодой девушки - Бернардин Рибейру
Вот почему я стала сомневаться, стоит ли мне начинать писать о том, что видела и слышала.
Но потом, поразмыслив, решила, что даже если я и не успею завершить свои записи, все равно я должна их начать, ведь пишу я для себя, да к тому же сколько раз мне приходилось бросать помимо своей воли незаконченный труд! И когда я видела полное счастье или конец неизбывного горя?
Так что мне стало казаться, что раз уж из-за постигшего меня несчастья мне суждено томиться все это время в одиночестве, то нельзя и придумать для себя лучшего занятия. Раз того хотел Бог, то я охотно исполню его волю.
Если когда-нибудь эта книга попадет в руки веселых и благополучных людей, пусть отложат ее в сторону. А то при ее чтении им может показаться, что и их счастье может стать переменчивым, и они утратят покой и радость. Этого мне было бы жаль, ибо хватит с меня своих горестей, чтобы еще причинять их другим.
Пусть прочтут эту книгу люди грустные и несчастные. Но увы! Среди мужчин их больше нет, так что женщинам некого и пожалеть.
Зато среди женщин много грустных и печальных, потому что мужчинам всегда присущи неверность и равнодушие. Но я пишу не для женщин, так как у каждой из них столько собственного горя, что чужое их и не утешит, и не тронет, да и не хочется умножать их печали. Так что я предпочитаю просить их избегать этой книги и всего, что может навеять тоску. А женщинам так уж суждено и написано на роду, что каждой отпущено совсем немного счастливых дней.
Одному только человеку могла бы я дать эту книгу. Но о нем я не знаю ничего с тех пор, как наши беды нас разлучили и изгнали его в далекие незнакомые края, где он, если жив, без всякого удовольствия ступает по земле, а если мертв, – лежит в ней.
Мой истинный друг! Кто увез вас так далеко от меня! Ведь мы привыкли переносить вместе – вы со мной, а я с вами – все наши огорчения, оказавшиеся столь ничтожными в сравнении с тем, что нас ждало впереди. Вам бы я рассказала все! С тех пор, как вы уехали, я не знаю радости. Если бы знать, что вы вернетесь, все бы мне казалось иным!
И чтобы еще растравить мою рану, меня лишили последнего утешения: мне не дано знать, в какие земли вы уехали, и я не могу дать отдых усталым глазам, обратив взор к этим краям. Все унесло с собой мое горе! Мне не оставили ни средства от него, ни какой-либо надежды.
От таких страданий я могла бы быстро умереть. Однако этого не случилось!
Но к вам еще несчастья были милостивы, удалив вас отсюда. Конечно, душа ваша остается во власти горя, но вы хотя бы не слышите моих стенаний. А я, несчастная, бросаю слова на ветер, и тот, к кому обращаюсь, никогда меня не услышит!
Я знаю, что не мне бы надо писать эту книгу. Чтобы писать, душе нужен покой, а меня мои беды бросают из одной крайности в другую. И трудно мне запечатлеть рожденные ими слова, так как мною руководит не рассудок, а боль.
Вот что могут сказать многие об этой книге, но что делать, если таков мой жребий.
Неужели еще кто-то осмелится за что-либо меня порицать? Пусть эти слова и составят мою книгу. Трудно соблюсти порядок в повествовании о своих горестях, ибо они к нам приходят, не придерживаясь его.
Да к тому же, с другой стороны, если и никто ее не прочтет, я не стану переживать, ведь пишу я только для одного человека. А может быть, и ни для кого, ведь о нем, как я уже сказала, мне ничего не известно.
Но если для меня еще возможна надежда на лучшее, я бы могла пожелать многого, но удовлетворилась бы исполнением лишь одного желания: пусть эта книга, залог моих бесконечных вздохов, предстанет пред его очами.
Глава II
В которой девица продолжает свою историю
Я часто приходила к самой высокой горе в округе в поисках одиночества и проводила время по-разному, как придется: то прогуливалась в долинах близ нее, то взбиралась на вершину, и смотрела, как земля граничит с морем, а море простирается так далеко, что никто не видит, где оно кончается.
Но с наступлением ночи, более близкой моему настроению, я видела, как птицы летят к своим гнездам, кличут друг друга и, кажется, убаюкивают саму землю, и я, еще более грустная, чем днем, укрывалась в своем убогом домишке, где один лишь Бог был свидетелем моих снов.
Так я проводила время, когда однажды на исходе ночи встала и увидела, как утренняя заря охватила долины и солнце поднялось по грудь над горизонтом, завладев холмами и словно пытаясь объять всю землю.
Птички, махая крыльями, искали друг друга. Пастухи, окруженные стадами, играя на флейте, поднимались в горы. Казалось, всем этот день дарил радость. Но мои думы и заботы при виде столь яркой красоты восхода тут же сжали мне сердце, и я подумала, как бы я могла радоваться, если в моей жизни не произошло стольких изменений! Ведь то, что дарило радость другим, лишь усугубляло мои печали.
И так как тоска, ниспосланная мне, начиналась при воспоминаниях о прошлом и невозвратном счастье, и дома мне было тяжело, я и решила удалиться в пустынные места, где можно дышать полной грудью.
Было еще до полудня, когда я, словно по наитию, решила дойти до подножия этой горы, где так много высоких деревьев, пахучих трав и прохладной тени, где с вершины круглый год стекает тоскливо журчащая речушка, порой лишавшая меня своим лепетом ночного покоя. Я часто прихожу сюда, чтобы пролить слезы или подавить в себе желание выплакаться.
Уже стало жарко, я спешила и несколько раз по пути спотыкалась. Но, считая, что хуже пережитого мною уже и быть не может, я не обратила внимания, что Господь упреждал меня о новых ожидавших меня изменениях.
Выйдя на берег, я осмотрелась, ища тени, и мне показалось, что самые тенистые места были на другом берегу.
Я сказала себе самой, что наиболее желанным нам
