Данте Алигьери - Божественная комедия
Разящие, как стрелы, в этом зное,
Что должен ты спешить, а не они".
19 Чуть мы остановились, те былое
Возобновили пенье[198]; к нам домчась,
Они кольцом забегали[199].
22 Как голые атлеты, умастясь,
Друг против друга кружат по арене,
Чтобы потом схватиться, изловчась,
25 Так возле нас кружили эти тени,
Лицом ко мне, вращая шею вспять,
Когда вперёд стремились их колени.
28 "Увидев эту взрыхленную гладь, —
Воззвал один, — и облик наш кровавый,
Ты нас, просящих, должен презирать;
31 Но преклонись, во имя нашей славы,
Сказать нам, кто ты, адскою тропой
Идущий мимо нас, живой и здравый!
34 Вот этот, чьи следы я мну стопой, —
Хоть голый он и струпьями изрытый,
Был выше, чем ты думаешь, судьбой.
37 Он внуком был Гвальдрады[200] именитой
И звался Гвидо Гверра, в мире том
Мечом и разуменьем знаменитый.
40 Тот, пыль толкущий за моим плечом, —
Теггьяйо Альдобранди, чьи заслуги
Великим должно поминать добром.
43 И я, страдалец этой жгучей вьюги,
Я, Рустикуччи, распят здесь, виня
В моих злосчастьях нрав моей супруги"[201].
46 Будь у меня защита от огня,
Я бросился бы к ним с тропы прибрежной,
И мой мудрец одобрил бы меня;
49 Но, устрашённый болью неизбежной,
Я побоялся кинуться к теням
И к сердцу их прижать с приязнью нежной.
52 Потом я начал: "Не презренье к вам,
А скорбь о вашем горестном уделе
Вошла мне в душу, чтоб остаться там,
55 Когда мой вождь, завидев вас отселе,
Сказал слова, явившие сполна,
Что вы такие, как и есть на деле.
58 Отчизна с вами у меня одна;
И я любил и почитал измлада
Ваш громкий труд и ваши имена.
61 Отвергнув желчь, взыскую яблок сада,
Обещанного мне вождём моим;
Но прежде к средоточью[202] пасть мне надо".
64 "Да будешь долго ты руководим, —
Ответил он, — душою в теле здравом;
Да светит слава по следам твоим!
67 Скажи: любовь к добру и к честным нравам
Ещё живёт ли в городе у нас,
Иль разбрелась давно по всем заставам?
70 Гульельмо Борсиере, здесь как раз
Теперь казнимый, — вон он там, в пустыне, —
Принёс с собой нерадостный рассказ"[203].
73 "Ты предалась беспутству и гордыне,
Пришельцев и наживу обласкав,
Флоренция, тоскующая ныне!"
76 Так я вскричал, лицо моё подняв;
Они переглянулись, вняв ответу,
Подобно тем, кто слышит, что был прав.
79 "Когда все просьбы так легко, как эту,
Ты утоляешь, — отклик их гласил, —
Счастливец ты, дарящий правду свету!
82 Да узришь снова красоту светил,
Простясь с неозаренными местами!
Тогда, с отрадой вспомянув: «Я был»,
85 Скажи другим, что ты видался с нами!"
И тут они помчались вдоль пути,
И ноги их казались мне крылами.
88 Нельзя «аминь» быстрей произнести,
Чем их сокрыли дали кругозора;
И мой учитель порешил идти.
91 Я двинулся вослед за ним; и скоро
Послышался так близко грохот вод,
Что заглушил бы звуки разговора.
94 Как та река, которая свой ход
От Монте-Везо в сторону рассвета
По Апеннинам первая ведёт,
97 Зовясь в своём верховье Аквакета,
Чтоб устремиться к низменной стране
И у Форли утратить имя это,
100 И громыхает вниз по крутизне,
К Сан-Бенедетто Горному спадая[204],
Где тысяча вместилась бы вполне[205], —
103 Так, рушась вглубь с обрывистого края,
Мы слышали, багровый вал гремит,
Мгновенной болью ухо поражая.
106 Стан у меня верёвкой был обвит;
Я думал ею рысь поймать когда-то,
Которой мех так весело блестит.
109 Я снял её и, повинуясь свято,
Вручил её поэту моему,
Смотав плотней для лучшего обхвата.
112 Он, боком став и так, чтобы ему
Не зацепить за выступы обрыва,
Швырнул её в зияющую тьму[206].
115 "На странный знак не странное ли диво, —
Сказал я втайне, — явит глубина,
Раз и учитель смотрит так пытливо?"
118 Увы, какая сдержанность нужна
Близ тех, кто судит не одни деянья,
Но видит самый разум наш до дна!
121 "Сейчас всплывёт, — сказал наставник знанья, —
То, что я жду и сам ты смутно ждёшь;
Сейчас твой взор достигнет созерцанья".
124 Мы истину, похожую на ложь,
Должны хранить сомкнутыми устами,
Иначе срам безвинно наживёшь;
127 Но здесь молчать я не могу; стихами
Моей Комедии[207] клянусь, о чтец, —
И милость к ней да не прейдёт с годами, —
130 Я видел — к нам из бездны, как пловец,
Взмывал какой-то образ возраставший,
Чудесный и для дерзостных сердец;
133 Так снизу возвращается нырявший,
Который якорь выпростать помог,
В камнях иль в чём-нибудь другом застрявший,
136 И правит станом и толчками ног.
ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ
Герион. — Круг седьмой — Третий пояс (окончание). — Насильники над естеством и искусством (лихоимцы). — Спуск в восьмой круг1 "Вот острохвостый зверь, сверлящий горы,[211]
Пред кем ничтожны и стена, и меч;
Вот, кто земные отравил просторы".
4 Такую мой вожатый начал речь,
Рукою подзывая великана
Близ пройденного мрамора[208] возлечь.
7 И образ омерзительный обмана,
Подплыв, но хвост к себе не подобрав,
Припал на берег всей громадой стана.
10 Он ясен был лицом и величав
Спокойством черт приветливых и чистых,
Но остальной змеиным был состав.
13 Две лапы, волосатых и когтистых;
Спина его, и брюхо, и бока —
В узоре пятен и узлов цветистых.
16 Пестрей основы и пестрей утка
Ни турок, ни татарин не сплетает;
Хитрей Арахна[209] не ткала платка.
19 Как лодка на причале отдыхает,
Наполовину погрузясь в волну;
Как там, где алчный немец обитает,
22 Садится бобр вести свою войну,[210] —
Так лёг и гад на камень оголённый,
Сжимающий песчаную страну.
25 Хвост шевелился в пустоте бездонной,
Крутя торчком отравленный развил,
Как жало скорпиона заострённый.
28 "Теперь нам нужно, — вождь проговорил, —
Свернуть с дороги, поступь отклоняя
Туда, где гнусный зверь на камни всплыл".
31 Так мы спустились вправо[212] и, вдоль края,
Пространство десяти шагов прошли,
Песка и жгучих хлопьев избегая.
34 Приблизясь, я увидел невдали
Толпу людей[213], которая сидела
Близ пропасти в сжигающей пыли.
37 И мне мой вождь: "Чтоб этот круг всецело