Сочинения - Макиавелли Никколо

Его перу принадлежат «Десятилетие» — сухая хроника о «трудах Италии за десять лет», написанная за пятнадцать дней, «Золотой осел», книга из восьми капитоло, — сатирическая картина упадка флорентийских нравов, книга «О случае» — несколько капитоло, «О фортуне», «О неблагодарности», «О честолюбии», карнавальные песни, стансы, серенады, сонеты, канцоны. На всех этих произведениях лежит печать эпохи: некоторые из них выдержаны в вольном, насмешливом тоне, другие — аллегоричны и нравоучительны, но все страдают сухостью. Стих его граничит с прозой, он маловыразителен; образов мало, а те, что есть, избиты.

Однако, несмотря на всю их банальность и отсутствие изящества, в этих произведениях Макиавелли появляются признаки нового человека, наделенного небывалой глубиной мысли и наблюдательностью. Воображение отсутствует, зато ума — изобилье.

Перед нами критик, а не поэт. Не человек, который самозабвенно сочиняет и фантазирует, подобно Лудовико Ариосто, а человек, пристально наблюдающий за собой, даже когда он страдает, и с философским спокойствием изрекающий суждения о своей судьбе и о судьбах мира. Его стихи походят на беседу:

Таковы же рассуждения об изменчивости земных благ в «Фортуне». Что осталось от стихотворений Макиавелли? Несколько удачных строк, как, например, следующая из «Десятилетия»:

и несколько изречений или глубоких мыслей, как в песне «О дьяволах» или «Об отшельниках».

Шедевр Макиавелли — его капитоло «О случае», особенно концовка: она поражает и заставляет задуматься. Здесь в поэте уже чувствуется будущий автор «Князя» [6] и «Рассуждений».

В прозе Макиавелли тоже ощущается забота о красоте стиля — в соответствии с представлениями того времени. Он рядится в римскую тогу и подражает Боккаччо — например, в своих проповедях собратьям, в описании чумы и в речах, которые он вкладывает в уста исторических персонажей.

Однако «Князя», «Рассуждения», «Письма», «Описания», «Диалоги об ополчении» и «Историю» [7] Макиавелли пишет спонтанно, здесь все внимание его приковано к конкретным вещам; погоню за красивыми словами и фразами он как бы считает ниже своего достоинства. Именно тогда, когда он не думал о форме, он стал мастером формы. Сам о том не помышляя, он обрел итальянскую прозу.

У Никколо Макиавелли мы видим черты Лоренцо, его неверие и насмешливость, — черты, которыми была отмечена вся итальянская буржуазия того времени. Он обладал той же практичностью, той же проницательностью — умением понимать людей и события, — которые сделали Лоренцо первым среди князей и которые были характерны для всех итальянских государственных деятелей Венеции, Флоренции, Рима, Милана, Неаполя тех лет, когда жили Фердинанд Арагонский, Александр VI и Лудовико, по прозвищу Мавр, и когда венецианские послы писали живые, умные донесения о жизни при дворах, где они были аккредитованы.

Искусство существовало, но науки еще не было. Лоренцо был художником. Макиавелли предстояло стать критиком.

Флоренция все еще была сердцем Италии: народ еще сохранял там свой особый облик, еще был жив образ родины.

Свобода не хотела умирать. Понятий «гибеллин», «гвельф» больше не существовало — их сменила идея древнеримской республики, идея, порожденная классической культурой; она крепла вопреки всесильным Медичи, так как опиралась на традиционную тягу флорентийцев к вольной жизни и на воспоминания о славном прошлом. Свобода и политическая борьба поддерживали крепость духа и сделали возможным появление Савонаролы, Каппони, Микеланджело, Ферруччо и незабываемое сопротивление войскам папы и императора. Независимость, слава родины, свободолюбие — эти моральные силы еще более подчеркивались контрастом, который они составляли с разложением, царившим при дворе Медичи.

По своей культуре, по вольному образу жизни, по характерной для него насмешливости и любви к каламбуру и шутке Макиавелли примыкает к Боккаччо, к Лоренцо и ко всей новой литературе. Он не признает никакой религии, а посему мирится с любой из них; превознося мораль вообще, он в обыденной жизни перешагивает через нее. Дух его закалился и окреп в делах и в политической борьбе, а в период вынужденного безделья и одиночества он отточил свой ум. Совесть его не молчала: свобода и независимость родины — вот что волновало Макиавелли. Практический склад его недюжинного ума не давал ему предаваться иллюзиям и удерживал в рамках возможного. Увидев, что свобода утрачена, и помышляя лишь о независимости, он попытался использовать как орудие спасения все тех же Медичи. Разумеется, это тоже было иллюзией, соломинкой, за которую хватается утопающий, это было утопией, но утопией человека сильной и молодой души, человека пламенной веры. Если Франческо Гвиччардини сумел вернее оценить и точнее почувствовать положение Италии, то только потому, что совесть его к тому времени умолкла, окаменела. Образ Макиавелли в памяти потомков окружен любовью и ореолом поэтичности именно благодаря его твердому характеру, искренности его патриотизма и благородству стиля, благодаря тому, что он сумел сохранить мужественность и чувство собственного достоинства, которые выделяли его из толпы продажных писак. Влияние, каким он пользовался, далеко не соответствовало его заслугам.

Его считали не столько государственным деятелем, человеком действия, сколько писателем, или, как принято выражаться ныне, кабинетным ученым. А его бедность, беспорядочный образ жизни, плебейские привычки, «шедшие вразрез правилам», как с укором говорил ему безупречнейший Гвиччардини, отнюдь не улучшали его репутацию. Сознавая свое величие, он не снисходил до того, чтобы пробивать себе дорогу с помощью тех внешних, искусственных приемов, которые так знакомы и так доступны посредственностям. На потомков он оказал огромное влияние: одни его ненавидели, другие превозносили, но слава его неизменно росла. Имя его продолжало оставаться знаменем, вокруг которого сражались новые поколения в своем противоречивом движении то вспять, то вперед.

У Макиавелли есть небольшая книжка, переведенная на все языки и затмившая все остальные его произведения: это «Князь». Об авторе судили именно по ней, саму же книгу рассматривали не с точки зрения ее логической, научной ценности, а с моральной точки зрения. Было признано, что «Князь» — это кодекс тирании, основанный на зловещем принципе «цель оправдывает средства», «победителей не судят». И назвали эту доктрину макиавеллизмом.

Много было предпринято хитроумнейших попыток защитить книгу Макиавелли, приписать автору то одно, то другое более или менее похвальное намерение. В итоге рамки дискуссии сузились, значение Макиавелли умалили.