Жак Ивер - Новые забавы и веселые разговоры
Время было летнее, день стоял погожий, и вот, когда церемония и праздник подошли к концу, сержанту припала охота прогуляться. Проходя мимо одного сада, он увидел лошадь, привязанную к стволу дерева недоуздком да щипавшую траву, а рядом начиналось большое пшеничное поле. Длина привязи была такова, что позволяла лошади отходить довольно далеко от дерева и кружить вокруг него, подходя же к краю поля, она вытягивала шею и принюхивалась, словно была не прочь полакомиться пшеничкой, кабы могла. Однако, как ни близко, но ей было не дотянуться.
Сержант осведомился у местных жителей, чья это лошадь, и услыхал в ответ, что ее хозяин – святой отец, читавший проповедь нынче в церкви, он-то и привязал ее пастись. Узнав, что лошадь принадлежит тому монаху, сержант возрадовался – самого монаха он приметил и раньше, но не знал, что у него была с собой лошадь. Тут-то и решил он отомстить за строгую епитимью, что наложил на него некогда брат-кордельер. Зная наперед, что местные судьи ни в чем ему перечить не станут – тому порукой его короткое знакомство с сеньором, он отвязал лошадь и отвел ее к ратуше, в особое помещение для скота, замеченного в потраве.
Когда святой отец пришел за своей лошадью, он не нашел ее на месте. Удивился он и стал расспрашивать, не знает ли кто, куда она делась, и ему сказали, что сержант из Меца взял его лошадь и отвел к судье, потому что застал ее за потравой пшеницы. Услышав это, бедняга монах изумился: ему казалось, что лошадь была надежно привязана и что никак не могло случиться, чтобы она забрела в поле, а о епитимье, которую он когда-то наложил на сержанта, он уж давно позабыл. Уверенный в своей правоте, он отправился в суд, жалуясь, что сержант увел его лошадь ни за что, ибо она была привязана и пшеницы не портила. Призвали сержанта, и он подтвердил свое обвинение: он-де застал лошадь на месте преступления, увел ее на законном основании и требует, чтобы хозяин уплатил штраф. Монах же отпирался, говоря, что его притесняют незаконно и что никакого ущерба не причинено. «Ну и что же, – говорит на это сержант, – все равно того, что она делала, достаточно, чтобы я арестовал ее, и, повторись это еще раз, я бы поступил так же». – «Что же такого она делала, – спросил святой отец, – что вы забрали ее?» – «Что делала? Вытягивала шею, нюхала пшеницу и явно хотела ее отведать, только привязь ей и помешала». – «Боже мой! – воскликнул святой отец. – Да какой же, скажите на милость, ущерб причинила моя лошадь, пусть даже она и хотела наесться пшеницы, но ведь она ее не тронула!» – «Хватит того, – говорит сержант, – что она ее нюхала и хотела съесть, ибо намерение приравнивается к деянию». – «Да где вы слыхали о таком законе?» – «У вас на исповеди, святой отец, – отвечает сержант. – Ведь наложили же вы на меня тяжкую епитимью только за то, что я понюхал жаркое, сказав, что пожелать и сделать – это одно и то же, так вот, если хотите получить свою лошадь, платите штраф, иначе она будет наказана по всей строгости».
Тут монах понял злобный и коварный умысел сержанта, понял и то, что положение безвыходное, ибо среди Судан не было никого, кто бы осмелился возразить сержанту, а вздумай он жаловаться – все равно окажется не прав, – Пришлось ему согласиться на штраф и выложить столько, сколько сержанту вздумалось назначить. Да и что ему оставалось делать: из двух зол выбирают меньшее! Уплатив штраф, он сел на свею лошадь и поскорее поехал в монастырь, да еще рад был, что хоть так отделался. Что ж, с иными людьми лучше вовсе не связываться, как говорится, не буди лиха, пока лихо спит.
Новелла 37-я,
повествующая о двух сборщиках пожертвовании из Меца, о баснях, которые они плели добрым людям, и о прочих их проделках
Все, что будет сейчас, вам на потеху, рассказано в этой новелле о двух бравых сборщиках пожертвований, произошло не так давно в нашем славном, хранимом господом городе Меце и его окрестностях. Каждому у нас известно, что в 1497 году город посетил метр Жеан Клере,[35] или, как другие называют его, брат Жеан Клере, монах из ордена Проповедников;[36] весь тот год проповедовал он в Меце, особенно же много – в Великий и Рождественский пост, наведывался он к нам и в последующие годы, проезжая по провинциям, и я сам видел и слушал его. Проповеди его славились своей силой, на них собиралось обычно столько людей, что в церкви не умещалась и половина, и многие должны были уйти ни с чем.
Но вот что особенно важно для нашей истории: большинство слушавших метра Жеана Клере находили его проповеди превосходными, однако ж так думали не все, а дело было в том, что уж очень часто и сурово порицал он сборщиков пожертвований, за то что они дурачат людей, наживаются на торговле индульгенциями и реликвиями и вообще на чем только могут; обзывал их при всем честном народе ворами – словом, так бранил этих сборщиков, что все они – а в Меце их было немало – не слишком его жаловали. Он же велел верующим ничего им не давать и не слушать их россказни, потому что все они просто-напросто гнусные обманщики. И речи его были так убедительны, что вскоре сборщикам уже не удавалось получить ни гроша, мало того – стоило им начать проповедовать, как все или почти все, кто был в церкви, вставали и расходились, не желая их слушать. Несчастных попрошаек ни во что не ставили и шарахались от них, как от фальшивых денег, так что многим из них, особенно же тем, кто был не слишком горазд врать да болтать, пришлось худо. Но находились такие мастера своего дела, которым все было нипочем, и, что бы метр Жеан Клере ни сказал и ни сделал против них, они ухитрялись все переврать по-своему, всех обратить в свою веру, а кого не могли обмануть, тех обставлял!» по-другому, о чем и пойдет у нас сейчас речь. Были в Меце среди прочих сборщиков двое приятелей и, как говорится, товарищей по оружию, одного звали мессир Жеан Жорж, другого – не знаю как, и оба были весьма искусны в краснобайстве и надувательстве.
Вот что, к примеру, проделал названный мессир Жеан Жорж в одной деревне, расположенной недалеко от Меца, на пути в Сент-Барб, куда он пришел проповедовать. Обойдя уже много мест и убедившись, что везде подают очень скудно, – так подействовали на тамошних жителей наставления метра Жеана Клере, – он задумал переиначить его слова, и вот что из этого вышло. Едва только он взошел на кафедру и завел свои уговоры, как почувствовал, ч о здешние прихожане помнят слова метра Жеана Клере о его собратьях, и заговорил иначе; «Я не собираюсь, дети моя, задерживать вас понапрасну, но знайте: все вы закоренелые безбожники, если уж такие умелые проповедники, как метр Жеан Клере и многие другие, коих множество побывало в здешних местах, и те не смогли наставить вас на путь добродетели. Видно, не зря благочестивый метр Жеан Клере называл нас ворами и лгунами! А знаете ли вы, почему он называл нас лгунами? Да потому, что мы имеем обыкновение, благословив весь народ в церкви, начинать проповедь такими словами, как «добрые люди», или «честной народ», или «праведные христиане», а ведь это ложь, всякий знает, что людей добрых и праведных днем с огнем Не сыщешь! Вот и выходит, что мы лгуны, это и имеет в виду метр Жеан Клере, а иные понимают его слова превратно. А что, по-вашему, подразумевает он, когда называет нас ворами? Он и тут прав: ведь мы обкрадываем дьявола. Мы похищаем у него обреченные и проклятые души, вырывая их из его лап и передавая в руки Господа – такова сила молитв и добрых дел, к которым мы вас побуждаем и которыми вы обязаны только нам; так же способствуем мы спасению от власти дьявола душ ваших усопших близких, ибо благочестивые дела, подаяния и пожертвования, к которым опять-таки мы вас призываем, вызволяют их из ада. Стало быть, истинно говорит метр Жеан Клере, когда называет нас лгунами и ворами: мы и впрямь лжем, именуя вас добрыми и праведными людьми. Так уясните же смысл его слов, и да послужат они вашему исправлению, дабы вы заслужили себе прощение и облегчили участь ваших усопших близких, и да будет угодно Богу, чтобы впредь не обвиняли нас во лжи за то, что мы зовем вас добрыми людьми».
Мессир Жеан Жорж присочинил еще много таких же нелепых, но выгодных для себя басен, каковые я для краткости опускаю. Случилось так, что в церкви было несколько жителей Меца, которые слышали все эти его речи – проповедник же этого не знал – и после рассказали об этом повсюду, и все, слушая их, покатывались со смеху; когда же это дошло до самого мессира Жеана Жоржа, он ничуть не смутился и, если при нем заговаривали об этом случае, смеялся вместе с другими.
Послушайте теперь, что говорил его приятель, который в то время собирал пожертвования именем Пресвятой Богоматери Овернской и развешивал перед дверями церквей индульгенции, написанные или напечатанные на больших бумажных листах. Как-то в воскресенье, недели через три-четыре после того, как произнес свою проповедь мессир Жеан Жорж, этот его собрат явился в церковь прихода Святого Симплиция в Меце и, зная заранее, что не успеет он раскрыть рта, как все покинут церковь и разойдутся, он решил сразу сказать или сделать нечто такое, что удержало бы их, – и затея его удалась. Едва ступив на кафедру, он наспех сотворил крестное знамение и произнес, как подобает «In nomine Patris et Filii»[37] и так далее. И тут же прибавил: «Добрые люди и праведные христиане! Заклинаю вас страстями Господними, если есть среди вас а этом храме проклятые еретики и еретички, колдуны и колдуньи, ведуны и ведьмы, пусть не оскверняют своим присутствием проповедь Божьего слова, которую я сейчас начну, и не медля выйдут вон». Вслед за этим приступил он к проповеди, лживой от первого до последнего слова. Те, кто прежде намеревался выйти из церкви, теперь только озирались по сторонам и не осмеливались сделать и шагу прочь из страха, как бы их не приняли за колдунов да ведунов. Все только диву давались: нашел же, хитрец, что сказать!
