Автор неизвестен - Плутовской роман
Я всего лишь бедный желторотый ваш доброжелатель, — продолжал я, — но при одной мысли о том, что на столь достойного и знатного человека, как вы, всякие грубияны и негодяи возводят исподтишка такую злостную клевету, вся жидкость, накопившаяся у меня в теле, бурными потоками хлынула из глаз. Не протекает столько воды через колесо под нашим городским мостом, сколько я изливал влаги, терзаемый нестерпимой скорбью. Я рыдал столь неумеренно и неудержимо, что нос мой начал походить на лондонскую сточную трубу. Мои глаза изнемогли вконец, стремясь выразить мое отчаяние, и превратились в острова, окруженные морем слез. Что мне сказать? Возведенная на вас злостная клевета повлечет за собой ваше падение и гибель. Вам незачем бледнеть. Чистую совесть ничто не может смутить. Так получайте же сполна весь груз напастей!
Королю нажужжали в уши, что вы-де тайный приспешник неприятеля и лишь для того добились привилегии снабжать лагерь сидром и другим провиантом, чтобы помогать врагу, и в якобы пустых бочках пересылаете ему предательские донесения и несметное количество пшеницы.
На этом мой рассказ вполне мог бы закончиться, ибо тут глаза у него помутились, стали совсем белыми, как его побелевшая от ужаса печень, и выкатились из орбит, словно белая мишень для стрел смерти. Сказать по правде, я не на шутку испугался за моего хозяина: неужто мне придется уйти, не промочив глотку? Но я живо придумал превосходное средство вывести его из этого транса и гаркнул ему в ухо:
— Эй, хозяин, сколько с меня? Что ж это никто не подает мне счета?
— И в самом деле, это оказало желаемое действие, — от крика он вскочил на ноги и заметался по палатке, как человек, которого разбудил пожар, потом мигом разыскал трактирного и надавал ему оплеух за то, что тот заставляет джентльменов так долго его звать и не обслуживает. Но вот он опомнился и уже готов был снова впасть в мрачное отчаяние, но я перехватил его на полпути и спросил его светлость, почему он внезапно потерял голову от ужаса, а опамятовавшись, принялся ни с того ни с сего тузить трактирного.
— Ах, — промолвил он, — меня предали и продали за то, что я ревностно служил моей родине. Мне позавидовали, потому что своими добрыми делами я заслужил такое уважение начальства. Вижу, вижу, не жить ягненку среди волков!
«Да будет вам благо за ваши добрые дела, ваша сидровая светлость! — подумал я. — Стоит вам этак продрыхнуть еще лет сорок сряду, на манер Эпименида, и вы станете сущим мудрецом».
— Скажите мне, мой юный разумник Уилтои, — спросил он, — неужто и впрямь меня тайком погубили и похоронили злые языки?
— Нет, — отвечал я, — прошу прощения, сэр, я слишком много вам наговорил; мои расположенные к вам уста не произнесут столь страшных слов, как «смертный приговор»; еще недавно они сосали молоко. — ужели они вдруг переменят пищу и будут жаждать крови?
— Ну да, — сказал он, — истинный друг всегда останется другом. Налей-ка еще пинту, трактирный! Что же сказал король? Поверил ли он этому доносу? Скажи мне, умоляю тебя! Клянусь своей дворянской честью, ни одна душа не узнает, что я получил эти сведения от тебя!
— В этом-то я твердо уверен, — отвечал я, — иначе я не лез бы из кожи, вытаскивая вас из болота. Короче говоря (раз вы хотите все знать!), король изволил обозвать вас скрягой и скупердяем и добавил, что он, мол, никогда ничего хорошего не яедал от вас.
— Да, — вздохнул лорд, — без сомнения, против меня измыслила злое какая-либо планета, которой не по вкусу сидр.
— Дело обстоит похуже, — король поклялся, что закатит здоровую пирушку Теруану, выпалив в него втулками от ваших бочек. У меня сейчас нет времени доложить вам обо всем, что происходило на совете, но единственное, что я могу вам посоветовать как человек, с давних пор сердечно к вам расположенный, — это проявить щедрость теперь, в ваши преклонные годы: немедля великодушно раздайте все имеющиеся у вас съестные припасы или провиант бедным солдатам. На вашем месте я дал бы им нахлебаться до отказу сидром, дал бы выкупаться в сидре, — лишь бы не навлечь на себя немилость государя, обладая целым морем этого напитка. Когда охотник преследует бобра ради его яиц, тот живо откусывает себе яйца и отбрасывает прочь, чтобы их подобрали, и потом живет спокойно. Ежели жадные охотники или голодные клеветники преследуют вас, то это из-за денежек, какие у вас имеются; так выбросьте их, наплюйте на них, пусть себе они их забирают, — лишь бы вам не попасть из-за них в еще горшую беду. Последуйте моему совету — и вы увидите, что мои слова скоро сбудутся.
Итак, я разыграл роль его бедного друга. Еще несколько любезных фраз в таком роде: «Вашей милости покорный слуга, и прочее», «Прощай, славный юноша, благодарю тебя, я тебя не забуду», — и мы расстались.
На следующий день мы получили, я сказал бы, целую пропасть сидра, наливали его в кубки, в шлемы, в совки, и если бы кто-нибудь подставил свои сапоги, наполнили бы их тоже.
У бедных солдат карманы сами собой наполнялись едой, даже если они этого не хотели. Мы дали пять залпов по городу одними только втулками и кранами от пустых выброшенных бочек. Каждый служивый получил опустошенный бочонок и мог в нем спать, подобно Диогену. На мою долю досталась целая куча конфискованных фартуков, принадлежавших трактирным, и я соорудил себе из них отменную палатку, не хуже, чем у любого офицера в нашем лагере. А в заключение дорогой моему сердцу пивной барон упал на колени перед королем и со смиренным видом сказал ему, что он-де стар и обременен годами и нет у него наследника, чтобы закрыть ему глаза, посему если его величество соблаговолит принять от него все его земли и пожаловать ему скромную пенсию на прожитье, то он будет наверху блаженства. А что до войн, то он устал от них. Однако, покамест его величество будет подвергать опасности свою особу, он, лорд, не отступит ни на пядь, но будет защищать его своим дряхлым телом, как щитом, от любого удара.
Король, дивясь такой перемене в своем торговце сидром (так он не раз в шутку его называл), поговорил с ним малость и все как есть выведал у него о мнимом заговоре. После этого меня жестоко отстегали за мою блистательную ложь, но все же долго потешались зимними вечерами, вспоминая эту историю.
Несмотря на это, его тупоголовая светлость, мой трактирщик, продолжал настаивать на своем, умоляя короля принять его земли и поместить его в богадельню или в какой-нибудь отдаленный монастырь. Упорные домогательства возымели свое действие, и король сказал в шутку, что, раз уж его к тому вынуждают, он реквизирует часть его земель для взимания налога на сидр, чего раньше у него не было заведено.
Это был один из самых знаменитых моих подвигов, ибо мне больше уже никогда не случалось напасть на такого отпетого дурня. Правда, впоследствии я выкинул сотни шуток еще почище этой, но они не записаны в том порядке, в каком были совершены. Весьма прискорбно, что до потомства не дойдет столь драгоценная хроника. Тут уж ничем не поможешь. А впрочем, есть чем помочь: ведь, когда уже не на что надеяться, выручает хорошая память. Любезные читатели (постарайтесь уж быть любезными, коль скоро я так вас назвал), в той же мере, в какой мне удалось наплутовать, подвизайтесь на поприще честных деяний!
Еще во время осады Теруана (ведь король недолго бряцал здесь оружием) мне довелось свести дружбу с одним безобразным инженер-капитаном (пожалуй, для него было бы лучше, если б мы с ним сразу рассорились). Вы, конечно, понимаете, что в армии, где так ценят фураж, капитан без фуражки в руке едва ли в почете. Но допустим, что он все же был капитаном, хотя у него и не имелось военной фуражки и он ходил с непокрытой головой, так что мне пришлось одолжить ему выброшенную моим лордом бархатную шляпу с выцветшим пером; потрясая этим пером, он издали грозил своим солдатам, подобно тому как Юпитер, говорят, встряхивая кудрями, потрясал небо и землю.
Представьте себе, когда мне удавалось обчистить противников, с помощью фальшивых костей, мы с ним не раз на выигрыши одевались с ног до головы, и в самом деле, не в обиду дьяволу будь сказано, если на протяжении веков какой-либо игрок заслужил золотые игральные кости, некогда присланные Деметрию царем парфян, — то этим игроком был я. Я обладал особым уменьем припрятать кость между двумя пальцами, ловким движением руки я мог сделать так, чтобы, когда мне было нужно, выпало три или четыре очка. На жизненном пути немало проделок предается забвению, но я пускался на все, чтобы поддержать пашу дружбу.
Этот «синьор капитано» снимал сливки с моих доходов, и crede milii, res est ingeniosa dare[52], всякого человека нахваливают, покуда у него водятся денежки в кошельке. Деньги подобны бархатцам, чьи лепестки раскрываются с восходом солнца и свертываются на закате. Если счастье улыбается человеку или он в почете, деньги текут к нему, и он процветает; если приходит старость или же он впадает в немилость, благополучие увядает и денег нигде не достать. Я был мастер своего дела, хотя и был юн, и умел склонять: «Nominativo: hie asinus»[53], как присяжный грамотей; вот мне и пришло в голову, что незачем этому солдафону выбивать дробь на моем кошельке, — я выбью из него дурь и отправлю к чертям.
