Аиссе - Письма к госпоже Каландрини

Брат гольштинского посланника покончил с собой, выстрелив себе из пистолета в голову, но перед этим он с трех сторон запалил дом, дабы никто не узнал, что он сам наложил на себя руки.

Завистливая миледи Джерси [171] повадилась в гости к госпоже Найт – она ест там в три горла, весьма охоча до карг, играет с превеликим усердием и при каждом слове поджимает губки, дабы ротик оставался маленьким и плоским. Наружность ее совершенно не вяжется с ее речами; когда она говорит, кажется, будто уста ее источают мед, а на самом деле это самая что ни на есть вонючая желчь. Вы теперь упрекнете меня, что я столь же злоязычна, как и она.

Бертье дуется на меня за то, что я никогда не бываю дома, когда он приходит. Как он нилюбезен, я не поручусь, что это не будет повторяться и впредь. Это все еще следы его былых любовных притязаний – ему бы хотелось, чтобы я, подобно Беренике [172], все дни свои проводила в ожидании, а ночи в слезах. Мне наконец удалось познакомить его с госпожой дю Деффан [173]. Она и собой хороша, и мила в обращении, и пришлась ему по вкусу. Надеюсь, теперь между ними завяжется роман, и он продлится всю жизнь. Полагают, будто я все еще имею на г-на Бертье какое-то влияние, а потому мне поручили уговорить его, чтобы он подрезал свой парик хоть на один фут с каждой стороны. Сие ответственное поручение я попытаюсь выполнить, но знаю, что потерплю неудачу: ведь в этих роскошных локонах, сударыня, таится вся значительность и очарование нашего любезника. Но я не отступлюсь и буду твердить ему об этом всякий раз, как увижу. Кстати (а вернее, некстати, потому что ровно никакого отношения к парику г-на Бертье это уже не имеет), говорят, будто ваша кузина не сможет вступить в брак со своим голландцем, не потеряв при этом той части состояния, которое оставил ей покойный ее супруг. Это пренеприятная оговорка в его завещании и поистине скандальная; покойный так хорошо улаживал дела при жизни, что следовало бы ему и после смерти продолжать в том же духе. А я на его месте отомстила бы иначе: я завещала бы им свое состояние, но с условием, что они вступят между собой в брак, а ежели этого не сделают, то ничего и не получат. Шурин покойного ведет о своем возлюбленном братце престранные разговоры. Д'Аржанталь просит меня не забыть передать вам его поклон. Мы большие с ним друзья; он очарователен, все его обожают, он вполне этого заслуживает; во всем и со всеми он чистосердечен и прям, и добродетели его с годами все возрастают. Прощайте, сударыня, еду в Аблон. Здоровье мое понемногу поправляется, но постарела я на десять лет. Вы нашли бы меня очень изменившейся, ежели бы увидели меня сейчас, но клянусь вам, меня это ни в малейшей степени не огорчает. Если бы все женщины, наблюдающие за постепенным исчезновением своих чар, так же мало печалились по этому поводу, как опечалена я утратой тех немногих, коими прежде обладала, они могли бы почитать себя весьма счастливыми.

Письмо XIII

Из Парижа, июнь – август 1728.

Только что, сударыня, получила я ваше письмо от 22 сего месяца. Нет для меня более счастливого дня, чем день, когда я узнаю о вас из ваших строк. Так радостны и так дороги мне всякий раз доказательства вашей ко мне дружбы, что мне впору повторить о ваших письмах слова, сказанные однажды Фонтенелем о некоей даме, которая ему нравилась, что минута, когда он видит ее, и есть для него минута наивысшего блаженства. Такой способ выражения был тогда подвергнут критике, но людям грубым ведомы на этом свете одни лишь плотские радости; мне жаль их. Может ли быть минута сладостнее, чем та, когда получаешь дружеские уверения от особы, тобою любимой и почитаемой? Есть немало людей, коим недоступно блаженство любви беззаветной, когда счастье предмета твоей любви тебе дороже собственного счастья. Возблагодарим же Провидение, которое даровало нам обеим доброе сердце, а вам – стойкость, позволяющую переносить невзгоды, выпавшие на вашу долю. Иначе что было бы с вами? Ваша смиренность, ваша чувствительность, ваше нелицеприятное отношение к людям преобразились бы в отчаяние, в жестокость, в несправедливость. Какие бы горести ни обрушивала на нас судьба, во стократ горше те, причиной коих являемся мы сами. Вы находите, что бывшая монахиня, что ее братец кардинал [174] так уж счастливы при всем своем богатстве? Да они охотно променяли бы свое пресловутое благоденствие на ваше невезенье.

Вы спрашиваете, получил ли Пон-де-Вель должность распорядителя при приеме послов. Будь это так, вы узнали бы об этом раньше тех, кто составляет «Газетт» [175]. О чем-то подобном речь действительно шла. Но ему ведь еще предстоит освободиться от нынешнего своего места с выгодой для себя, да и здоровье у него по-прежнему скверное. Я опасаюсь, как бы в конце концов мы вовсе его не потеряли. Пишу вам об этом, и сердце сжимается – подобная утрата была бы для меня самой страшной. Это человек, обладающий самыми главными душевными качествами, он исполнен ума и чувства достоинства. Со мной он сущий ангел.

Сейчас вы очень удивитесь. Мы поссорились с г-ном д'Аржанталем – впервые с тех самых пор, как он живет на белом свете, да так, что вот уже четыре дня как не разговариваем. А произошла эта ссора из-за того, что он не пожелал отужинать со своей матушкой, которая должна была в этот вечер вернуться из-за города после недельного отсутствия; перед тем она через нескольких человек передавала, что в тот вечер будет в Париже, при этом постоянно сетуя, что он недостаточно к ней внимателен. Я ему это сказала, и тут-то мы с ним и разбранились. Я напомнила ему, что долг надобно ставить превыше своих развлечений. В конце концов я вспылила, ни в коей мере не забывая при этом о своих нежных и дружественных к нему чувствах, ведь из чувства дружбы я и говорила с ним так откровенно. А он на это отвечал так сухо и бессердечно, что меня как громом поразило. Горничная госпожи де Ферриоль была свидетельницей нашего разговора. Он выбежал из моей комнаты, а я еще с четверть часа не могла слова вымолвить и в конце концов разразилась слезами. В это время вошел г-н де Пон-де-Вель и спросил, почему я плачу. Я не могла решиться сказать ему правду. Тогда горничная все ему рассказала, и он очень был удивлен. Госпожа де Ферриоль ничего о нашей ссоре не знает – уж она-то была бы в восторге, ведь всего несколько дней назад она устроила мне ужасную сцену как раз из-за того, что я защищала д'Аржанталя от ее нападок. Когда она приехала, я первым делом передала от ее сына извинения, что он не смог ее подождать, и взяла на себя всю вину, сказав, что слишком поздно сообщила ему об ее приезде, а он уже никак не мог отказаться от ужина, на который приглашен был еще неделю тому назад, и притом людьми, с которыми не коротко знаком. Горничная как раз стояла позади меня, я этого даже не заметила – так у нее слезы навернулись на глаза от неожиданности и умиления. Потом она мне сказала, что вот, я еще оправдываю г-на д'Аржанталя, вместо того чтобы на него пожаловаться. А Пон-де-Велю я сказала, что отныне буду любить д'Аржанталя только для самой себя и уж, конечно, никогда не стану любить его ради него. Представляете себе, в каком я огорчении, сударыня? Потерять друга после двадцати семи лет дружбы. Мне кажется, он стыдится того, что произошло, и вот от этого, должно быть, и выказывает мне такое неуважение. У меня до того тяжело на сердце, что я не в состоянии закончить это письмо. Допишу, когда буду спокойнее.

Ссора наша продлилась неделю, и, как водится, первый шаг к примирению сделал тот, кто был прав. Во время обеда я выпила за его здоровье, а назавтра безо всяких объяснений поцеловала его. С тех пор у нас с ним те же отношения, Что и прежде. Вы упрекнете меня, что между двумя датами огромное расстояние. Но у меня тут случились кое-какие дела, помешавшие писать вам, но не мешавшие мне о вас думать. Мадемуазель Бидо [176] не сделала того, что обещала. Я не слишком этим огорчена – боюсь быть кому-нибудь слишком обязанной. Г-н Кабан собирается навестить вас. Дал бы мне бог быть такой же свободной, как он! Я бы тотчас же оказалась подле вас. Но все равно, что бы ни случилось, я непременно, непременно приеду, даже если мне милостыню придется просить ради того, чтобы увидеть все то, что я так люблю – люблю больше всего на свете.

Письмо XIV

Октябрь, 1728.

Я никак не стала объяснять вам молчание г-на д'Аржанталя, чтобы вас не растревожить. Теперь, когда он уже здоров, могу вам сказать правду – он болел оспой, но с исключительно благоприятным исходом. Великое счастье и для него и для его друзей, что он так легко разделался с этой скверной болезнью. Вчера я видела вашу дочь, она все такая же, какой я была, – прекрасна как ангел, но добродетельна сверх меры – поистине дочь своей матери. Госпожа Найт в тягости; на время родов она вернется в Англию. Миледи Болингброк было совсем плохо, и ее уложили в постель – только при лежачем образе жизни ей становится лучше. Люди, всегда охочие до пересудов, уверяют, будто муж плохо с ней обращается, а я уверяю вас, что это неправда. Герцог Бульонский [177] совсем уже был при смерти. Он просил короля освободить его от должности главного камергера и оную должность передать его сыну [178]. Просьба герцога удовлетворена. Теперь ему уже лучше, но нет никакой надежды, что это «лучше» долго продлится.