Сборник - Памятники Византийской литературы IX-XV веков
ГЛАВЫ ФИЗИЧЕСКИЕ, ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ, ЭТИЧЕСКИЕ И ПРАКТИЧЕСКИЕ [578]
30. Любая разумная и умопостигаемая природа, будь то ангельская или человеческая, сущностью своей имеет жизнь, благодаря которой и пребывает неизменно бессмертной, непричастная гибели. Но та разумная и умопостигаемая природа, которая находится в нас, обладает жизнью не только как сущностью, но и как энергией, потому что животворит соединенное с ней тело и называется поэтому жизнью тела. В этом случае говорится о жизни по отношению к чему–то, и это есть ее (природы. — T. М.) энергия. Ведь о сущности самой по себе нельзя говорить как о том, что существует «по отношению к чему–то». Умопостигаемая же природа ангелов не обладает жизнью как такой энергией, поскольку не получила от бога из земли связанного с собой тела, чтобы иметь силу животворить его. Но и она вмещает в себя противоположности, т. е. зло и добро. И свидетельствуют об этом злые ангелы, отпавшие вследствие превозношения. И ангелы тоже составлены из сущности самой по себе и одного из противоположных качеств: добродетели, разумею я, или порока. Отсюда обнаруживается, что даже они не обладают благом как сущностью.
31. Душа любого бессловесного животного есть жизнь тела, одушевленного ею, и этой жизнью она обладает не как сущностью, а как энергией, как тем, что существует «по отношению к чему–то», а не самостоятельно. Ведь она (душа. — T. М.), очевидно, не обладает ничем, помимо того, что действует посредством тела, поэтому, когда оно уничтожается, то и она неизбежно уничтожается вместе с ним. Ведь она не менее смертна, чем тело, поскольку обо всем, что существует, говорится как о существующем относительно смерти. Вследствие этого она и умирает вместе со смертью [тела].
32. Душа любого человека есть жизнь тела, одушевленного ею, и она обладает животворной энергией по отношению к другому, энергией, которая проявляется по отношению к тому, что ею животворится. Но она обладает жизнью не только как энергией, но и как сущностью, поскольку живет сама по себе. Ведь она зрится как имеющая разумную и умопостигаемую жизнь, явно отличную от жизни тела и того, что производится телом. Поэтому, когда тело уничтожается, она не уничтожается с ним вместе. Кроме того, что не уничтожается, она пребывает еще и бессмертной, потому что не соотносится с чем–то, а имеет жизнь как сущность саму по себе.
33. Разумная и умопостигаемая душа сущностью своею имеет жизнь, но вмещает в себя и противоположности, т. е. зло и добро. Поэтому очевидно, что она обладает добродетелью, равно как и пороком, не как сущностью, а как некиим свойством и бывает расположена и к тому и другому свойству, смотря по тому, какое из них присутствует. [Свойство] присутствует не в каком–то месте, но тогда, когда умопостигаемая душа, получившая свободную волю от своего создателя, внимает себе и желает жить сама по себе. Поэтому и составляет разумную и умопостигаемую душу не та энергия, о которой говорилось. Ведь [энергия], существующая по отношению к чему–то, не способна вступать в соединение. Состоит же [душа] из самой по себе сущности и из одной из тех противоположностей, о которых уже было сказано, я разумею добродетель и порок.
Из анонимной церковной лирики неизвестного времени [579]
Приводимые ниже образцы византийской литургической поэзии дошли до нас без указаний на имена их авторов или на время их создания. Они анонимны по самой своей сути и представляют выкристаллизовавшиеся за века канонические формы, связанные с празднованием определенных дней церковного календаря: «стихира» излагает смысл праздника, чередуя свои строфы с возглашением отдельных «стихов» Ветхого Завета (откуда ее название), «отпустительный» тропарь или кондак дня (греч. άπολντίκιον) суммирует этот смысл перед концом вечерни.
Особый историко–культурный интерес представляют те песнопения, в которых запечатлелось отношение рядового византийца к прославленным религиозным писателям, канонизированным церковью и в качестве святых дня доставившим сюжет для стихир, кондаков и тропарей. Читатель узнает, какими глазами на протяжении веков смотрели на Григория Назианзина и на Иоанна Златоуста (чьи сочинения он может найти в недавно вышедшей книге «Памятники византийской литературы IV–IX веков») или на мистика Григория Паламу, тексты которого включены в этот сборник. Особенно интересна стихира на Иоанна Златоуста, использующая прием эмблематических сравнений: «труба златозвонная зова господнего», «звонкая ласточка благоречия» и т. п. В тропаре Григорию Назианзину (Богослову) возникает образ «пастушеской свирели», связанный одновременно с традициями античной буколики и с христианской символикой «пастырства». Кондак Григорию Паламе именует этого изощренного метафизика «умом», близким к «начальному уму», т. е. к богу, понятому как «Нус», в античном, неоплатоническом смысле этого слова.
СТИХИРА НА ИОАННА ЗЛАТОУСТА
О труба златозвоннаяЗова господнего!О пучина догматовНеисследимая!О столп устроения!О разум ангельский!О бездна премудрости!О златоизваянный Потир изливающийРеки поучений благоусладныеИ мир напояющий!Тебя воспеваем!
О звезда незакатная,Лучами премудростиМир подлунный благостноОсиявшая!О глас покаяния!О губка бесценная,Мерзость скверны омывшая,ОросившаяДуши влагой чистительной!Иоанне, хвалу сиюТебе воздаем мы!
Ангел, плотью одеянный!Муж помысла горнего!О звонкая ласточкаБлагоречия!О сокровище благости!О камень незыблемый!О собрат исповедников!О ликов ангельскихТоварищ! АпостольскихНравов и святостиРевнитель! Радуйся,Святый Златоусте!
ТРОПАРЬ ОТПУСТИТЕЛЬНЫЙ ГРИГОРИЮ БОГОСЛОВУ
Богословия свирелию пастушескойТы осилил трубы звонких риторов:Ибо смысла глубину взыскавшемуИ красоты слова приложилися.Так моли Христа бога, Григорие,О спасении душ наших.
СТИХИРА НА АРХАНГЕЛА МИХАИЛА
Трисиятельной троицыОгнезарный воителю,Михаиле прославленный,Ныне радуйсяИ с небесною силоюВозопи в ликовании:Отче, свят еси,Свято собезначальноеСлово вечное,Свят и дух святый, слава единая,и единое царствие,Божество нераздельное!
И краса твоя дивная,И обличие пламенно,Михаиле архангеле!В невещественномТеле мир обегаешь ты,Исполняя веленияМирозиждителя,В дивной силе являясяИ целенияИсточая в обилии,Славой горнего имениХрам честной возвышая свой.
Боже, духов превыспреннихИ пыланья огнистые,Как речется в Писании 1,Соделавший слугами,Ты явил предстоятелемРатей архангельскихМихаила победного,Твоим велениям,Боже–Слово, послушного,И в трепетеТрисвятое гласящегоПред тобой славословие!
КОНДАК ОТПУСТИТЕЛЬНЫЙ ГРИГОРИЮ ПАЛАМЕ
Как высокий и святой орга́н Премудрости,Как трубу богоглаголанья звенящую,Воспеваем мы тебя, святый Григорие!Но как ум, к уму начальному приближенный,К нему наш направи ум, да воспоем тебе:Радуйся, благодати наставниче!
«Повесть о подвигах Александра» [580]
(XIII–XIV вв.)
Анонимная «Повесть о подвигах Александра» — христианская переработка широко распространенного в позднегреческой литературе сюжета о походах Александра Македонского в восточные страны, сюжета, вобравшего в себя черты народного творчества разных народов (см. «Роман об Александре» Псевдо–Каллисфена и Курция Руфа). Время возникновения данной редакции повести неизвестно. Популярность этого сюжета и неослабевавший интерес к нему держались довольно долгое время, так как даже в XII в. Евтихий Александрийский занялся переработкой сказаний об Александре, соединив мусульманские предания о нем с египетско–христианскими. Предлагаемая редакция «Повести о подвигах Александра» привлекает внимание своими фольклорными чертами, сказочными мотивами о чудесах, которые увидели воины Александра в восточных странах. Особенно интересны библейско–христианские мотивы, пронизывающие христианскую переделку античного романа. Это сказывается в частом использовании образов Соломона, Голиафа, Давида, Самсона, бога Саваофа, в рассказах о снах и видениях, бывших Александру. Чрезвычайно интересен и образ самого Александра — героя в расцвете сил, храброго и непреклонного в своих решениях, сначала не желающего склоняться пред богом в Иерусалиме, но постепенно приходящего к мысли о необходимости верить в него. Именно этот образ послужил христианскому автору средством воплощения своих идей. Основная мысль переданного здесь сказания — обращение язычника в христианство — дает право думать, что это довольно ранняя переработка, относящаяся к тому времени, когда вопрос об отказе от языческих верований сохранял еще особую остроту. Далее, следует обратить внимание на то, что язычник Александр принимает религию именно того народа, в среде которого возникло потом христианство. Обращение Александра происходит при содействии иудейского пророка Иеремии, образ которого также интересен, как образ пастыря народного, умудренного большим жизненным опытом. Сцены народных сходок, созываемых Иеремией, отмечены чертами эпического повествования. Краткое описание рая и пребывающих в нем мужей и жен, живо построенные диалоги Александра и Иеремии, Александра и философов Менелая и Аристотеля, — все это придает повествованию особую прелесть, возникшую благодаря умению автора связать воедино мир реальный с миром фантастики.
