Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо
Джусто. Ты так утверждаешь, потому что они тебя мало касаются.
Душа. Нет, такова правда. Ну отчего в большинстве случаев предают родину, разрушают города, враждуют друг с другом, грабят, прелюбодействуют, убивают и совершают прочие преступления, как не из-за сладострастия и наслаждения, которые так ослепляют людей соблазнами и лестью, что, отняв у них разум, превращают их в диких зверей?
Джусто. Разум от этих наслаждений не очень-то страдает.
Душа. Напротив, у него нет врага сильнее, чем сладострастие, которое мудрецы правильно называют приманкой всех бед. Ибо где владычествуют чувства, нет места разуму, и где царствует похоть, не может быть воздержания. И наконец, нельзя найти и следов добродетели у тех, кто отдается во власть чревоугодию, вину, сну или никчемным занятиям, порождающим в нас массу пустых и бесполезных мыслей, от которых затем наши головы склоняются к земле; и мы уподобляемся неразумным животным. Неужели ты думаешь, что старость следует порицать, если она защищает нас от самых больших врагов, лишая их сил, с которыми они на нас нападают?
Джусто. О, если бы все обстояло так, как ты говоришь! Но что это за человек, если он лишен всех удовольствий? Разве он не тот же мертвец или неодушевленный предмет?
Душа. Но старость лишает людей не всех удовольствий, а только общих с животными.
Джусто. А какие же удовольствия остаются?
Душа. Все, присущие одному лишь человеку и допускаемые разумом. Это в основном удовольствия, порождаемые в человеке божественной частью души.
Джусто. Какие же это удовольствия?
Душа. Созерцание и упражнения в добродетели.
Джусто. Если бы я, слушая тебя, постоянно занимался подобными вещами, то оказался бы в слишком большом рабстве. Ты же знаешь, мне тоже нужно иногда расслабиться.
Душа. Не хочу тебе в этом отказывать, лишь бы ты не переступал разумных границ; скажу тебе больше, удовольствие от еды, питья и общения с друзьями намного сильнее и приятнее в старости, чем в другом возрасте.
Джусто. А почему?
Душа. У стариков более умеренные желания, поэтому они не пьют лишнего, а также иначе не вредят душе, как это бывает с молодыми, у которых желания довольно беспорядочные, — если только, конечно, старики в молодости не приобрели какую-нибудь дурную привычку. Далее, благодаря большому опыту, старики умеют лучше говорить на разные темы и получают больше наслаждения, чем молодые, от общения с друзьями и их присутствия, ибо ровесники воздают им должное, а младшие их почитают. И это доставляет немало удовольствия.
Джусто. Но если старики и много видели, они мало что помнят, ведь память в этом возрасте сильно ослабевает.
Душа. У тех, кто ее не упражняет. Это недостаток от образа жизни, а не от возраста, так же как и прочие недостатки, — ведь старики подозрительны, скупы, назойливы, отдают предпочтение прошлому и желают, чтобы их уважали больше других. Но пусть память в старости действительно слабеет, зато обостряется ум и появляется рассудительность, превосходным образом ее заменяющая, и от них старики получают намного больше удовольствия, чем юноши — от оружия, лошадей, охоты, танцев и других развлечений молодости... Но то, о чем я говорю, Джусто, происходит не со всеми стариками, а лишь с теми, которые прежде жили так, что у них вместе с годами рос авторитет.
Джусто. А кто они? Расскажи мне.
Душа. Их большинство; не думай, что они как белые вороны. Ведь в любом возрасте, если не полностью, то частично, человек живет, следуя разуму, а поскольку человек не может иногда не ошибаться — лишь бы его ошибки были простительны, — большинство людей ему прощают. К тому же старость сама по себе вызывает такой почет и уважение, что все старика почитают и во всем отдают ему предпочтение. Если к этому еще прибавить память и сознание того, что он был всегда хорошим гражданином и порядочным человеком, то это стоит больше, чем все удовольствия и наслаждения других возрастов.
Джусто. Ну, тут я с тобой согласен, и я получаю удовольствие, когда благодаря старости мне выказывают почет и уважение. Но что ты скажешь о другой причине, самой важной?
Душа. О какой?
Джусто. То, что мы приближаемся к смерти.
Душа. Верно, предел и конец старости — смерть, а в другом возрасте, естественно, иначе, поскольку за отрочеством следует молодость, за молодостью — зрелость, а уже за зрелостью — старость. Тем не менее ни один человек, какого бы он ни был возраста, не может быть уверен, что наверняка проживет хотя бы завтрашний день. Напротив, как я тебе уже говорила, большинство людей умирает, не достигнув старости, из-за массы опасностей, встречающихся в жизни.
Джусто. Стало быть, старик знает, что ему предстоит вскоре умереть, а молодой может хотя бы надеяться, что еще успеет состариться.
Душа. Но старик уже получил то, на что молодой лишь надеется.
Джусто. А что пользы в том, что было, ведь прошлого не воротишь?
Душа. Но и у старика еще есть надежда на будущее. А что толку иметь в запасе еще пятнадцать-двадцать лет, если все равно предстоит умереть, и от прошлого не останется ничего, кроме того, что приобретено добродетелью.
Джусто. Как что толку иметь в запасе десять-двадцать лет? Видно, Душа моя, ты мало вкусила прелестей жизни.
Душа. Видно, ты их мало вкусил. Если бы ты хорошенько рассмотрел все возрасты, то убедился бы, что в каждом намного больше неприятного, чем приятного, и постоянно приходится бороться то с одним, то с другим, поэтому многие мудрецы заслуженно называют жизнь постоянной войной. Но пойдем, Джусто, дальше. Если смерти следует бояться, ее должен бояться лишь тот, кто считает, что вместе с жизнью полностью лишается бытия — предмета вожделения и любви каждого существа; или смерти должны бояться те, кто опасается, что их ожидает худшее бытие. Но ни то ни другое тебе не грозит, ведь ты христианин.
Джусто. А откуда мне взять уверенность, что я не лишусь совсем бытия, когда мы умрем?
Душа. Тебе неоткуда получить такую уверенность. Ты и не можешь иначе думать, ведь природа у тебя смертная, а все тебе подобное, как ты знаешь, должно в один прекрасный день погибнуть и исчезнуть. Но будь уверен, когда придет назначенное Богом время, я, твоя бессмертная часть, соединюсь с тобой. И по Божией благодати вместе со мной воскреснешь ты, бессмертный, бесстрастный и освобожденный от всех свойств, которые теперь заставляют тебя постоянно переходить из одного состояния в другое и которые, в конце концов, когда я отделюсь от тебя, вызовут твою смерть.
Джусто. А ты твердо в этом уверена?
Душа. Моя уверенность твердая и неколебимая, это свет веры.
Джусто. И свет, о котором ты говоришь, дает больше уверенности, чем науки? Ведь я слышал, что наука — не что иное, как уверенность.
Душа. Намного больше. Ибо науки — изобретение человека, который не просто часто ошибается, но что бы он ни делал, во всем можно обнаружить какое-нибудь несовершенство, а свет веры идет от Бога, то есть высшей неизреченной истины. Но я не стану приводить тебе никаких доводов, ведь мы вместе столько раз читали божественный трактат фра Джироламо,[538] названный им «Триумф веры», где все это подробно доказывается, так что, кто его прочел и не поверил, о нем можно сказать, что он ничего не понял или упорствует в своем мнении. Итак, Джусто, не жалуйся больше на старость из-за того, что тебе мало осталось жить; ведь если мы близки к смерти, значит, мы близки к конечной цели нашего странствия и пришли к границе нашей родины и пристани нашего спасения.
Джусто. Я уже много раз слышал, что мы странники и здесь не наша родина. И тем не менее мне очень тяжело при мысли, что предстоит отсюда уйти.
Душа. Я хорошо это знаю, потому что цель, которую я тебе указала и к которой ты благодаря мне предназначен, превосходит и превышает твою природу. Но позволь мне тобой руководить, и мы распределим все наши дела так, что когда Правящий всем захочет расторгнуть нашу связь, тебе это причинит наименьшую боль, ибо ты будешь иметь твердую надежду соединиться со мной в лучшем бытии, а я буду радоваться, возвращаясь, счастливая, к моему Создателю. Поэтому, Джусто, больше не сетуй на старость, ведь ни одна из причин, по которым ты ее осуждал, нас не касается: мы, как я тебе сказала, уверены, что отойдем к лучшей жизни.
