Данте Алигьери - Сочинения
XXXII.
Когда была написана эта канцона, пришел ко мне один человек, который, следуя степеням дружбы, являлся вторым другом моим, непосредственно после первого. Он приходился столь близким родственником по крови преславной даме, что не было родственника более близкого. После того как он в продолжение некоторого времени беседовал со мною, он попросил меня, чтобы я сочинил стихи в честь одной умершей дамы; слова его были темны, так что можно было подумать, что он говорил о другой, также покойной даме. Тогда я, убедившись в том, что он думает лишь о благословенной, обещал ему написать то, что он просил. Размышляя затем над этим, я решился написать сонет, в котором я мог бы до некоторой степени выразить и свои жалобы и пени, и дать его другу моему, так чтобы показалось, что он написан для него. Тогда я сложил сонет, начинающийся: «Пусть скорбь моя…» Он содержит две части. В первой я призываю верных Амору, меня разумеющих; во второй повествую о состоянии моем, вызывающем жалость. Вторая часть начинается так: «Мой каждый вздох…»
Пусть скорбь моя звучит в моем привете, —Так благородным надлежит сердцам.Мой каждый вздох спешит навстречу к вам.4 Как жить, не воздыхая, мне на свете!Глаза мои передо мной в ответе —Я лил бы слезы чаще, знаю сам.Оплакиваю лучшую из дам,8 Чтоб душу в грустном облегчить сонете.И призывают часто воздыханьяТу, что в чертог небесный отошла,11 В высокие небесные селенья,Чтоб презрела мирские все делаМоя душа в объятиях страданья,14 Лишенная блаженства и спасенья.
XXXIII.
Закончив сонет, я стал размышлять о том, кому он предназначен и под чьим именем должен появиться. Тогда я понял, что услуга моя была скаредна и незначительна, ибо я писал для лица, связанного столь тесными узами родства с преславной дамой. Поэтому, прежде чем дать ему сонет, я написал две станцы канцоны: одну действительно для него, а другую для себя, хоть и кажется, если не вглядываться внимательнее, что обе сложены для одного лица; но тот, кто пристальнее проникнет в смысл, увидит, что там говорят разные лица: один не называет эту даму своей дамой, другой же называет, как это всем ясно.
Я дал ему и сонет и канцону, сказав, что написал их для него.
Канцона начинается: «Который раз — увы!..» — и содержит в себе две части: в первой, то есть в первой станце, выражает скорбь этот дорогой моему сердцу друг, ближайший родственник моей дамы; во второй я сам ее оплакиваю; она начинается: «Незримо порождают воздыханья…» Итак, ясно, что в этой канцоне горько скорбят два лица: один — как брат, другой — как слуга.
Который раз — увы! — припоминаю,Что не смогу увидетьПрекрасную. В сердечной глубинеЛишь злую скорбь и горечь ощущаю.5 Твержу наедине:«Ты эту жизнь должна возненавидеть,Душа, могла бы ты предвидетьВсе треволненья и отсель уйти.К печальным дням не простирай объятья».10 И Смерть готов призвать я,Обитель тихую и цель пути.«Приди ко мне!» — душа моя взывает,И тем завидую, кто умирает.Незримо порождают воздыханья15 Рыдающие звуки.Я Смерти власть, печальный, возлюбил.Лишь к ней одной летят мои желаньяС тех пор, как поразилМадонну гнев ее. Всю жизнь на муки20 Я осужден. И в горести разлукиЕе красу не видит смертный взор.Духовною она красою сталаИ в небе воссияла,И ангелов ее восславил хор.25 Там вышних духов разум утонченныйДивится, совершенством восхищенный.
XXXIV.
В тот день, когда исполнился год с тех пор, когда моя госпожа стала гражданкой вечной жизни, я сидел, вспоминая о ней, и рисовал ангела на табличках. Оторвавшись от рисунка, я поднял глаза и увидел рядом с собою людей, которым надлежало воздать честь. Они смотрели на мою работу. И как мне было сказано потом, они пребывали там уже в течение некоторого времени, прежде чем я их заметил. Когда я их увидел, я встал и, приветствуя, сказал им: «Некое видение пребывало со мной, и я весь был погружен в мысли». Когда ушли эти люди, я вернулся к моему занятию и снова стал рисовать ангела. И за работой мне пришло в голову сочинить стихи как бы к годовщине, обратясь к тем, кто посетил меня. Тогда я написал сонет, начинающийся: «Явилась мне…» У него два начала, и я разделю его сообразно с одним и с другим.
Следуя первому началу, сонет имеет три части: в первой я говорю, что дама пребывала здесь, в моей памяти; во второй я открываю, как Амор отвечал во мне; в третьей части я показываю воздействие владыки на меня. Вторая начинается так: «Амора слыша в сердце…»; третья — словами: «Так вздохи…» Эта часть имеет два подраздела: в первом сказано, что все вздохи, исходившие от меня, разговаривали; во втором — что некоторые из них несли с собою слова, отличные от слов других. Второй начинается: «Твердили мне…» С другим началом сонет делится так же, за исключением того, что там я обозначаю, когда появилась эта дама в моей памяти, о чем не сказано в первом.
Явилась мне в часы уединеньяПокинувшая скорбный мир земной.Она причастна участи иной4 Там, где Мария, в небесах смиренья.Второе начало:Явилась мне в часы уединенья —Ее Амор оплакивал со мной.Вы видели рисунок быстрый мой,4 Склонились у ее изображенья.Амора слыша в сердце проявленья,Она предстала в памяти живой.«Идите!» — говорил Амор порой8 Печальным вздохам, полным нетерпенья.Так вздохи, оставляя скорбный сводМоей груди, вновь слезы порождали.11 И те, что, ей хваления слагая,Измученное сердце покидали,Твердили мне: «Сегодня минул год,14 Как ты на небе, о душа благая».
XXXV.
По прошествии известного времени я находился в неком месте, где предавался воспоминаниям о прошлом. Я был весь погружен в мысли столь скорбные, что друзьям лицо мое должно было показаться измученным и искаженным. Тогда, осознав мое мучительное состояние, я поднял глаза, чтоб увидеть — видят ли меня. Тогда я заметил некую благородную даму, юную и прекрасную собой, которая смотрела на меня из окна с таким сожалением, что казалось, что все сожаление в мире нашло в ней свое прибежище. И так как несчастные, видя сострадание других, почувствовавших их муки, легче уступают приступам слез, как бы сожалея самих себя, я ощутил в моих глазах желание пролить слезы. Но, боясь показать жалкое состояние моей жизни, я удалился от очей этой благородной дамы, говоря самому себе: «Не может быть, чтобы с этой сострадательной дамой не находился бы благороднейший Амор». Поэтому я решился написать сонет, в котором я говорил бы о ней, заключив в нем все, что я изложил в этом комментарии. Итак, из этого вступления вполне ясен смысл сонета. Сонет начинается: «Я видел, как глубоко…»
Я видел, как глубоко состраданьеЗапечатлел ваш милосердный лик,Когда, смущенный, долу я поник4 Во власти скорбного воспоминанья.И понял я, что грустное мечтаньеНе чуждо вам, но был мой страх велик,Что выдадут глаза то, что привык8 Скрывать в моем печальном состоянье.Я вас бежал, о госпожа младая,И был слезами увлажнен мой взор.11 Глубины сердца образ ваш смутил.Тут голос внутренний проговорил:«Поистине с ней вместе был Амор.14 Он побудил тебя идти, рыдая».
XXXVI.
Случилось затем, что, где бы меня ни увидела эта дама, бледный цвет сострадания запечатлевался на ее лице — как бы цвет любви являлся на ее ланитах. Она нередко напоминала мне мою благороднейшую даму, которой был свойствен этот цвет. Часто, не в силах плакать и рассеять свои печали, я отправлялся, чтобы увидеть сострадательную даму; она же, казалось, видом своим извлекала слезы из глаз моих. Поэтому я решился сложить стихи о ней и написал следующий сонет, начинающийся: «И цвет любви…» Он ясен из предыдущих слов и не требует разделений.
И цвет любви, и благость сожаленьяВаш лик скорбящий мне не раз являл.Он милосердием таким сиял,4 Что на земле не нахожу сравненья.Я созерцал чудесные явленья.Ваш грустный взор мой скорбный взор встречал.И голос трепетный во мне звучал —8 Вот сердце разорвется от волненья.Ослабленным глазам я воспретитьНе мог глядеть на вас. Мои печали,11 Как прежде, восстают из глубины.Не вы ль меня к рыданьям побуждали?Глаза мои стремятся слезы лить,14 Но перед вами плакать не вольны.
XXXVII.
Облик этой дамы произвел такое на меня впечатление, что глаза мои начали испытывать слишком сильное наслаждение, когда они ее видели. Это меня огорчало, и я почитал себя низким. Не раз я упрекал в легкомыслии свои глаза и говорил им мысленно: «Когда-то вы заставляли плакать видящих ваше скорбное состояние, а теперь, кажется, вы стремитесь забыть об этом из-за дамы, вас созерцающей; она же глядит на вас лишь потому, что глубоко сожалеет о преславной даме, которую вы обычно оплакиваете; что же, продолжайте поступать так, как желаете, я сумею часто напоминать вам о ней, проклятые глаза, и помните, никогда до самой смерти ваши слезы не должны иссякнуть». Так про себя я говорил моим глазам, и глубокие скорбные вздохи снова не давали мне покоя. И чтобы битва моя с самим собой не была известна только несчастному, ее ощущающему, я решился поведать в сонете об ужасном моем состоянии. Тогда я написал сонет, начинающийся: «Глаза мои…» Он содержит две части: в первой я говорю моим глазам то, что сердце мое говорит во мне; во второй я предвосхищаю возможное сомнение, пояснив, кто так говорит. И эта часть начинается: «Так сердце…» Сонет этот можно было бы подвергнуть дальнейшему разделению, однако оно было бы излишним, так как смысл его ясен из предыдущего изложения.
