Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX.
Баоюй кончил сочинять, остался недоволен и решил заново написать. Но не успел – свеча догорела.
– Баоюй снова проиграл, – с улыбкой заявила Ли Вань. – А как дела у Гостьи из-под банана?
Таньчунь торопливо записала, что успела сочинить. Это была лишь половина стихотворения на мотив «Правитель Нанькэ»[181].
Не сдержать на ветках ивеэту шелковую прядь.Эти шелковые нитини схватить, ни оборвать…
Разве мыслимо пушинкувдруг не выронить из рук?В жизни мы, как север с югом,Отделимы друг от друганеизбежностью разлук!
– Неплохо! – заметила Ли Вань. – Жаль только, что ты не успела закончить.
Баоюй бросил кисть и вместе с остальными стал читать написанные стихотворения. Прочитав незаконченное стихотворение Таньчунь, он вдруг воодушевился, схватил кисть и продолжил:
Потому-то увяданье,Отрешенность и уход —Неизбежные страданья,Свой всему идет черед…
Все же бабочки весенней,Резвой иволги тоска —Тяготят, как знаем все мы,Не извечно, а пока…
Так развеем же печали,Только год один пройдет, —Тем начнем, на чем кончали,Подождем! Всего лишь год!
Все засмеялись.
– Своего стихотворения не придумал, так чужое решил продолжить! Но ведь оно все равно тебе не зачтется.
Дайюй написала стихотворение на мотив «Тандолин»:
В пространстве Края Ста цветов[182]Пушинки все летят, летят…А в Башне ласточки иссякВесны душистой аромат[183].
Пушинки – здесь, пушинки – там,А коль столкнутся, – не разнять:Летят вдвоем по небесам,Не мысля на судьбу роптать.
Неудержим ветров поток.Прекрасны о любви слова.Но есть и для деревьев срок,Конец свой знает и трава…
Недавно был расцвет – и вотУже седеет голова!Что наша жизнь? Пушинок взлет!Но кто их в вихре соберет?
…Уносится вослед ветрамМоей мечты весна,Тем, кто был близок и любим,Я больше не нужна…
Одна пушинка взмыла ввысь,Отбившись от другой…Кричит вослед: «Не торопись!Мне не летать одной!..»
Дочитав до конца, все одобрительно закивали и стали вздыхать:
– Что хорошо, то хорошо! Только очень печально!
Баоцинь сочинила стихотворение на мотив «Луна над Западной рекой»:
Садам и рощам дома ХаньПотерян, словно звездам, счет[184].Не описать плотины СуйВсех совершенств и всех красот!«Трех весен» жизненный уделК ветрам восточным обращен[185],Краса луны и мэйхуа —Извечный, беспрерывный сон…
Роняли в скольких теремахЦветы весенний свой убор?В который раз душистый снегВолнует шелк оконных штор?На юг и север от рекиМолвой все той же полон свет:В разлуке близких дни горьки,В разлуке утешенья нет!
– Здесь много грусти, зато как проникновенно звучит! – воскликнули девушки. – Особенно хороши строки, начинающиеся словами «Роняли в скольких теремах» и «В который раз душистый снег».
– Слишком много печали, – с улыбкой заметила Баочай. – Ведь ничего нет легче ивового пуха, вот и надо это воспеть в стихах, а не подражать другим поэтам. Я совсем по-другому поняла.
И она стала читать свое стихотворение, написанное на мотив «Бессмертный из Линьцзяна»:
Там, за Палатой белого нефрита,Весною ярок хоровод цветистый.В восточном вихре ивовых пушинокДвиженья то замедленны, то быстры…
– Замечательная строка: «В восточном вихре ивовых пушинок», – перебила Сянъюнь. – Более того, талантливая!
Баочай продолжала:
И бабочек, и пчел вослед за нимиВесенний ветер, разгулявшись, гонит,И сколько их, не облетевших воду,Подхваченных волной, безвинно тонет!А разве в грязь их мало угождает,Пушинок легких, в буйную погоду?
Хотя бросает в вихрь весенней пляскиПушинки и цветки восточный ветер, —Ствол ивы прям. Стоит, не изменяясь,Покачивая лишь при ветре ветки.
Не смейтесь надо мной…. Для пуха ивыПотерян ствол – и больше нет опоры,А я хочу, подхваченная ветром,Свершить полет в небесные просторы!
Все зашумели, захлопали в ладоши.
– Действительно, не похоже на другие стихотворения! Баочай лучше всех написала! В ее стихах столько же грусти, сколько в стихах Феи реки Сяосян, но они интересней, чем у Подруги Утренней зари. Баоцинь и Гостья из-под банана на сей раз проиграли и должны быть оштрафованы!
– Разумеется, – согласилась Баоцинь. – Но как оштрафуют того, кто сдал чистый лист?[186]
– Не волнуйтесь, – сказала Ли Вань, – для него штраф особый!
Не успела она договорить, как со двора, со стороны бамбуковых зарослей, донесся какой-то шорох. Испугавшись, все вышли посмотреть, что случилось. Но тут служанка доложила:
– В ветвях бамбука запутался длинный бумажный змей.
– Настоящий бумажный змей! – подтвердили остальные служанки. – Кто-то его запустил, но нитка оборвалась.
– Я знаю, чей он, – сказал Баоюй, выходя следом за сестрами. – Барышни Яньхун, которая живет во дворе старшего господина Цзя Шэ. Отнесите-ка змея ей!
– Неужели во всей Поднебесной у нее одной такой змей? – улыбнулась Цзыцзюань. – Вы, второй господин, слишком самоуверенны! Но мне все равно, могу отнести.
– Цзыцзюань жадная! – заметила Таньчунь, – Разве справедливо присваивать себе чужого змея?
– В самом деле! – вскричала тут Дайюй. – Пусть принесут наших змеев, и мы их запустим, чтобы отогнать от себя несчастья.
Услышав, что барышни собираются запускать змеев, служанки не могли сдержать радостных возгласов и бросились выполнять приказание. Вскоре они вернулись, неся змеев самой причудливой формы, от гусей до людей, а также все необходимое, чтобы их запустить.
Девушки стояли у ворот, а служанкам велено было выйти на открытое место и запускать змеев.
– Твой змей некрасивый, – сказала Баоцинь старшей сестре. – Лучше запустить змея третьей сестры Таньчунь, он большой, с крыльями, как у феникса.
Баочай попросила Цуймо:
– Принеси вашего змея!
Баоюй тоже послал свою служанку за змеем. Он был вне себя от восторга.
– Принеси того, что похож на большую рыбу, – наказывал он, – мне только вчера прислала его тетушка Лай.
Спустя немного девочка вернулась и сказала:
– Тот змей улетел, его вчера запускала барышня Цинвэнь.
– Но я ведь его ни разу не запускал! – вскричал Баоюй.
– Ну и что из того, что не запускал? – заметила Таньчунь. – Ведь Цинвэнь запустила твоего змея, чтобы отвратить от тебя несчастья.
– Тогда принеси того, что похож на краба, – приказал Баоюй служанке.
Девочка убежала и вскоре явилась с двумя другими служанками – они несли «красавицу» и моталку с нитками.
– Барышня Сижэнь велела передать, что «краба» отдали третьему господину Цзя Хуаню, – сказала служанка. – А этого только что прислала тетушка Линь.
Баоюй внимательно осмотрел змея – он был сделан довольно искусно. Очень довольный, Баоюй велел запустить «красавицу».
Тем временем принесли змея Таньчунь, девочки-служанки побежали на горку и оттуда его запустили. Баоцинь распорядилась запустить «летучую мышь», а Баочай – «цепочку из семи диких гусей». Только «красавица» никак не хотела лететь. Баоюй злился, ругал служанок, пытался сам запустить, но змей, поднявшись на высоту дома, падал.
Баоюй швырнул злополучного змея на землю и крикнул:
– Не будь этот змей «красавицей», я растоптал бы его!
– Да ты посмотри, – сказала Дайюй, – верхняя нитка плохо завязана. Прикажи служанкам покрепче ее завязать, и змей сразу взлетит. А пока запусти какого-нибудь другого!
Запрокинув головы, все следили за полетом змеев. От ветра они рвались вверх, и служанки обмотали руки платками, чтобы не пораниться ниткой, постепенно ее отпуская.
Дайюй отпустила моталку, и она свободно вертелась; но вскоре нитка оборвалась и змей улетел.
– Ну вот, улетели все беды и болезни Дайюй, – обрадовались девушки. – Теперь и мы отпустим!
Девочки-служанки перерезали нитки змеев, и то, гонимые ветром, вскоре понеслись вверх. Стали величиной с куриное яйцо, затем превратились в едва заметные точки и, наконец, вовсе исчезли из виду.
– Ой, как интересно! Просто чудо! – восклицали девушки.
Но вскоре пришлось разойтись. Настало время обедать. Теперь Баоюй уже не осмеливался, как бывало прежде, бросать учение. Не проходило дня, чтобы он не писал и не читал; лишь когда становилось невмоготу, шел играть с сестрами либо отправлялся в павильон Реки Сяосян поболтать с Дайюй. Сестры знали, что ему надо наверстать упущенное, и старались не мешать. Дайюй больше всех боялась, что вот-вот вернется Цзя Чжэн, будет ругать Баоюя за нерадивость, поэтому всякий раз старалась поскорее спровадить его под предлогом, что ей хочется спать. Таким образом, большую часть времени Баоюй проводил в одиночестве и с особым усердием занимался.
