Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3.
— Вам необязательно принимать сказанное на свой счет. Более того, я смею надеяться, что вы правильно поймете те чувства, которые заставляют меня пробираться сюда сквозь сугробы. К тому же я не уверен, что принц имеет в виду именно вас. Да, он писал к вам, но можно ли сказать, кому именно предназначались эти письма? Кто из вас обычно отвечал ему?
Этот вопрос поверг Ооикими в такое замешательство, что она не смогла вымолвить ни слова в ответ. «Какое счастье, что я никогда, ни для шутки, ни по какому другому побуждению, не позволяла себе отвечать принцу! — думала она. — Разумеется, ничего особенного в этом нет, но что бы я сказала теперь господину Тюнагону? О, я сгорела бы от стыда!»
«Кроме тебя,Никто следов не оставилНа горной тропе.Лишь ты пробирался по ней,В глубоком снегу утопая», —
написала она и подсунула листок бумаги под занавес.
— Ваши слова не успокоили меня, напротив…
Под копытом коняРазбивается лед, сковавшийГорный поток.Чрез него переправлюсь я первым,Чтоб другому путь проложить…
Что ж, по крайней мере у вас будет возможность убедиться в том, что колодец этот и в самом деле не так уж мелок (41), — добавил Тюнагон, и девушка, растерявшись, не сумела ответить.
Она держалась с ним приветливо и свободно, без всякого жеманства, столь обыкновенного в нынешних девицах. Можно было предполагать в ней миловидную наружность, спокойный, миролюбивый нрав… «Вот оно — то совершенство, о котором я всегда мечтал», — подумал Тюнагон. Но тщетно пытался он намекнуть ей на свои чувства — она притворялась, будто ничего не понимает, и ему ничего не оставалось, как перевести разговор на более общие предметы, в частности на события давно минувших дней.
— Как бы вечером не было нового снегопада, — шептались спутники Тюнагона, многозначительно покашливая. — Небо опять в тучах.
Увы, пора было возвращаться.
— Здесь слишком тоскливо, — сказал он на прощание. — Если б вы согласились переехать в другое место, я с радостью помог бы вам подыскать столь же тихое, спокойное жилище…
«Вот счастье-то было бы», — заулыбались дамы, подслушавшие его слова. Но Нака-но кими недовольно нахмурилась: «Об этом и речи быть не может».
Принесли изящно разложенные на блюдах плоды для гостя и отменное вино для его спутников.
Тот самый сторож, который так прославился благодаря когда-то подаренному Тюнагоном платью, совершенно зарос бородой и производил довольно неприятное впечатление. «Ненадежный страж», — подумал Тюнагон и подозвал его к себе.
— В доме стало совсем уныло, после того как его покинул ваш господин, — сказал он, и старик, беспомощно сморщившись, заплакал, от чего сделался еще безобразнее.
— У меня не было никого, к кому бы я мог прибегнуть, — ответил он, — но принц приютил меня, и его милостями я прожил более тридцати лет. А теперь? Конечно, я могу пуститься в скитания по горам и долам, но под сенью каких ветвей найду я надежный приют? (407).
Тюнагон попросил открыть для него покои принца. Толстый слой пыли покрывал все вокруг, только статуи будд были пышно украшены: как видно, девушки часто молились здесь. В опочивальне возвышение для обрядов было убрано и пол тщательно выметен. Вспомнив, как когда-то он открыл принцу свое заветное желание и тот обещал ему свою помощь, Тюнагон произнес:
— Пришел я сюда,В надежде приют обрестиПод деревом сии (408),Увы, и оно засохло,И бедная келья пуста…
Он стоял, прислонившись к столбу, а молодые прислужницы, притаившись за занавесями, любовались его изящной фигурой. Смеркалось, и приближенные Тюнагона послали к управителям близлежащих владений за кормом для коней. Сам Тюнагон ничего о том не знал и был удивлен немало, когда дом вдруг наполнился шумными толпами по-деревенски одетых людей. «Это еще что такое?» — возмутился он, поспешив сделать вид, будто приехал навестить старую даму. Затем, распорядившись, чтобы управители и впредь прислуживали дочерям принца, удалился.
Скоро год сменился новым, над головой безмятежно сияло небо, на реке таял лед. «Как могли мы дожить…» — думали девушки, глядя вокруг. Однажды от Адзари принесли собранные, по его словам, на проталинах ростки омежника-сэри и побеги горного папоротника. Дамы тут же приготовили все это для постной трапезы.
— Да, только в такой глуши и можно все время иметь перед взором приметы сменяющих друг друга дней и лун, — говорили они.
— А что в этом замечательного? — недоумевали девушки.
— Когда бы отцомДля нас были собраны этиПобеги папоротника,Мы поверить смогли бы: и к намВесна пришла наконец.
— Для когоСтанем мы собирать омежникВ снегу у реки?Что нам в нем? Мы теперь одни,Нет больше с нами отца.
Такими случайными песнями обмениваясь, коротали они ночи и дни. И Тюнагон и принц использовали любую возможность отправить в Удзи гонца. Но в большинстве своем их письма были довольно заурядны, а иногда и просто скучны, поэтому я по обыкновению своему их опускаю.
Скоро наступила пора весеннего цветения, и принц Хёбукё вспомнил об «украшениях для прически». А тут еще и молодые люди из его свиты, которым довелось тогда побывать в горной усадьбе, принялись сетовать на то, как печален мир.
— Ах, какое прекрасное жилище у Восьмого принца, — вздыхали они. — Неужели мы никогда его не увидим?
Разумеется, принцу еще больше захотелось побывать в Удзи.
«Цветущую вишнюЯ как-то раз приметилВ этом саду.И вряд ли туман помешаетМне ветку с нее сорвать», —
написал он дочерям Восьмого принца, полный решимости не отступать. Сестры были возмущены, но письмо пришло в тот миг, когда им было как-то особенно тоскливо, и, рассудив, что оставлять без ответа столь замечательное послание неучтиво, они написали принцу:
«Решишься ли тыСорвать ветку с цветущей вишниЭтой весной,Когда черный туман окуталДеревья в нашем саду?»
Поняв, что девушки по-прежнему имеют твердое намерение держаться от него в отдалении, принц впал в совершенное уныние. Иногда, не в силах более сдерживать свои чувства, он принимался осыпать упреками Тюнагона, а тот с удовольствием изображал из себя попечительного родителя и каждый раз, когда удавалось уличить принца в ветрености, укоризненно качал головой:
— Ну разве могу я доверить ее вам?
И принц старался вести себя осмотрительнее.
— Но ведь я не встречал еще женщины, которая пленила бы мое сердце, — оправдывался он.
Шестая дочь Правого министра, к величайшему сожалению последнего, не пришлась принцу Хёбукё по душе.
«Вряд ли свет отнесется благосклонно к такому союзу, — думал он. — К тому же министр — человек суровый и неуступчивый, любая моя шалость будет вызывать его гнев, и жизнь моя станет невыносимой».
В том году сгорел дом на Третьей линии, и Третья принцесса переехала на Шестую линию. Связанные с этими обстоятельствами хлопоты задержали Тюнагона в столице, и он долго не бывал в Удзи. Однако, будучи человеком в высшей степени благоразумным, Тюнагон не проявлял нетерпения и, уверенный в том, что старшая дочь принца непременно достанется ему, ждал, пока смягчится ее сердце, решив до поры до времени не злоупотреблять ее доверием и не позволять себе ни малейшей вольности. «Пусть убедится в том, что я верен завету ее отца…» — думал он.
В том году люди более обыкновенного страдали от жары, и, вспомнив однажды, как, должно быть, прохладно в Удзи, на берегу реки, Тюнагон решил съездить туда. Он выехал из столицы ранним утром, пока не было жарко, но, когда он добрался до Удзи, солнце уже ослепительно сияло, опаляя все вокруг.
Устроившись в западных передних покоях на бывшей половине принца, Тюнагон призвал к себе того самого сторожа. Сестры были в молельне, но, узнав о приезде гостя, поспешили перебраться на свою половину. Молельня отделялась от передних покоев лишь тонкой перегородкой, поэтому, несмотря на их предосторожности, до слуха Тюнагона донесся тихий шорох, шелест платьев, и сердце его затрепетало. Вспомнив, что в перегородке рядом с замком есть небольшое отверстие, он в надежде хоть что-нибудь увидеть поспешил отодвинуть стоявшие с внутренней стороны ширмы. К его великой досаде, за перегородкой стоял переносной занавес, поэтому, так ничего и не разглядев, Тюнагон отошел назад. Тут внезапный порыв ветра взметнул занавеси.
— Как бы нас не увидали снаружи, — испугался кто-то из дам. — Давайте придвинем туда еще и этот занавес.
Бесконечно признательный этой недальновидной особе, Тюнагон снова прильнул к отверстию и увидел, что оба переносных занавеса — и высокий и низкий — отодвинуты к внешним занавесям молельни, а перегородка раздвинута, вследствие чего образовался проход, через который, очевидно, и должны были выйти девушки. Сначала одна из них подошла к выходу на галерею и стала сквозь занавеси смотреть на спутников Тюнагона, которые, наслаждаясь прохладой, гуляли по берегу реки. На ней было темное зеленовато-серое тонкое платье и прекрасно сочетающиеся с ним золотисто-красные хакама. Этот необычный наряд ничуть не вредил ей, напротив, он лишь оттенял ее редкостную красоту. Ленты пояса были распущены, из-под рукава виднелись четки. Высокая и стройная, с пышными волосами, ниспадающими по спине почти до самого пола, девушка была удивительно хороша. Нежное, блистающее яркими красками лицо, тонкий профиль, легкая грация движений… Она невольно напомнила Тюнагону Первую принцессу, которую он видел однажды в доме на Шестой линии. Но вот появилась вторая.
