Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3.
Оставаться на ночлег в этой горной хижине было не совсем прилично, и Тюнагон решил вернуться. Ему вспомнилась его последняя встреча с хозяином этого дома. Принц уже тогда предчувствовал, что они больше не увидятся. Тюнагон же, полный надежд, не хотел этому верить. Увы, предчувствия принца сбылись. Но разве это не та же осень? Прошло совсем немного дней, но кто знает, где блуждает ныне его душа? Право, что может быть превратнее человеческого существования? Это горное жилище никогда не привлекало взора утонченной роскошью, свойственной столичным домам, но в покоях всегда было чисто, и при всей скромности обстановки каждая мелочь носила на себе отпечаток тонкого вкуса хозяина. Теперь же в доме было полным-полно монахов, которые, разгородив покои перегородками, творили поминальные обряды. Молитвенная утварь пока оставалась на местах, но Тюнагон слышал, что монахи намереваются перевезти статуи будд в горную обитель. Он представил себе, как тоскливо станет в доме, когда даже монахи покинут его, и неизъяснимая печаль стеснила его сердце.
— Уже совсем стемнело, — голоса приближенных вывели его из глубокой задумчивости, и он поднялся, собираясь уходить. Как раз в этот миг в небе послышались крики диких гусей…
Среди горных вершинОсенний туман не светлеет.Где-то там, в вышине,Гуси летят, возвещая,Что все преходяще в мире.
Когда Тюнагон встретился с принцем Хёбукё, разговор прежде всего зашел о девушках из Удзи. Теша себя новыми надеждами, принц отправил им длинное чувствительное письмо, но не получил даже самого простого, ни к чему не обязывающего ответа.
«Принц Хёбукё известен в мире сердечным непостоянством, — думали дочери принца. — Возможно, он рассчитывал встретить в нас приятных собеседниц, неспособных противиться его желаниям. Только вряд ли ему придутся по вкусу неумелые, старомодные послания из жилища, заросшего хмелем…»
— О, как быстро рассвет сменяется закатом, одна луна приходит вслед за другой. Век человеческий краток, но могли ли мы предугадать, что «вчера иль сегодня?..» (401). Ушедший часто говорил нам о том, сколь непрочен мир, но до сих пор у нас и мысли не было… Да, мы были уверены, что даже смерть не разлучит нас…
— Теперь, окидывая взглядом прошлое, понимаешь, что мы всегда влачили довольно жалкое существование. Но мы были вместе и не помышляли о разлуке. Нам нечего было бояться, нечего стыдиться…
— Как ужасно завывает ветер… В доме толпятся какие-то незнакомые люди, сердце замирает от страха, когда я слышу чужие голоса. Ах, какая тоска! Право, это выше человеческих сил!
Так жаловались друг другу сестры, и слезы не высыхали у них на глазах. Тем временем год подошел к концу.
В эту пору всегда дуют холодные ветры, часто идет снег или град, но девушкам казалось, что только теперь они поняли, как сурова жизнь в горной глуши.
— Ну вот и кончается этот год, — бодрились дамы. — Скоро придет весна, все горести и печали останутся позади. Ах, поскорее бы…
Но девушки лишь вздыхали, слушая их, да и на что им было надеяться?
В былые дни принц часто удалялся для молитв в обитель, расположенную на горной вершине прямо перед их домом, и оттуда то и дело приходили гонцы. Адзари и теперь иной раз присылал кого-нибудь наведаться о них, но сам больше уже не спускался. Зачем?
В доме с каждым днем становилось безлюднее, и хотя ничего другого девушки не ожидали, все же им было грустно. Иногда вдруг появлялись местные жители. Раньше сестры и внимания бы на них не обратили, но теперь радовались и им. Жалкие бедняки приносили хворост и орехи. Однажды от Адзари пришел гонец с углем…
«Я привык прислуживать Вашему почтенному отцу, — передал монах, — но теперь у меня не осталось и этого утешения».
Вспомнив, что зимой принц всегда посылал в горную обитель вату и шелк, чтобы монахам было чем защитить себя от горного ветра, сестры и теперь отправили туда все необходимое. Подойдя к порогу, они смотрели, как почтенные монахи и мальчики-послушники по тропе, заваленной глубоким снегом, поднимались в гору, то появляясь, то снова исчезая, и слезы текли у них по щекам.
— Когда б отец только переменил обличье, а не совсем ушел из мира, в доме постоянно толпились бы люди.
— О да, как бы ни было нам тоскливо, мы по крайней мере могли бы время от времени видеться с ним.
— Не стало его,И тропа, что вилась по склону,Бесследно исчезла,О чем ты думаешь, глядя на снег,Упавший на ветви сосен? —
говорит старшая, а младшая отвечает:
— В горной глушиСнег ложится на ветви сосен.О, если б ушедшийБыл похож на него, ведь снег,Растаяв, выпадет снова…
А снег, как нарочно, все шел и шел…
Однажды к ним приехал Тюнагон, рассудивший, что в начале года ему вряд ли удастся выбраться в Удзи. Все вокруг было завалено снегом, и даже обычные посетители давно уже не заходили сюда. Могли ли девушки ожидать, что столь блестящий вельможа отважится пуститься в такой нелегкий путь? И разве не было это доказательством его искреннего участия?
На сей раз Тюнагона приняли любезнее обыкновенного. Дамы нарочно для него извлекли откуда-то жаровню не такого мрачного цвета, как все остальное, и принялись старательно смахивать с нее пыль, между делом рассказывая гостю о том, с каким, бывало, нетерпением ожидал его приезда принц.
Не желая показаться неучтивыми, девушки преодолели обычную застенчивость и согласились побеседовать с гостем через занавес. Непринужденной эту беседу назвать было нельзя, но никогда еще Ооикими не отвечала на его вопросы с такой готовностью, и Тюнагон был приятно поражен. «Возможно, когда-нибудь…» — невольно подумал он и, поймав себя на этой нескромной мысли, устыдился. Как все же изменчиво человеческое сердце!
— Принц Хёбукё замучил меня упреками, — говорит он. — То ли я как-то проговорился ему о последней просьбе вашего отца, то ли он сам, будучи человеком проницательным, догадался… Во всяком случае, у него возникла надежда, что я замолвлю за него словечко, и, не видя с вашей стороны решительно никакого одобрения его искательству, он обвиняет меня в недостатке усердия. Вы не поверите, сколь все это для меня неожиданно, но, поскольку именно я когда-то указал ему путь к «селению у моря» (405), мне трудно оправдываться. Могу я узнать, почему вы пренебрегаете принцем? Мне известно, что многие осуждают его за ветреность, но если б вы знали, какое чувствительное у него сердце! Говорят, что принцу не по душе податливые жеманницы, которым достаточно малейшего намека… Но ведь есть и другие женщины, кроткие, послушные, во всем покорные обстоятельствам. Они принимают мир таким, каков он есть, и, смиренно встречая любые повороты судьбы, не ропщут на свою участь даже тогда, когда жизнь складывается вопреки их желаниям. «Что делать? Таково предопределение…» Как правило, именно такие женщины и бывают удачливы в супружестве. Правда, случается и так, что берега, представляющиеся надежными, обваливаются, а имя оказывается загрязненным, словно воды реки Та-цута… (406). И все же… Впрочем, я убежден, что принц способен на глубокое чувство, и, если женщина придется ему по душе и постарается своими ласками и угождениями сохранить его привязанность, он никогда не оставит ее и конец этого союза будет подобен его началу. О, вы должны верить мне, ибо мне известны такие его душевные качества, о которых никто и не подозревает. Если вы дадите свое согласие, я постараюсь сделать все, что в моих силах. Позвольте же мне утрудить свои ноги, прокладывая для вас эту дорогу…
Тюнагон говорил весьма озабоченным тоном, и искренность его не вызывала сомнений. Не понимая, что он имеет в виду именно ее, Ооикими силилась подобрать ответ, достойный матери семейства, но, почувствовав, что не может найти подходящих слов, проговорила, улыбнувшись:
— Что вам сказать? Вы застали меня врасплох…
Так нежен был ее тихий голос, что сердце Тюнагона затрепетало.
— Вам необязательно принимать сказанное на свой счет. Более того, я смею надеяться, что вы правильно поймете те чувства, которые заставляют меня пробираться сюда сквозь сугробы. К тому же я не уверен, что принц имеет в виду именно вас. Да, он писал к вам, но можно ли сказать, кому именно предназначались эти письма? Кто из вас обычно отвечал ему?
Этот вопрос поверг Ооикими в такое замешательство, что она не смогла вымолвить ни слова в ответ. «Какое счастье, что я никогда, ни для шутки, ни по какому другому побуждению, не позволяла себе отвечать принцу! — думала она. — Разумеется, ничего особенного в этом нет, но что бы я сказала теперь господину Тюнагону? О, я сгорела бы от стыда!»
«Кроме тебя,Никто следов не оставилНа горной тропе.Лишь ты пробирался по ней,В глубоком снегу утопая», —
написала она и подсунула листок бумаги под занавес.
