Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
— Чего это ты просишь писать и кому?
Симэнь не смог от нее скрыть и признался:
— Хочу, чтоб Лайвана выпороли и отпустили.
Цзиньлянь сей же час окликнула слугу и не велела ему звать Цзинцзи.
— И ты называешь себя мужчиной? — заговорила она, усевшись рядом с Симэнем. — А зря! Ведь ты — куда ветер дунет, куда теченьем понесет. Мои советы отверг, слушаешь потаскух, рабское отродье. Сколько ты ее медом не корми, ей все муж ближе. Выпустишь его, нелегко тебе будет с ней встречаться, а ему дашь повод для новых выходок. Дома ее оставишь — тоже ни то ни се. Кем ее считать? И в жены взять нельзя — муж рядом. И женой слуги тоже не назовешь. Сам видишь, как она возгордилась, — и важничает, зазнается. А что получится, если себе возьмешь, а ему другую подышишь. Вы вдвоем сидите и он входит по делу. Представляешь, как он разозлится. А она? Толи ей пред ним вставать, толи нет. Словом картина не из приятных. А пойдут слухи? Мало — соседи, родные и близкие над тобой посмеются, тебя в своем собственном доме слуги уважать перестанут. Когда верхняя балка неустойчива, не выдержат и нижние. Если и дальше так себя поведешь, даю слово, придется тебе прятаться, как угорь в тину. Гляди, глаза б тиной не застило. Нет, уж лучше одним махом отрубить. С рабским отродьем покончишь, тогда и с его женой спокойно наслаждайся.
Послушавшись Цзиньлянь, Симэнь Цин опять изменил свое мнение. В письме он просил надзирателя Ся пороть арестованного через каждые три дня. После пыток и истязаний Лайван стал не похож сам на себя. Ведь оба надзирателя, следователь, судебный исполнитель, охранники из управы и все сверху донизу тюремные чины были подкуплены Симэнь Цином и усердствовали с особым рвением. Среди них имелся, правда, архивариус по имени Инь Чжи, уроженец уезда Сяои в провинции Шаньси, человек милосердный и честный. Инь Чжи знал о взятках, которые получили от Симэня надзиратели, понимал, что тяжкое обвинение Лайвана в покушении на жизнь хозяина Симэнем измышлено с единственной целью — погубить слугу и завладеть его женой, поэтому совесть требовала от него подойти к делу в высшей степени разумно и справедливо. Но в то же время он состоял на службе, и долг обязывал его и детей в люди вывести, и о карьере подумать. Инь Чжи много раз откладывал составление письменного обвинения, которое должен был предоставить суду, открыто выказывал исправникам свое суждение, но они чинили ему всяческие помехи. Да и у Лайвана не было ни гроша, вот ему и приходилось терпеть муки. Хорошо еще, невинно пострадавшего жалел Инь Чжи: потихоньку наказал тюремщикам поснисходительнее обращаться с Лайваном. Так архивариус оттянул время. Наконец, после взаимных уступок состоялся суд над Лайваном. Ему дали сорок палочных ударов и приговорили к высылке на поселение в родной округ Сюйчжоу. Похищенная сумма, по определению суда, составила семнадцать лянов серебром и пять узелков слитков олова со свинцом. Ее постановили вернуть хозяину через слугу Лайсина. Посыльный вручил Симэню письменное уведомление о решении суда.
Надзиратели подписали ордер на высылку и послали за осужденным конвоиров. Избитого Лайвана забили в шейную колодку, ордер запечатали в пакет и в тот же день отправили в Сюйчжоу, где его надлежало доставить в распоряжение местного правителя.
Полмесяца отбыл в заключении бедный Лайван. Денег у него не было. Голодный и оборванный, он искал поддержки, со слезами на глазах умолял конвоиров.
— Братцы! — обращался он к ним. — Я пострадал невинно. Остался без одежонки, без медяка за душой и вам за труды дать нечего. Сжальтесь надо мной, отведите к хозяйскому дому, прошу вас. Там у меня жена. Из вещей что-нибудь продадим. И вас не обижу, и на дорогу хватит. Легче будет идти.
— Как, ты не знаешь! — удивились конвоиры. — Это ж хозяин твой, Симэнь Цин, дело и затеял. Не видать тебе теперь ни жены, ни добра. А еще у тебя какие близкие есть? Лучше у них попроси. Так и быть, уважим наставника Инь Чжи, отведем тебя, чтоб только начальство не узнало. Глядишь, на дорогу дадут, а мы на твои деньги не рассчитываем.
— Сжальтесь, братцы! Отведите сперва к хозяйскому дому, — просил Лайван. — Я у соседей попрошу. Может, поделятся чем могут.
— Ну ладно, пойдем! — согласились наконец конвоиры.
Первым делом подошли к воротам Ин Боцзюэ, но тот велел сказать, что его нет дома. Лайван попросил соседей И Мяньцы и Цзя Жэньцина поговорить с Симэнь Цином, не позволит ли он ему взять с собой жену и вещи. Но Симэнь им не показался, а выслал слуг, и те палками отогнали от ворот сконфуженных соседей. Слугам под угрозой порки было приказано ни слова не говорить Хуэйлянь, и она, ничего не подозревая, просидела, запершись у себя в комнате.
Лайван направился к тестю, гробовщику Сун Жэню, и со слезами поведал ему о своей беде. Сун Жэнь дал зятю лян серебром, а конвойным связку медяков[380] и меру рису.
В начале четвертой луны с плачем покидал Лайван уездный город Цинхэ. Тяжело ему было держать путь в Сюйчжоу без пропитания,[381] с ноющими рубцами на спине.
Да,
От смерти чудом спасшийся бедняга,Он даже голод впредь почтет за благо.Тому свидетельством стихи:Правитель истину постиг, судил не криво он,Лайван по милости его был от тюрьмы спасен.Теперь в Сюйчжоу он под стражею отправлен,Ласкай же, теплый ветерок, больные травы.
Но оставим Лайвана и расскажем о Сун Хуэйлянь. Она изо дня в день ждала его возвращения. Слуги, через которых она носила мужу передачи, поедали их сами, а Хуэйлянь говорили:
— Брат чувствует себя хорошо. Поел. Господина надзирателя не было в эти дни в управе, а то б его выпустили. Он вот-вот придет.
— Я человека в управу послал, — обманывал ее Симэнь. — Его на днях освободят.
И Хуэйлянь верила. Однако слухом земля полнится. Дошло и до нее, что Лайван под конвоем к воротам приходил вещи просить, а потом его увели. Хуэйлянь стала расспрашивать слуг, но те упорно молчали. Как-то раз Симэнь возвращался домой. За ним вел коня Дайань. Хуэйлянь окликнула его и спросила:
— Что с мужем? Когда он выйдет?
— Ох, сестрица! Да будет тебе известно, мужа твоего давно на текучие пески отправили.[382]
— Как же так? — выспрашивала Хуэйлянь.
Дайань долго мялся, а потом рассказал, как Лайвану дали сорок палочных ударов и выслали на родину в Сюйчжоу.
— Крепись, сестрица, — проговорил он в заключение и добавил: — Да молчи, не говори, что от меня узнала.
Не услышь этого Хуэйлянь, все б шло своим чередом, когда ж она убедилась в достоверности слухов, заперлась у себя в комнате и заголосила:
— Дорогой ты мой! — причитала она. — Что ты ему сделал дурного? За что подстроил он тебе ловушку? Всю жизнь ты служил ему, порядочной одежонки не нажил, а он тебя выслал, изгнал в далекие края. На кого ты меня покинул? И не знаю, жив ли ты в пути или нет тебя в живых, и некому за тебя заступиться! Знать не знала, на какие муки оставил ты меня!
Она поплакала еще немного, потом достала длинную повязку, привязала ее к дверной перекладине и повесилась.
Жившая за стенкой жена Лайчжао, по прозвищу Шпилька, вернувшись из дальних покоев, заслышала в ее комнате плач. Немного погодя стало тихо, а потом раздались громкие вздохи. Шпилька стукнула к ней в дверь. Никто не отозвался. Тогда она позвала скорее Пинъаня. Слуга взломал оконную раму и влез в комнату. На дверной перекладине висела одетая Хуэйлянь. Пинъань поспешно вынул ее из петли, открыл дверь и влил ей отвару имбиря. Позвали хозяйку. Пришла У Юэнян. За ней последовали Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, дочь Симэня, Ли Пинъэр, Юйсяо и Сяоюй. Появилась и жена Бэнь Дичуаня.
Поддерживаемая сидевшей на полу Шпилькой, Хуэйлянь беззвучно глотала воздух. Ее душили рыдания. Она ничего не ответила на обращение Юэнян. Голова ее повисла, изо рта шла пена.
— Глупая ты, дочка! — говорила Юэнян. — Есть что на душе, так скажи. К чему ж доводить себя до этакого? — Затем, обернувшись к Шпильке, спросила: — Имбирный отвар дали?
— Только что дала.
Юэнян велела Юйсяо поддержать Хуэйлянь и продолжала расспросы:
— Хуэйлянь, детка! Что с тобой случилось? Скажи, в чем дело, не бойся.
Долго упрашивала ее хозяйка. После вздохов у Хуэйлянь вырвался, наконец, стон. Она забилась и зарыдала. Юэнян велела Юйсяо положить ее на кан, но Хуэйлянь не хотела ложиться. Юэнян и остальные женщины долго ее уговаривали, а потом ушли к себе. С Хуэйлянь остались только жена Бэня и Юйсяо.
Вдруг в комнате появился Симэнь Цин. Увидев сидевшую на холодном полу Хуэйлянь, он велел Юйсяо положить ее на кан.
— Матушка тоже укладывала, а она не хочет, — отозвалась служанка.
— Экая упрямая! — проговорил Симэнь. — Ведь простудишься на полу. Что тебя волнует, говори. Как можно поступать так неблагоразумно, дитя мое?
Хуэйлянь покачала головой.
