Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
— Да, да, я все понял.
В тот же день рано утром монахини из Оно получили письмо от Содзу. «Наверное, у вас уже был посланец господина Дайсё, которого называют Когими? — писал он. — Скажите молодой госпоже, что теперь мне известны некоторые обстоятельства, связанные с ее прошлым, и я раскаиваюсь в поспешности, с которой откликнулся на ее просьбу. Мне о многом надо поговорить с ней, но приехать я смогу только через день или два».
«Что это значит?» — удивилась монахиня и показала письмо молодой госпоже. Прочитав его, та покраснела, и сердце ее мучительно сжалось: «Неужели в мире уже знают? Как же велик будет гнев монахини! Ведь я ей так ничего и не сказала». И, совсем растерявшись, она молча отложила письмо.
— Откройте же наконец правду! — настаивала монахиня. — Неужели вы и теперь не скажете ни слова? Это просто жестоко!
Она была вне себя от негодования и тревоги — впрочем, это неудивительно, ведь она до сих пор не знала, в чем дело. Тут раздался голос:
— Извольте принять письмо от почтенного монаха Содзу из горной обители.
Ничего не понимая, монахиня приказала впустить гонца.
— Это новое письмо должно наконец все разъяснить.
Вошел миловидный мальчик в роскошном облачении. Усевшись перед занавесями на нарочно для него приготовленное круглое сиденье, он заявил:
— А господин Содзу говорил, что в этом доме со мной не будут обращаться как с чужим.
Монахине ничего не оставалось, как самой принять его. Взяв письмо, она обнаружила на нем следующую надпись: «Госпоже, недавно вступившей на Путь, от…» — Тут следовала подпись Содзу — «…отшельника с гор». На этот раз письмо было настолько явно обращено к ней, что отказываться от него не имело никакого смысла. В крайнем замешательстве молодая госпожа удалилась в глубину покоев и села там, робко потупившись.
— Я знаю, как вы застенчивы, но, право же, все хорошо в свое время. — И монахиня сама развернула письмо.
«Сегодня утром сюда приезжал господин Дайсё и спрашивал о Вас, — писал Содзу. — Я все ему рассказал. От него я узнал, что, несмотря на твердость его намерения, Вы воспротивились союзу с ним, предпочтя поселиться здесь, в горах. Я верю в искренность Вашего обращения, но боюсь, что, отказавшись от мира, Вы не только не очистились, а, наоборот, впали в новое заблуждение. Впрочем, поздно говорить об этом. Мой вам совет — не изменять слову, данному некогда господину Дайсё, и не вводить в искушение этого достойного мужа, увеличивая тем самым бремя, отягощающее и его душу, и Вашу. Поверьте, даже столь недолгое монашество непременно зачтется Вам в будущем. Когда я приеду в Оно, мы обо всем поговорим подробнее, а пока выслушайте то, что скажет Вам Когими».
При всей своей определенности это послание было понятно только тому, кому было предназначено.
— А кто этот милый мальчик? — спросила монахиня. — Неужели вы даже теперь ничего мне не скажете?
Тихонько приблизившись к занавесям, молодая госпожа выглянула: перед ней был тот самый мальчик, которого с такой тоской вспоминала она в ту ночь, когда решила уйти из мира.
Раньше, когда они жили в одном доме, он всегда казался ей слишком своенравным и заносчивым ребенком, но госпожа Хитати очень любила его и иногда брала с собой в Удзи. Постепенно они привязались друг к другу, и теперь женщина с нежностью вспоминала об их детской дружбе. Увы, каким далеким сном все это было… Ей очень хотелось расспросить его о матери. Об остальных до нее дошли кое-какие слухи, но о матери она не знала ничего. Ей стало так грустно, что она заплакала.
Мальчик был очень хорош собой, к тому же монахиня подметила в его лице черты сходства с молодой госпожой.
— Это, должно быть, ваш брат? — спросила она. — Я уверена, что ему было бы приятно поговорить с вами. Может быть, вы разрешите ему пройти за занавеси?
— Зачем? Ведь я давно умерла для него. Стоит ли показываться ему теперь в столь неприглядном обличье?
И после некоторых колебаний женщина добавила:
— Обидно, что вы подозреваете меня в скрытности. Поверьте, мне нечего вам сказать. Я хорошо понимаю, в каком вы были недоумении, когда нашли меня. А потом я долго лежала в беспамятстве, и у меня возникло такое чувство, словно мне подменили то, что обычно называют душой. Как я ни стараюсь, я ничего не могу вспомнить о своей прошлой жизни. Помните, однажды сюда приезжал правитель Кии? Так вот, его рассказ пробудил в моей душе какие-то смутные воспоминания. Мне вдруг почудилось, что он говорит о месте, которое и мне хорошо знакомо. После этого я долго думала о своем прошлом, но, увы, мне так и не удалось ничего вспомнить. Помню только, что была женщина, заботившаяся обо мне и мечтавшая о моем будущем благополучии. Я не знаю, где она теперь и что с нею сталось, но мысли о ней неотвязно преследуют меня, повергая в уныние душу. Мне кажется, что этого мальчика я знала еще ребенком, и сердце мое сжимается, когда я смотрю на него. И все же я не хочу, чтобы ему стало известно… Пусть остается в неведении. Единственный человек, которого я желала бы видеть, — моя мать, но я не знаю даже, жива ли она. Что до того господина, о котором пишет почтенный Содзу, я предпочла бы, чтобы он по-прежнему считал меня умершей. О, помогите же мне, объясните ему, что произошло недоразумение, и спрячьте меня где-нибудь.
— Боюсь, что это будет нелегко, — монахиня была явно взволнована. — В целом мире вы не найдете монаха простодушнее нашего Содзу. Можете быть уверены — он ничего не утаил от господина Дайсё. Вряд ли нам удастся теперь скрыть правду. К тому же, имея дело со столь важной особой…
— Ну есть ли на свете женщина упрямее? — поддержали ее прислужницы и, поставив занавес у входа во внутренние покои, впустили туда Когими. Однако мальчик был еще слишком мал, и, хотя ему было известно, кто находится за занавесом, он, оробев, долго молчал.
— У меня есть еще одно письмо, — сказал он наконец, смущенно потупившись, — но я не знаю… Не сомневаюсь, что господин Содзу сказал правду, и все же…
— Ах, какой милый! — растрогалась монахиня. — Ну конечно же, вы не ошиблись, — обратилась она к нему, — особа, которой предназначено письмо, находится здесь. Но будет лучше, если вы поговорите с ней сами. Нам, посторонним, трудно понять, в чем дело. И если господин дал вам столь важное поручение несмотря на ваш юный возраст…
— Но я не знаю, что говорить. Она обращается со мной как с чужим и даже отвечать не хочет. Что я могу сказать? Однако я не смею ослушаться господина, а он поручил мне передать это письмо лично ей.
— Разве вам не жаль его? — сказала монахиня, подталкивая женщину к занавесу. — Будьте же поласковее.
Сама не своя от волнения, молодая госпожа села поближе, и, догадавшись, что перед ним наконец та, ради которой он приехал сюда, мальчик, подойдя к занавесу, подсунул под него письмо.
— Соблаговолите поскорее написать ответ, и я тотчас доставлю его. Встреченный столь неласково, он не хотел задерживаться в Оно. Развернув письмо, монахиня показала его молодой госпоже. Как
знаком был ей этот почерк и этот аромат, словно не принадлежащий нашему миру! Кое-кому из монахинь удалось мельком увидеть это удивительное послание, и, скорые на похвалу, они не скрывали восторга.
«Трудно оправдать Ваш поступок, но я готов простить Вас, хотя бы из почтения к Содзу. Мною владеет неодолимое желание встретиться с Вами и поговорить о тех поистине невероятных событиях, которые кажутся теперь далеким сном… Впрочем, я и сам понимаю, что не должен думать об этом, а уж что скажут другие…»
Не дописав, он продолжал так:
«Шел я к вершине,Ведомый мудрым наставником,Но, не дойдяДо нее, заблудился нечаянноСредь неведомых горных троп…
Помните ли Вы этого мальчика? После Вашего странного исчезновения я стал заботиться о нем в память о Вас!»
Содержание письма было весьма определенным, и женщина не могла сделать вид, будто оно попало к ней по ошибке. Но при мысли, что Дайсё приедет сюда и найдет ее в столь неприглядном обличье… Никаких слов недостанет, чтобы описать ее отчаяние. Содрогаясь от рыданий, упала она на ложе, а монахини растерянно стояли поодаль: «Что за странные причуды!»
— Как прикажете ответить? — настаивали они.
— О, дайте мне хоть немного прийти в себя, — взмолилась молодая госпожа. — Может быть, позже… Мысли мои в страшном беспорядке, и я не могу ничего вспомнить, как ни стараюсь. Я не понимаю даже, о каком сне идет речь. Мне надо немного успокоиться, я уверена, что тогда содержание этого письма станет для меня более понятным. А пока отдайте его обратно. Не исключено, что оно вообще предназначено кому-то другому и это просто недоразумение…
И, не свернув письма, она сунула его монахине.
— Настолько не считаться с приличиями! — возмутились прислужницы. — Неужели вы не понимаете, что осуждать станут не только вас, но и тех, кто о вас заботится?
