Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3.
— Иногда мне кажется, — признавался принц, — что душа моя уже пребывает в лотосе, растущем в незамутненном пруду[145] (388). Право же, когда б не тревога за судьбу малолетних дочерей, я бы не медлил…
Монах Адзари был близок с государем Рэйдзэй, коего наставлял в чтении сутр. Однажды, приехав в столицу, он по обыкновению своему зашел к Государю, чтобы ответить на его вопросы, касающиеся священных текстов. Вспомнив в какой-то связи принца, Адзари сказал:
— Восьмой принц достиг великой мудрости и глубоко проник в суть Учения. Я склонен видеть в этом предопределение, сложившееся еще в прошлых его рождениях. Просветленность его души настолько велика, что он кажется настоящим отшельником.
— Неужели принц до сих пор не переменил обличья? — удивился государь Рэйдзэй. — Я слышал, что молодые люди называют его отшельником в миру. Трогательно, не правда ли?
Случилось так, что при их беседе присутствовал Сайсё-но тюдзё. «Мне, более чем кому бы то ни было, ненавистен этот мир, — думал он, прислушиваясь к словам Адзари, — и все же я до сих пор влачу жалкое существование, не решаясь сбросить это тягостное бремя и открыто посвятить себя служению. А Восьмой принц сумел стать отшельником, хотя по-прежнему живет в миру. Что руководило им?»
— О, принц давно возымел желание принять постриг, — продолжал между тем Адзари. — Но кое-какие обстоятельства… Теперь же он не решается оставить дочерей.
Порвав связи с миром, Адзари был тем не менее большим любителем музыки, а потому не преминул добавить:
— Ах, вы и вообразить не можете, как прекрасно играют его дочери на кото! Звуки, извлекаемые ими из струн, едва ли не сладостнее журчания горных ручьев. Слушаешь их, и кажется, будто попал в землю Вечного блаженства.
Государь улыбался, слушая его восторженные, немного старомодные похвалы.
— Право же, трудно предполагать такие достоинства в девицах, воспитывающихся в доме отшельника, — сказал он. — Не замечательно ли это? Значит, принц боится оставить дочерей? Как же он должен страдать, несчастный! Может быть, он согласится доверить их мне? Если, разумеется, я задержусь в этом мире дольше, чем он…
Государь Рэйдзэй прежде назывался Десятым принцем. Вспомнив о Третьей принцессе, которой участь была некогда вверена покойному министру с Шестой линии, он подумал, что неплохо было бы убедить принца последовать примеру государя Судзаку. Юные дочери принца, несомненно, составят утешение его старости…
А мысли Сайсё-но тюдзё устремились совершенно в иную сторону. Ему захотелось встретиться с Восьмым принцем и самому убедиться, сколь велика просветленность его души. Увидев, что Адзари собирается уходить, Сайсё-но тюдзё задержал его.
— Не соблаговолите ли вы намекнуть при случае принцу, — попросил он, — что я хотел бы посетить его и кое о чем расспросить?
В свою очередь, Государь велел передать Восьмому принцу следующее:
— Я был искренне растроган, услыхав о том, как вы живете…
Давно уж душа,Над миром поднявшись, стремитсяК горным вершинам.Но не ты ли воздвиг предо мноюВосьмислойной грядой облака?
Сопутствуемый гонцом Государя, Адзари вернулся в Удзи.
В этой горной глуши даже человек столь невысокого ранга был редким гостем, поэтому принц, чувствуя себя польщенным, устроил высочайшему посланцу любезный прием, не преминув попотчевать его самыми достопримечательными местными лакомствами.
«С миром тщетыНе все еще порваны связи,Хоть и решилсяЯ келью себе построитьНа горе Отвращенья от мира…» (389) —
нарочно стараясь умалить свое значение, ответил принц, и, глядя на его письмо, Государь с сожалением подумал, что слишком многое еще привязывает его к миру.
— Господин Сайсё-но тюдзё, судя по всему, полон решимости вступить на путь просветления, — сказал Адзари Восьмому принцу. — Он настоятельно просил меня передать вам, что мечтает проникнуть в тайны Учения, что эта мечта с малолетства поселилась в его сердце, хотя, к сожалению, он так и не сумел осуществить ее и продолжает жить в суетном мире, отдавая все свое время государственным и личным делам. «Человек я незначительный, — говорит он, — и вряд ли кто-то стал бы мне препятствовать, решись я отвернуться от мира и в уединении изучать священные тексты. Но слишком многое отвлекает меня, и я не нахожу в себе довольно твердости…» Возможно, рассказ мой о вашей удивительной, достойной восхищения жизни и побудил его обратиться именно к вам…
— Обыкновенно люди начинают понимать, что мир наш — не более чем временное жилище, только тогда, — ответил принц, — когда на них обрушивается какая-то беда. Да, лишь тогда жизнь начинает казаться им тягостным бременем и у них возникает желание вступить на Путь. А этот человек, насколько я понимаю, еще молод, перед ним открыто прекрасное будущее, весь мир подвластен его желаниям… Казалось бы, он должен радоваться жизни, а не помышлять о грядущем. Как тут не удивляться? Для меня этот шаг был естественным, ибо моя жизнь складывалась так, будто какие-то высшие силы нарочно хотели внушить мне ненависть к миру. В конце концов мне удалось обрести душевный покой, но боюсь, что жить мне осталось уже немного и я уйду, так и не успев достигнуть своей цели, не успев проникнуть ни в прошедшее, ни в грядущее. Так что не учеником и наставником можем мы стать друг другу, а спутниками, по единому пути идущими.
С того дня между принцем и Сайсё-но тюдзё завязалась переписка, и скоро юноша сам приехал в Удзи.
Место, где жил принц, оказалось куда более унылым, чем ему рисовалось. Дом напоминал травяную хижину — временный приют странника, убранство же его состояло из самых необходимых вещей. В горах бывает немало живописных, тихих уголков, но здесь ревели бурные горные потоки, шумели волны, не давая отвлечься от печальных дум, а ночью так неистово завывал ветер, что невозможно было и на миг забыться сном. Для монаха, решившего разорвать связи с миром, вряд ли можно было найти лучшее пристанище. Но как жили здесь его юные дочери? Оставалось предположить, что они грубы и бесчувственны — словом, совершенно непохожи на обычных женщин.
Молельня была отделена от жилых покоев лишь тонкой перегородкой, более легкомысленный юноша наверняка попытался бы воспользоваться преимуществами своего положения и войти с девушками в более короткие отношения. Нельзя сказать, чтобы Сайсё-но тюдзё не испытывал никакого волнения, но ему удалось справиться с ним. В самом деле, разве он приехал сюда не для того, чтобы освободиться от гнета суетных помышлений? Стоило ли, забыв обо всем и поддавшись новому соблазну, позволять устам своим произносить недостойные речи? Право же, у него были совершенно иные намерения, и вряд ли…
Смиренный облик принца возбудил искреннее участие в сердце Сайсё-но тюдзё, и он стал часто бывать в Удзи.
Пусть люди и почитали принца всего лишь «монахом в миру», о лучшем наставнике и мечтать было невозможно, ибо, не подавляя юношу своей мудростью, он помогал ему проникнуть в великие тайны горных вершин, постичь смысл священных текстов. В мире немало людей, которые ведут отшельнический образ жизни, много мудрых наставников, но в присутствии достопочтенных священнослужителей высших рангов невольно робеешь и стараешься держаться в отдалении, к тому же их не всегда удобно расспрашивать о сокровенном. Остальные ученики Будды, незаменимые, когда речь идет о соблюдении различных предписаний и установлений, слишком невежественны, косноязычны, а зачастую просто грубы. К тому же днем Сайсё-но тюдзё был занят во Дворце и совершенно не имел досуга, а не станешь ведь приглашать такого монаха к себе в дом вечером для тихой беседы? В принце же благородство сочеталось с величайшим смирением, самые сложные положения Учения он умел разъяснить, используя простые, всем доступные примеры. Возможно, его просветленность и не была столь уж велика, но благородный человек всегда быстрее других проникает душу вещей. Так или иначе, Сайсё-но тюдзё день ото дня все более привязывался к своему наставнику и тосковал, когда придворные обязанности мешали ему навещать его.
Видя, с каким почтением относится юноша к Восьмому принцу, государь Рэйдзэй тоже стал часто писать к нему, и в печальной, всеми забытой горной обители начали появляться люди.
Государь Рэйдзэй время от времени изъявлял свое благоволение богатыми дарами, а уж Сайсё-но тюдзё тем более старался использовать любую возможность, дабы обеспечить принца всем необходимым и для торжественных случаев, и для повседневной жизни.
Так прошли три года. В исходе осени, когда настала пора возносить очередные хвалы будде Амиде[146], принц переехал в молельню того храма, где жил Адзари, ибо начался лов ледяной рыбы и в его жилище сделалось слишком шумно. Там он намеревался провести семь дней.
