Автор неизвестен - Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

– Хорошо, мы ее уговорили и домой отвели, – вставила Цзиньлянь, – а то посмотрел бы батюшка, какая она была.

Юйлоу, Пинъэр, дочь Симэня, а с ними и Цзинцзи пошли пить чай в покои Юэнян. Потом дочь Симэня ушла к себе и обрушилась на Цзинцзи:

– Чего это ты вдруг с Лайвановой женой зубоскалишь, а? Или тебе жить надоело, арестантское отродье? А вдруг отец узнает, ей-то ничего не будет, а тебе умереть спокойно не даст.

В тот день Симэнь Цин долго спал, а как только проснулся, ему доложили о прибытии господина Цзина, назначенного военным комендантом[8]. Симэнь быстро причесался, обвязал голову повязкой и, приодевшись, вышел в залу, где принимал гостя, наказав Пинъаню подать чай.

Тем временем на заднем дворе царило оживление. Хуэйлянь, Юйсяо и Сяоюй играли на семечки. Сяоюй села верхом на Юйсяо и кричала:

– Ах ты, негодница! Проиграла, а теперь увертываешься? Хуэйлянь, поди подержи ее за ногу. Я ей покажу!

– Юйсяо! – крикнул Пинъань, когда игра была в самом разгаре. – Почтенный господин Цзин пожаловал. Меня за чаем послали.

Юйсяо, занятая с Сяоюй, не обращала на него никакого внимания.

– Ну, человек ведь ждет, – торопил слуга.

– Чего ты привязался, арестантское отродье! – заругалась Хуэйлянь. – Нужен чай, так ступай на кухню. Кто у котлов стоит, у того и спрашивай. Мы хозяйкам подаем, а посторонние нас не касаются.

Пинъань пошел на кухню. Там в этот день суетилась жена Лайбао – Хуэйсян.

– Видишь, у меня руки заняты, обед готовлю, а тебя тут за чаем несет, – ворчала Хуэйсян. – Ступай в дальние покои .

– Я только оттуда, – отвечал слуга. – Там тоже не дают. Хуэйлянь говорит, не ее дело – кто у котла, у той, мол, и спрашивай.

– Ишь, сварливая бабенка! – заругалась Хуэйсян. – Она себя к господским покоям причислила. А нам на роду написано у котлов стоять. А тут еще чай вынь да положь. Раз ты меня навек к котлам причислила и ко мне же за чаем посылаешь, так жди дольше. Назло никакого чаю не получишь.

– Давай, скорей, сестрица, – упрашивал Пинъань, – а то господин Цзин давно уж сидит. Задержишься, батюшка ругаться будет.

Пока одна сваливала на другую, прошло немало времени. Наконец Юйсяо вынесла сладости и ложки, и Пинъань подал чай.

Засидевшийся комендант Цзин не раз собирался откланяться, но его удерживал Симэнь. Заметив, что чай остыл и утратил аромат, Симэнь отругал Пинъаня и велел приготовить другой.

– Кто чай заваривал? – спросил Симэнь, как только ушел Цзин.

– На общей кухне заваривали, – отозвался Пинъань.

Симэнь пошел к Юэнян.

– Гостю холодный, дурно заваренный чай подали, – сказал он. – Узнай на кухне, чьих рук дело, да накажи как следует.

– Сегодня очередь Хуэйсян, – подсказала Сяоюй.

– Что, этой уродине жить надоело?! – вспылила Юэнян и велела Сяоюй позвать виновницу во двор. – По плети соскучилась, а? – допрашивала хозяйка вставшую на колени Хуэйсян.

– Я обед варила, – говорила Хуэйсян, – тетушке постное готовила. Некогда мне было, вот чай и остыл.

Юэнян отчитала ее и под конец простила.

– Отныне гостям батюшки чай будут заваривать Юйсяо и Хуэйлянь, – приказала хозяйка. – А на кухне пусть кормят и поят прислугу.

Хуэйсян еле сдерживала гнев. Едва дождавшись ухода Симэня, она выбежала из кухни, и, рассвирепевшая, бросилась к Хуэйлянь.

– Потаскуха проклятая! – закричала она, тыча пальцем в сторону Хуэйлянь. – Ты, конечно, довольна, в хозяйских покоях служишь. Тебе счастье на роду написано, а моя бабья доля на кухне возиться. Меня кухаркой у котлов называешь, ко мне и за чаем посылаешь? Как я, так и ты – обе рис варим. Кто ты есть такая? Сверчок жабу есть не станет. Что ты, что я – из одного теста сляпаны. Ты пока что в женах батюшки не состоишь и нечего зазнаваться! Да если б и состояла, я б тебя не испугалась.

– Что ты болтаешь! – отвечала Хуэйлянь. – Сама кое-как заварила, а я причем? Чего ты на мне-то зло срываешь?

Хуэйсян разозлилась пуще прежнего.

– Потаскуха проклятая! – заругалась она. – Избить меня подстрекала, да не вышло. У Цаев хахаля завела, тоже не удалось. Так теперь сюда заявилась воду мутить?

– Завела? А ты видала? Ну и заткни свой поганый рот! А ведь и тебя, сестрица, девицей непорочной не назовешь.

– Это почему ж? – возразила Хуэйсян. – Ты меня своей меркой не меряй. О тебе и говорить не приходится. Горстью стольких зерен не зачерпнуть, скольких ты мужиков приваживала. Думаешь, никто о твоих тайных проделках не знает? У тебя и к хозяйкам нет никакого почтения, что ж о нас говорить?!

– О каких таких проделках ты болтаешь? Чем я непочтительна к хозяйкам, а? Как ни запугивай, я тебя все равно не боюсь.

– У тебя заступник есть, вот ты и храбришься, – продолжала упрекать Хуэйсян.

Пока они ругались, Сяоюй позвала Юэнян.

– Вот ничтожества проклятые! – разнимая их, кричала Юэнян. – Нет, чтобы делами своими заниматься, так они сцепились! Хотите, чтоб хозяин услыхал? Он вам покажет. Не били вас раньше, изобьют на этот раз.

– Если изобьют, – заявила Хуэйлянь, – то, не будь я Хуэйлянь, если не выпущу тебе кишки, потаскуха. Своей жизнью поплачусь, а с тобой расправлюсь. Вместе отсюда уйдем!

С этими угрозами Хуэйлянь ушла в передние покои. Потом она стала еще надменней. Полагаясь на Симэня, на близкие с ним отношения, Хуэйлянь никого в доме не замечала. Целыми днями просиживала она рядом с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Чуньмэй.

Тетушка Фэн привела служанку. Девушку лет тринадцати сначала провели к Пинъэр, а потом отдали Цзяоэр в служанки. Цзяоэр уплатила за нее пять лянов серебром, но не о том пойдет речь.

Да,

Зимней сливы цветы самовольно весну возвещают,Феи ветра Фэнъи настойчивый зов отвергают.Тому свидетельством стихи:Снаружи ликуют бесы, а душу сжигают страсти;Утех ожидает тело, их сладостной жаждет власти.В красивом седле прогулку с утра совершать не худо,А вечером, воротившись, забыться в притоне блуда.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Красавицы в саду – букет цветов,

благоуханный, пестрый, свежий,

Порхают на качелях вверх и вниз,

так обольстительны, нарядны.

Добавлены здесь к утренней красе

парчи рисунчатой узоры,

Весенняя истома разлита

и веет ветерок прохладный,

Взошли ростки красавиц-орхидей

у светлых яшмовых ступней;

Как веточка душистая цветет

за занавеской чаровница…

Кто сам растит губительный побег,

тот осмеяния достоин.

В покоях женских нравов чистота,

хоть расшибись, никак не сохранится.

Так вот. Прошел Праздник фонарей и настал День поминовения усопших[1]. К Симэню с утра прибыл Ин Боцзюэ с приглашением поехать за город. Угощал Сунь Молчун.

Хозяин отбыл на пир, а Юэнян велела устроить в саду качели и сопровождаемая остальными женами вышла развеяться и стряхнуть с себя весеннюю истому. Первыми качались Юэнян и Юйлоу. Потом пригласили Цзяоэр и Цзиньлянь, но Цзяоэр, сославшись на дурное самочувствие, отказалась. Предложили Пинъэр, и она села рядом с Цзиньлянь.

– Сестрица, – крикнула ей немного погодя Юйлоу, – давай стоя покачаемся, а? Только не смейся, ладно?

Своими нежными, будто выточенными из нефрита, руками они крепко ухватились за цветастые шелковые шнуры, встали на разрисованную доску, и Юэнян велела Хуэйлянь с Чуньмэй подтолкнуть качели.

Да,

Редко встречают друг другатакие румяные лица,Не часто видятся вместестоль белоснежные плечи,Точеные, будто из яшмы,четыре тончайшие пясти,И над землею пареньедвух пар, как лотосы, ножек!

Когда качели взметнулись ввысь, Цзиньлянь громко рассмеялась.

– Не шути, сестрица, – предупреждала ее Юэнян. – Смотри, упадешь, будет не до смеху.

Не успела она сказать, как Цзиньлянь поскользнулась. Туфельки на высокой подошве начали сползать с доски. Она не удержалась и повисла на шнурах. Если б вовремя не остановили качели, упала б она и увлекла за собой Юйлоу.

– Я тебе говорила, сестрица, нельзя смеяться. – Юэнян обернулась к Цзяоэр и продолжала: – На качелях никак нельзя смеяться. Добром не кончится. Ноги ослабнут и свалишься. Помню, в детстве по соседству с нами жил цензор Чжоу. Был тоже весенний праздник. Мы, девочки, пошли к ним в сад с барышней Чжоу на качелях качаться. Она вот так же расхохоталась, поскользнулась и плюх! – верхом на доску. Потом ее замуж выдали, да обратно к родителям прогнали: чистоты, говорили, в девичестве не сберегла. Так что на качелях смех забыть надо.

– Не умеешь ты, сестрица Мэн, – сказала Цзиньлянь. – Погоди, мы с сестрицей Ли покачаемся.

– Будьте осторожней, – предупредила их Юэнян и велела Юйсяо с Чуньмэй подтолкнуть качели.