Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL.

На четвертое утро Баоюй широко открыл глаза и, глядя на матушку Цзя, сказал:

— Больше я не буду жить в вашем доме, скорее проводите меня отсюда!

Матушке Цзя показалось, будто у нее вырвали сердце. Наложница Чжао, стоявшая рядом, принялась ее уговаривать:

— Не надо так убиваться, почтенная госпожа! Мальчик не выживет, так не лучше ли как следует обрядить его, и пусть он спокойно уйдет из этого мира. По крайней мере, избавится от страданий. А своими слезами и скорбью вы лишь увеличите его мучения в мире ином.

Матушка Цзя в сердцах плюнула ей в лицо и разразилась бранью:

— Подлая баба! Откуда тебе известно, что он не выживет? Может быть, ты только и мечтаешь о его смерти ради собственной корысти? Лучше не думай об этом! Если только он умрет, всю душу из тебя вытряхну! Это вы подстрекаете господина, чтобы заставлял мальчика целыми днями читать и писать! Запугали так, что сын от родного отца прячется, как мышь от кошки! Кто, как не ваша свора, строит козни? Довели мальчика до беспамятства и радуетесь! Нет, это вам так не пройдет!

Она бранилась, а слезы ручьями катились из глаз. Цзя Чжэн тоже разволновался. Крикнув наложнице Чжао, чтобы убиралась, он ласково принялся утешать матушку Цзя. В этот момент на пороге появился слуга и громким голосом доложил:

— Два гроба готовы!

Матушке Цзя будто вонзили нож в сердце, и она испустила горестный вопль.

— Кто распорядился готовить гробы? — крикнула она. — Хватайте этих людей и бейте палками до смерти!

Матушка Цзя так разбушевалась, что готова была перевернуть все вверх дном.

И вдруг среди этой суматохи откуда-то издалека донеслись еле различимые удары в деревянную рыбу[240] и послышался голос:

— Слава избавляющему от возмездия и освобождающему от мирских пут всемогущему Бодхисаттве! Если кого-нибудь постигло несчастье, если нет спокойствия в доме, если кто-то одержим нечистой силой, если кому-то грозит опасность — зовите нас, и мы исцелим его!

Матушка Цзя и госпожа Ван тотчас приказали слугам бежать на улицу и разузнать, кто там. Оказалось, что это буддийский монах с коростой на голове и хромой даос.

Вот как выглядел буддийский монах:

Сливовый нос.Брови — длинные нити волос.Свет камней драгоценных в глазах,Что подобен сиянию звезд.

Ряса порвана. Туфли ветхи.Он идет, а следов — нет как нет!…Весь в пыли, да и чирей к тому ж…Вот каков он, монаха портрет!

Вот каким был даосский монах:

Одна нога его подъемлет,другая опускает вниз,Он с головы до ног забрызган,прилипли к телу грязь и слизь.Когда бы, встретясь, вы спросили:«Где дом родной? Где отчий край?»«От Жо-реки на запад, — скажет, —там горы высятся — Пэнлай».

Цзя Чжэн велел пригласить монахов и первым делом осведомился, в каких горах они занимались самоусовершенствованием.

— Вам это знать ни к чему, почтенный господин, — ответил буддийский монах. — Дошло до нас, что в вашем дворце есть страждущие, и мы пришли им помочь.

— У нас двое нуждаются в помощи, — промолвил Цзя Чжэн. — Не знаю только, каким чудодейственным способом можно их исцелить.

— И вы спрашиваете об этом у нас? — вмешался в разговор даос. — Ведь вы владеете редчайшей драгоценностью, она может излечить любой недуг!

— Да, мой сын родился с яшмой во рту, — подтвердил Цзя Чжэн, взволнованный словами даоса, — на ней написано, что она охраняет от зла и изгоняет нечистую силу. Но мне ни разу еще не довелось испытать ее чудесные свойства!

— Это потому, что в ней кроется нечто неведомое вам, почтенный господин, — пояснил буддийский монах. — Прежде «баоюй» обладала чудесными свойствами, но заключенный в ней дух ныне лишился своей волшебной силы — страсть к музыке и женщинам, жажда славы и богатства, а также прочие мирские страсти, словно сетью, опутали ее обладателя. Дайте мне эту драгоценность, я прочту над ней заклинание, и она вновь обретет свои прежние свойства.

Цзя Чжэн снял с шеи Баоюя яшму и передал монахам. Буддийский монах взвесил яшму на ладони и тяжело вздохнул:

— Вот уже тринадцать лет, как расстались мы с тобой у подножья хребта Цингэн! Хоть и быстротечно время в мире людском, но твои земные узы еще не оборваны! Что поделаешь, что поделаешь! Как счастлив ты был когда-то!

Тебя тогда не связывало Небо,ты не был скован и земной уздой,Ни радости земные, ни печалине тяготили мир сердечный твой.С тех пор, как ты, бездушный прежде камень,одушевившись, стал на всех похож,Здесь, в мире бренном, и встречал и встретишьто, что на правду делят и на ложь.

Как жаль, что ныне приходится тебе нести бремя земного существования!

Налеты пудры, яркие румяна…А чистоты лучи затемнены!В неволе страждут селезень и утка[241],за окнами, как в клетке, пленены…Но сколь бы сон глубок ни оказался,пройдет, и пробужденья час пробьет,Как сменятся пороки чистотою,так, значит, справедливость настает!

Буддийский монах замолчал, несколько раз погладил яшму рукой, пробормотал что-то и, протягивая ее Цзя Чжэну, сказал:

— Яшма вновь обрела чудодейственную силу, будьте осторожны и не пренебрегайте ею! Повесьте яшму в спальне мальчика, и пусть никто к ней не прикасается, кроме близких родственников. Через тридцать три дня ваш сын поправится!

Цзя Чжэн распорядился подать монахам чаю, но те исчезли, и ему ничего не оставалось, как в точности выполнить все, что они велели.

И в самом деле, к Фэнцзе и Баоюю вернулось сознание, с каждым днем они чувствовали себя все лучше и даже захотели есть. Только теперь матушка Цзя и госпожа Ван немного успокоились.

Узнав, что Баоюй поправляется, Дайюй вознесла благодарение Будде. Глядя на нее, Баочай засмеялась.

— Чему ты смеешься, сестра Баочай? — спросила Сичунь.

— У Будды Татагаты забот больше, чем у любого смертного, — ответила Баочай. — К нему обращаются во всех случаях — когда надо спасти жизнь или защитить от болезней, даже когда надо устроить свадьбу. Представляешь себе, как он занят?

— Нехорошие вы! — краснея, воскликнула Дайюй. — У разумных людей вы ничему не учитесь, только и знаете, что злословить, как эта болтушка Фэнцзе!

Она откинула дверную занавеску и выбежала из комнаты.

Если хотите узнать, что произошло потом, дорогой читатель, прочтите следующую главу.

Глава двадцать шестая

Через тридцать три дня Баоюй выздоровел, ожог на лице зажил, и он снова поселился в саду Роскошных зрелищ. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Цзя Юнь дни и ночи дежурил у постели Баоюя, когда тот болел. Сяохун тоже ухаживала за больным вместе с другими служанками. Часто встречаясь друг с другом, молодые люди постепенно сблизились. Однажды Сяохун заметила у Цзя Юня платочек, очень похожий на тот, что она потеряла. Но спросить об этом юношу она постеснялась.

Цзя Юнь после выздоровления Баоюя вновь стал присматривать за работами в саду. Сяохун пыталась забыть о платочке и о Цзя Юне, но не могла, а поговорить с юношей не решалась, боясь, как бы ее не заподозрили в чем-то дурном.

Однажды, размышляя, что делать, она, расстроенная, сидела в комнате, как вдруг за окном кто-то ее окликнул:

— Сестрица, ты здесь?

Сяохун посмотрела через небольшой глазок в оконной бумаге и, увидев, что это служанка Цзяхуэй, отозвалась:

— Здесь. Заходи!

Цзяхуэй вбежала в комнату, села на край кровати и с улыбкой промолвила:

— Мне так повезло! Я стирала во дворе, а тут вышла сестра Хуа Сижэнь и велела мне отнести в павильон Реки Сяосян чай, который Баоюй посылал барышне Линь Дайюй. А старая госпожа в это время прислала барышне деньги, и та раздавала их своим служанкам. Когда я собралась уходить, она взяла две пригоршни монет и дала мне. Я даже не знаю, сколько. Может, спрячешь их у себя?

Она развернула платочек и высыпала монеты. Сяохун тщательно пересчитала их и убрала.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Цзяхуэй. — Съездила бы домой на несколько дней, позвала лекаря, чтобы прописал лекарство.

— Глупости! — оборвала ее Сяохун. — Зачем я ни с того ни с сего поеду домой?

— Да, вспомнила! — воскликнула Цзяхуэй. — У барышни Линь Дайюй слабое здоровье, она всегда пьет лекарство, попросила бы у нее.

— Вздор! — ответила Сяохун. — Разве можно пить лекарство без разбору?

— Но и так поступать, как ты, тоже нельзя, — возразила Цзяхуэй. — Не ешь, не пьешь. К чему это приведет?

— Ну и что же? — сказала в ответ Сяохун. — Лучше умереть сразу, и делу конец!

— Зачем ты так говоришь? — взволнованно спросила Цзяхуэй.

— Не знаешь ты, что у меня на душе! — вздохнула Сяохун.