Лисий перевал : собрание корейских рассказов XV-XIX вв. - Антология
Он схватил ее за плечо, приподнял и, приблизив светильник, всмотрелся в ее лицо. В самом деле, она выглядела так, будто только что родила. К тому же лицо ее было таким прекрасным, как белая яшма с горы Цзиншань[151], а на бровях, похожих на иероглиф «восемь»[152], и на щеках, подобных цветам лотоса, блестели капельки пота — будто красные лотосы пили утреннюю росу! А ее глаза, блестевшие как предрассветные звезды, были полны страха, и из них струились слезы. Словом, вид был у нее такой печальный, что мог растрогать даже деревья и камни! И стражник подумал: «Ведь мы с этой женщиной вообще-то не враги и ничего хорошего не будет, если я доведу ее до погибели. Конечно, я оставлю ее в покое, если она отвалит мне с тысчонку. Тогда я сегодня же ночью тайно унесу денежки, а завтра подам прошение об отставке. И, если в десятке ли за Восточными воротами куплю небольшой клочок хорошей земли, займусь хозяйством да стану торговать овощами, то не пройдет и нескольких лет, как сделаюсь большим богачом! Разве это будет не чудесно? Судя по тому, как она живет, тысчонку из нее можно вытянуть свободно!» Подсев поближе к вдове, он сказал:
— Слышал я, что ты только что родила. Видно, чувствуешь еще недомогание. Однако, служа у господина чиновника из судейского приказа, я хожу повсюду, — и в городе, и за его стенами, — выслеживаю воров, других преступников и молодых женщин, промышляющих, как ты. Я их арестовываю и доставляю в управу. Затем и пришел. Как бы ни была ты нездорова, придется тебе пойти со мной. Живо вставай!
Вдова исподтишка оглядела стражника, делая вид, что она едва жива, и подумала: «Он вроде не очень злой и не такой уж бессердечный. К тому же, смотрю на его одежду — такая рвань, что, пожалуй, не стоит и трех монеток. А поглядеть на его лицо да послушать голос — за три дня не съел и чашки жидкой просяной каши! Негодяй, хотя и грозится, того и гляди помрет с голоду! Уж, конечно, я проведу этого болвана и соблазню его подарками!» Чуть склонив голову и раскрыв розовые губы, она заговорила нежным голосом:
— Я не знаю вас, господин начальник, и мне очень жаль, что в такую холодную погоду из-за моего поганого дела вам пришлось удостоить своим посещением мой презренный дом! Мне и стыдно, и страшно рассказывать вам о своем деле. Овдовев в двадцать лет, я, право же, четыре-пять лет блюла целомудрие. В доме у нас было мало народу, и я держала одну только вот эту молоденькую служанку с мужем. Поскольку муж служанки был родом из деревни, он, желая навестить родителей, часто отправлялся к себе на родину. Тогда служанке приходилось всю работу брать на себя. А в прошлом году, в пятой луне, я, перетрудившись, тяжело заболела и несколько десятков дней лежала совсем без сознания вот в этой самой комнате. И вот, однажды среди ночи, какой-то негодяй проник на женскую половину дома, изнасиловал меня сонную и скрылся! А когда после этого у меня появились признаки беременности, я, право, очень испугалась, что узнают люди, и не сказала об этом несчастье даже своей служанке. День за днем время пролетело быстро, и, когда я родила, мне ничего другого не оставалось, как убить ребенка! Однако, воистину, моя душа не лежала к этому! Пусть господин начальник учтет это, ведь он мне не враг! Разве вашему начальнику, да и, вообще, кому бы то ни было, обязательно знать, что произошло сегодня ночью? Это было бы известно только нам троим. Я же, без лишних слов, могла бы преподнести вам семьсот лян денег. Этого, конечно, мало, но если бы вы, согласившись принять деньги, пощадили меня, то совершили бы величайшее благодеяние. А если вы меня арестуете и пошлете на смерть, то за этот подвиг в должности вас, пожалуй, не повысят, да и подарка в несколько сот лян вы не получите. Одним словом, пощадив меня и приняв подарок, вы совершите тайное благодеяние — спасете человеческую жизнь и сможете воспользоваться деньгами. Было бы очень здорово, если бы вы так сделали. Одним поступком вы совершили бы два добрых дела. Пошлине, как говорится, и грушу бы съели, и зубы почистили. Подумайте же хорошенько об этом! Войдите в мое положение, — и сказав все это, она крикнула:
— Эй, Пхарволь! Ну-ка живо свари мясной суп и зажарь мясо! Да подай столик с вином!
А стражник выслушал ее слова и нашел их очень разумными. Кроме того, быстро были поданы хорошие мясные закуски и доброе вино, а от льстивых речей красавицы все таяло у него внутри. Угощая стражника хорошим вином и закусками, она по-доброму его уговаривала. А этот мужик впервые за всю свою жизнь видел такое обхождение. Однако, преисполненный алчностью к деньгам, он, принимая чашку с вином, сказал:
— Конечно, ты права. Разве между нами была какая-нибудь вражда? Но, с другой стороны, разве мне представится еще такой случай? Да ведь если я сейчас не стребую с тебя тысячу лян, то все люди назовут меня дураком! А раз так, то к тому, что ты мне уже посулила, прибавь-ка еще сотенки три! Прибавишь — и ничего тебе не будет, можешь спать спокойно, задравши ноги. И впредь рожай детей сколько угодно, хочешь — убивай их, хочешь — оставляй в живых. И если я когда-нибудь вмешаюсь в это, то можешь тут же назвать меня сукиным сыном!
— Ну что ж, пусть будет по-вашему! — согласилась вдова. Это пришлось весьма по душе стражнику. Он весело засмеялся, и, одной рукой поглаживая вдову, а другой принимая вино, пил, не считая чашек. Вино было очень приятным на вкус, но очень крепким. Поэтому стражник быстро опьянел и повалился, как труп!
А вдова кое-что задумала. Вдвоем со служанкой они взяли гроб[153] и, сняв крышку, уложили в него стражника, будто он был покойником. Затем, туго обвязав гроб в трех местах — по краям и в середине — крепкой соломенной веревкой, они вытащили его из дома. Служанка тащила спереди, а госпожа — толкала сзади. Еле-еле проволокли они гроб на мост Квантхонгё и поставили его
