Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
— А я не знаю, — отвечал Дайань. — Батюшка меня за одеждой послал.
— Арестантское твое отродье! — заругалась хозяйка. — Будешь от меня скрывать, разбойник, да? Пусть только хозяин поздно придет, ты мне за все ответишь. Ведь нынче день рождения госпожи Третьей. Так что пусть раньше является, а не средь ночи. Тогда ты мне лучше на глаза не показывайся, разбойник, сама бить буду, арестантское отродье!
— Я ведь не виноват, матушка, — оправдывался Дайань, — за что ж меня бить собираетесь?
— А почему он так бросился, когда пришли эти негодяи? — упрекала его Юэнян. — Ведь он спокойно завтракал, а тут и еду бросил — к ним помчался. Уж и не знаю, в какой омут затащат его на этот раз.
Было двадцать шестое число одиннадцатой луны — день рождения Мэн Юйлоу. Не будем рассказывать, как готовились к угощению, а скажем о Симэнь Цине.
Пока он собирался к Гуйцзе, в зале заведения мамаши Ли уже накрыли стол. Были приглашены две певицы со стороны.
Навстречу гостям вышли разодетые Гуйцзе и Гуйцин. Хозяйка опустилась на колени и стала просить прощения. Пока Гуйцзе и Гуйцин обносили гостей вином, Ин Боцзюэ и Се Сида балагурили, шутили и отпускали остроты.
— Мне спасибо говори, — обратившись к Гуйцзе, распинался Ин Боцзюэ. — Я все губы отшлепал, язык чуть не отнялся, пока твоего возлюбленного уломал. А ты от меня отворачиваешься. А что, если б заартачился, все б глаза выплакала, на улицу ведь пришлось бы выходить гостей песнями зазывать. Да что толку! Кто б глядеть-то на тебя стал! А все я уговорил, я уладил.
— Вот попрошайка противный! — заругалась Гуйцзе. — Так бы и стала я прохожих зазывать! Ух, как бы я тебя отругала!
— Ишь, негодница! Молебен не отстояла, а уж на монаха замахиваешься, неблагодарная! Когда тебя бросил, ты по другому пела, а теперь крылья обсохли и опять нос воротишь, да? А ну-ка, поди сюда да погрей мне губы. Что-то застыли.
И Боцзюэ обхватил и расцеловал Гуйцзе.
— Вот насильник! — закричала певица. — Лезет с ножом к горлу. Гляди, батюшку вином облил.
— Как она подлизывается, потаскушка, пигалица лукавая! — засмеялся Ин Боцзюэ. — Сударика пожалела: «Батюшку облил». Как ведь ласково называет-то, а я уж как пасынок,[347] мне ласка не положена.
— Ну хорошо, буду называть тебя сынком.
— Поди-ка, что расскажу, — позвал ее Боцзюэ и начал: — Побратались как-то молоденький краб и лягушонок, а кому называться старшим братом, а кому младшим — не знали. И решили: кто канаву перепрыгнет, тот и будет старшим. Лягушонок прыгнул раз, прыгнул другой — перепрыгнул. Краб только натужился, видит: две девицы к канаве за водой подходят. Обмотали они краба веревкой, зачерпнули воды и домой, а краба-то и забыли прихватить. Видит лягушонок — краб ни с места, спрашивает: «Чего ж ты не прыгаешь?» А краб ему в ответ: «Я бы прыгнул, да погляди, как меня эти девки опутали».
Гуйцзе и Гуйцин с кулаками набросились на Ин Боцзюэ, а Симэнь хохотал до упаду.
Однако не будем рассказывать, как они развлекались «среди букета цветов и узорной парчи», а перенесемся на время в дом Симэня и У Юэнян.
Ответный прием совпал с рождением Мэн Юйлоу. В покоях Юэнян сидели тетушка У — невестка Юэнян, золовка Ян и обе монахини. До самого заката прождали они Симэня, но он все не появлялся. Юэнян выходила из себя.
— До сих пор не показывается, а! — говорила, хихикая, Цзиньлянь, держа за руку Пинъэр. — Мы пойдем к воротам, поглядим.
— И охота вам! — удивилась Юэнян.
— Пойдем за компанию, — обратилась Цзиньлянь к Юйлоу, подхватывая ее за руку.
— Я прибаутки слушаю, — отозвалась Юйлоу. — Погодите, мать наставница еще одну расскажет и пойдем.
— Только постных не надо, я смачные обожаю, — посоветовала Цзиньлянь и присоединилась к остальным, окружившим монахинь.
— Что расскажет, то и слушай, — заметила Юэнян. — К чему мать наставницу неволить!
— Вы, сестры, наверно, не представляете, какие мать наставница прибаутки знает! — не унималась Цзиньлянь. — В прошлый раз мы упросили, она нам такие рассказывала! Ну, расскажите, мать Ван!
Монахиня Ван не спеша устроилась на кане поудобнее и начала:
— Миновал человек полпути и видит — навстречу ему тигр. Приготовился тигр его съесть, а человек взмолился: «Погоди, — говорит, — у меня старая мать останется. Ей восемь десятков лет. Кто за ней ухаживать будет? А то пойдем ко мне. Я тебе поросенка дам». Пожалел его тигр, пошел за ним. Рассказал сын матери, а она тем временем соевый творог отжимала. Жалко ей стало поросенка, она и говорит: «Дай вот ему поесть творожку». «Мать! — воскликнул сын. — Неужто ты не знаешь! Не ест он постного».
— Ну, неинтересная это прибаутка, — выразила неудовольствие Цзиньлянь. — Мне тоже постное да пресное не по душе. Я что поострее люблю.
— Вошли снохи свекра с днем рождения поздравить, — продолжала монахиня Ван. — Подносит чарку старшая сноха и говорит: «Вы у нас, батюшка, как чиновник». «Чем же я на чиновника похож?» — спрашивает свекор. «Вы на почетном месте восседаете, все в доме от мала до велика вас боятся. Чем не чиновник!» За ней поднесла чарку вторая сноха и говорит: «Вы у нас, батюшка, как свирепый подручный из управы». «Чем же я похож на него?» — спрашивает свекор. «Как чем?! Только крикнете, у всех в доме от мала до велика поджилки со страху трясутся». «Доброе ты обо мне слово молвила», — похвалил ее свекор. Подносит вина третья сноха и говорит: «Не чиновник вы, батюшка, и не подручный из управы». «Ну, а кто?» — спрашивает. «Заштатный постельничий вы у нас, батюшка», — отвечает сноха. «Это почему ж?» «Да потому, батюшка, — отвечает, — что во все наши шесть спален вхожи».
Все рассмеялись.
— Ишь, лысая карга,[348] — заворчала Цзиньлянь, — нас шестерых приплела. Если такой постельничий смелости наберется, пусть только попробует к нам в спальни заглянуть, пес плешивый, мы ему задницу так наломаем!
С тем Цзиньлянь, Юйлоу и Пинъэр пошли к воротам поглядеть, не покажется ли Симэнь.
— И где он в такой снег пропадает? — гадала Юйлоу.
— Да скорее всего у потаскухи Гуйцзе, — проговорила Цзиньлянь.
— После погрома? — удивилась Юйлоу. — Не может быть! Зол он на нее. Зарекался, не пойдет больше. Давай об заклад биться — нет его там.
— По рукам! — подхватила Цзиньлянь. — Сестрица Ли, будешь свидетелем. Я говорю: он сейчас у Гуйцзе. Позавчера он избил потаскуху, вчера к нам Ли Мин, черепашье отродье, заходил выведать как и что, а нынче с утра Ин и Се ходатаями пожаловали. Они-то его туда и затащили. Тут, по-моему, все старая сводня с потаскухой обмозговали. Им только его заполучить да прощение вымолить. А там и у жаровни разгорячить нетрудно будет и под полог заманить. Но до каких же пор они его держать собираются, а? Может быть, он сегодня вообще не придет. А ты сиди, жди его, Старшая!
— Тогда б он слугу прислал предупредить, — заметила Юйлоу.
Тем временем мимо проходил уличный торговец семечками. Пока они покупали тыквенные семечки, с восточной стороны неожиданно показался Симэнь верхом на лошади. Женщины тотчас же скрылись за воротами.
— Ступай посмотри, кто там у ворот стоит, — послал Симэнь вперед Дайаня.
— Это матушка Третья, матушка Пятая и матушка Шестая семечки покупают, — доложил слуга, подавшись на несколько шагов вперед.
Возле дома Симэнь Цин спешился и проследовал к задним малым воротам. Юйлоу и Пинъэр поспешили сказать о приезде хозяина Юэнян. Цзиньлянь же спряталась в тени за белым экраном. Когда Симэнь проходил мимо экрана, она выскочила прямо на него.
— Как ты меня напугала, негодница! — упрекнул ее Симэнь. — А что вы у ворот делали?
— И ты еще спрашиваешь! — обрушилась на него Цзиньлянь. — А где ты пропадал до этаких пор? Заставил жен у ворот дожидаться.
Симэнь Цин вошел в дом. В покоях Юэнян был накрыт стол и расставлены как полагается закуски и вино. Юйсяо держала кувшин, а дочь Симэня подносила чарки. Первую она поднесла Симэню, потом обнесла всех остальных. Когда все заняли свои места, Чуньмэй и Инчунь усладили пирующих музыкой и пением.
Вскоре со стола все убрали, а потом накрыли вновь — в честь Мэн Юйлоу. Появилось сорок блюд всевозможных редких яств, множество изделий из фруктов. Из кувшинов струился дивный аромат, в кубках радугой играло вино. Пировали до первой стражи. Будучи почетной гостьей, невестка У выпила немного и удалилась в заднюю комнату, а Юэнян и остальные жены в компании Симэнь Цина играли на пальцах, в домино и составляли по очереди рифмованные строфы.
— Раз моя очередь, — сказала Юэнян, — давайте составлять строфы по напеву и сверять с костями домино. Объявляется напев, вынимаются две кости и декламируется двустишие из «Западного флигеля».[349] Кто вынет названную в двустишии кость, пьет чарку.
Она стала доставать кости и объявила:
— Напев «Шестая госпожа»:
