Автор неизвестен Народные сказки - Японские народные сказки
— Ну и глупо же ты сделал! В другой раз отговорись, скажи, что выставил зонт на солнце сушиться, а тут, откуда ни возьмись, налетел вихрь, поломал ему все ребра, изорвал в клочья, и валяется он теперь, никуда не годный, где-то в самом дальнем углу чулана.
Делать нечего. Ворча и бранясь, надел настоятель поверх своего капюшона большую плетеную шляпу, накинул старенький плащ и отправился в дорогу.
Прошло несколько дней. Опять остался служка храм сторожить. Вот приходит к нему крестьянин и говорит:
— Солнечный нынче денек выдался! Собрался я навестить свою дочку, давно ее не видел. Только вот беда, идти мне далеко. Одолжите, будьте милостивы, вашу лошадь.
Тут вспомнил служка, что наказывал ему настоятель, и отвечает:
— Уж ты извини, приятель, но пустили мы недавно нашу лошадь пастись на солнышке, а тут, откуда ни возьмись, налетел вихрь, изломал ей все ребра, изорвал шкуру и валяется она теперь, никуда не годная, где-то в самом дальнем уголке чулана.
Крестьянин глаза вытаращил.
— Да-а, — говорит, — вот небывалый случай!
И ушел, покачивая головой.
Узнал про это настоятель и давай бранить служку пуще прежнего:
— Кто же так говорит? Разве можно лошадь равнять с зонтом? Надо было сказать, что лошадка наша на днях белены объелась и взбесилась. Так лягалась, так брыкалась, отбила себе и ноги и спину! Лежит теперь в стойле и встать не может.
Прошло три дня. Лежит настоятель на постели и отдыхает. А тут пришел в храм слуга из богатого дома и говорит служке:
— Хозяин просит настоятеля пожаловать к нему в дом по случаю праздника.
А служка ему в ответ:
— Настоятель наш на днях белены объелся, совсем взбесился! Так лягался, так брыкался, что отбил себе ноги и поясницу. Лежит теперь в стойле и не встает.
Услышал эти слова настоятель, обомлел. Вскочил с постели как ошпаренный — да как хлопнет служку по голове:
— В другой раз не станешь равнять настоятеля с клячей на посмешище прихожанам!
Как-то раз пошел настоятель служить заупокойную требу, а служка остался храм сторожить. Читал он, читал молитву, да и заснул крепким сном. Вдруг слышит спросонок чей-то голос у входа: «Можно войти?» Вышел служка из храма, протирая глаза, и видит: пришла соседская старуха с большим узлом.
— Передай, — говорит, — настоятелю гостинец ради праздника!
Взял служка узел, а оттуда теплый пар идет. Да так вкусно пахнет!
— Э, да она, кажется, колобки принесла! Оставить их настоятелю, так он по своей жадности сам все съест, не даст мне и кусочка попробовать. А ну-ка, дай отведаю!
Развязал служка узел, а в нем ларчик, полный теплых, свежих колобков. Принялся служка уплетать их за обе щеки и сам не заметил, как съел все колобки до единого. Тут только служка спохватился:
— Ай, ай, пропал я! Что теперь настоятелю скажу?
Стал он думать, как из беды выпутаться. И придумал. Схватил служка пустой ларчик из-под колобков и поставил в алтаре перед статуей Амиды. Потом собрал крошки, прилепил их к губам статуи и снова начал читать сутры.
Вернулся настоятель и спрашивает:
— Приходил без меня кто-нибудь?
— Соседская старушка приходила. Принесла ларчик с чем-то. Говорит, это вам по случаю праздника.
В самом деле, у подножия статуи Амиды стоял большой ларец. Что же в нем такое? Открыл его настоятель, а в нем пусто.
— Эй, служка, это ты все поел?! — сердито закричал настоятель.
А служка ему отвечает как ни в чем не бывало:
— Что вы, неужели бы я осмелился? Как же можно?
Потом поглядел по сторонам и воскликнул:
— А, вот оно что! Это Амида все слопал! Смотрите, у него губы в крошках!
Взглянул настоятель на статую:
— Так и есть! Вот наглая статуя, как бесчестно поступает! — да как хлопнет Амиду по голове ручкой опахала.
Бронзовая статуя так и загудела:
— Он-н! Он-н!
— Ах так? Ты еще и отпираешься, на другого сваливаешь? Вот же тебе за это!
Снова стукнул настоятель Амиду по голове, и снова статуя загудела:
— Он-н! Он-н!
Поглядел настоятель на служку и спрашивает грозным голосом:
— Слышишь? Амида говорит: «Он! Он!» Значит, все-таки ты виноват?
— Да разве от одного битья статуя сознается? — отвечает служка. — Нужно устроить испытание крутым кипятком.
Нагрел он воды в большом чайнике, да как плеснет на статую крутым кипятком.
Повалил во все стороны пар, шепчет, клокочет струя, будто Амида лопочет:
— С-с-слопал! С-с-слопал!
Служка и говорит:
— Слышите, настоятель? Вот он и сознался[162]!
108. Длинное, длинное имя
В старину это случилось, в старину. Жила в горах Кодзака многодетная семья. Детишек полон дом. Когда приспело время одной из невесток рожать, она пожелала:
— Если родится у меня мальчик, сочините для него длинное-длинное, особенное имя, не в пример другим.
Думали-думали всей семьей и наконец придумали:
— Тёгитё-Тёгитё-Тёгитё-Тёгинобэтто-Суттонтон-Оярикябу-Одзида-Дзунбукунгури-Масагаро.
Подрос мальчик, исполнилось ему пять лет. Стал он бегать, прыгать, резвиться во дворе. Однажды не остерегся мальчик и упал в колодец. Дети закричали в испуге:
— Ай, упал в колодец! Беда, беда! В колодец упал, помогите, спасите!
В доме поднялся шум. Услышала мать ребенка и спрашивает:
— Что случилось? Кто упал в колодец? Уж не мой ли сынок?
— Кто упал? Тёгитё-Тёгитё-Тёгитё-Тёгинобэтто-Суттонтон-Оярикябу-Одзида-Дзунбукунгури-Масагаро. Вот кто упал!
— Ах, несчастье, ужас, ужас!
Побежала она в соседний дом просить лестницу. Да запыхалась на бегу и твердит скороговоркой:
— Тёгитё-Тёгитё-Тёгитё-Тёгинобэтто-Суттонтон-Оярикябу-Одзида-Дзунбукунгури-Масагаро в колодец… Дайте лестницу!
Соседка ничего не разберет:
— Что такое? Что случилось!
— Тёгитё-Тёгитё-Тёгитё-Тёгинобэтто-Суттонтон-Оярикябу-Одзида-Дзунбукунгури-Масагаро — в колодец… Лестницу!
— Ничего не пойму! Чего?
— Да вот что, — заговорила женщина, отдышавшись, — Тёгитё-Тёгитё-Тёгитё-Тёгинобэтто-Суттонтон-Оярикябу-Одзида-Дзунбукунгури-Масагаро упал в колодец. Дайте лестницу скорее…
— А-а, поняла, сейчас несу, несу.
Несет соседка лестницу, да уже поздно. Пока повторяли по три раза такое длинное-длинное имя, мальчик утонул.
Вот и выходит: незачем давать детям слишком длинные, необыкновенные имена.
109. Длинная, длинная сказка
В старину, далекую старину один владетельный князь очень любил сказки. Только, бывало, прознает, что где-нибудь старик или старуха знают занятные, замысловатые сказки, как уже спешит туда в сопровождении всего двух-трех слуг. Никогда не уставал он слушать сказки.
Вот так и случилось. Много в том краю умелых рассказчиков, но князь все сказки переслушал. Новых нет, а старые прискучили.
Однажды князь говорит своим кэраям:
— Нельзя ли сыскать умельца, чтобы сказывал в мое удовольствие длинную-длинную сказку, пока я не скажу: довольно, хватит?
И вот повсюду было объявлено: «Если кто сумеет рассказать длинную-длинную сказку, такую, чтобы князь сказал: „довольно“, с того человека не будут взимать подати целый год да еще сверх того дадут ему богатые подарки».
Ну, уж тут поднялась настоящая сумятица! Сказочники поспешили наперебой в княжеский дворец. Заведут длинную-длинную сказку, только князю все мало:
— Как, уже конец? А дальше что было? — И уйдут, бедняги, ни с чем.
Все сказочники у князя перебывали, казалось, никто больше не придет, как вдруг заявился старенький крестьянин:
— Господин князь, я, негодный старикашка, пришел по твоему повелению, чтобы рассказывать твоей милости длинную-длинную сказку, пока не скажешь: «Довольно!»
— Хм, а я вот не скажу. Не скажу, — ответил князь.
Старик начал:
«Давно-давно это было. В некую гавань вошла большая джонка, такая большая, что могла бы вместить тысячу коку риса. Но не мешки с рисом везла эта джонка, а была до самых краев битком набита небывалым грузом. Ехали в ней детки лягушек-квакушек, малые лягушата. Вот приехали, а как на берег выпрыгнуть? Ой, страшно!
Тут один самый смелый лягушонок-квакушонок ручками оттолкнулся, ножками отпихнулся, глаза вытаращил и — ква-ак! — как прыгнет — шлеп!
А за ним другой лягушонок-квакушонок ручками оттолкнулся, ножками отпихнулся, глаза вытаращил и — ква-ак! — как прыгнет — шлеп!
А следом за ним третий лягушонок-квакушонок ручками оттолкнулся, ножками отпихнулся, глаза вытаращил и — ква-ак! — как прыгнет — шлеп!
Следом четвертый…»
Пересчитывает старик лягушат, не торопясь, одного за другим. Не выдержал князь и спросил:
— А долго еще эти самые лягушата-квакушата будут глаза таращить да прыгать — ква-ак, шлеп?
