Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.

Но не будем вдаваться во все эти подробности, а расскажем лучше о Баоюе. Поселившись в саду, он чувствовал себя вполне счастливым – о чем еще можно было мечтать? Вместе с сестрами и служанками он читал книги, писал, занимался музыкой, играл в шахматы, рисовал, декламировал стихи, собирал цветы, пел, гадал на иероглифах, разгадывал загадки и даже вышивал по шелку луаней и фениксов. Он написал четыре стихотворения, посвященные временам года, которые, несмотря на свое несовершенство, прекрасно отражали настроения обитательниц женских покоев.

Шатрам подобны, облака рядамиплывут, плывут, приветствуя рассвет,Все тише за домами гром трещоток[223],а сон прошел и сновидений нет.Холодная не радует подушка,а за окошком дождик моросит,В глазах весна – полна очарованья,а в мыслях тот, о ком мечта томит…И, внемля мне, свеча роняет слезы…Из-за кого? Из-за беды какой?Цветы печаль по капле изливают, —неужто я нарушил их покой?…Однако, – о, проказницы-красотки,лениво засыпайте, не спеша,Не принимайте шутки близко к сердцу,подушки на постели вороша!

Красавицы свернули рукодельяи отдались протяжной ночи чарам.Лишь попугай из клетки с позолотойгостей упрямо приглашает к чаю…Вот, осветив окно, луна лучамипроникла вглубь дворцового зерцала,И благовонья носятся клубамив высотах мглистых дремлющего зала.Чуть запотев, застыл янтарный кубок —то не росой ли лотос окропило?Сквозь стекла стен решетчатых прохладус попутным ветерком доносит ива,Беседок, словно вышитых на шелке, —расплывчатость на фоне глади водной.Задернут полог, дремлет красный терем,ушли заботы об одежде модной…

У павильона Красных трав душистыхна ветках гомон прекратили птицы,С луны пробился к тюлю занавесоксвет лучезарный призрачной корицы[224].В узорах моха на высоком камненочлег свой журавлям найти не поздно,Росой утуна около колодцаомоет ветерок воронам гнезда…Расправил феникс золотые крылья[225],на одеяле созданный из шелка,С луною девы ночью делят чувства,забыв про изумрудную заколку.Спокойна ночь, и только мне не спится,с похмелья хорошо б воды напиться, —Поворошу-ка в темном пепле угли,чтоб чай успел покрепче завариться.

Уже ночное время – третья стража,сны видит слива, спит бамбук устало,Не спят покуда ни парчовый полог,ни стая птиц в узоре одеяла[226].

Тень от сосны весь двор пересекла,лишь с журавлем делю свои печали,Цветами груш усыпана земля,но иволги все песни отзвучали[227].

Рукав девичий – словно изумруд!И все же холодны поэта речи,У господина соболь золотой,но все равно вино мороза легче…[228]

Как только вспомню барышень, —я рад: заваривают чай они умело —Сначала набирают свежий снег,а там, глядишь, уже вода вскипела!

О том, как Баоюй на досуге занимался стихами, можно долго рассказывать. Некоторые из них как-то увидел один влиятельный человек и, узнав, что они принадлежат кисти тринадцатилетнего мальчика из дворца Жунго, переписал и при всяком удобном случае повсюду расхваливал. Молодые люди, любители изящных и утонченных фраз и выражений о нежных чувствах, писали стихи Баоюя на веерах и стенах, зачитывались и восхищались ими. Находились люди, которые обращались к Баоюю с просьбой написать для них стихи или же присылали картинки, чтобы он сделал к ним стихотворные надписи.

Баоюй возгордился, забросил учебу и целые дни проводил за этим пустым и никому не нужным занятием. И вот, против ожиданий, настал день, когда спокойная жизнь Баоюя кончилась. А поселившиеся в саду девушки в своем небольшом пестром мирке жили по-прежнему привольно и беззаботно, смеялись и радовались, дав волю чувствам, не зная, что творится в душе Баоюя.

А Баоюй начал тяготиться пребыванием в саду, мечтал куда-нибудь уйти и впал в глубокую апатию, утратив интерес ко всему окружающему.

Минъянь это видел и решил развлечь господина, которому все надоело. Оставалось лишь одно средство. Минъянь отправился в книжную лавку, накупил множество пьес, старинных и современных романов, неофициальные жизнеописания Чжао Фэйянь, Хэдэ[229], У Цзэтянь, Юйхуань[230] и принес Баоюю. Тому показалось, будто он нашел жемчужину.

– Только прошу вас, господин, не относите эти книги в сад, – предупредил Минъянь, – если кто-нибудь узнает, мне попадет.

Но разве мог Баоюй отказать себе в таком удовольствии? Не долго думая, он выбрал несколько лучших по стилю и содержанию книг, положил под изголовье постели и тайком читал. Остальные книги, написанные на байхуа, он спрятал у себя в кабинете.

Однажды утром, это было в середине третьего месяца, Баоюй позавтракал, захватив с собой «Повесть об Инъин»[231] и другие книги и отправился к мосту у плотины Струящихся ароматов. Там он уселся под персиковым деревом и углубился в чтение.

И вот не успел он прочесть фразу: «Толстым слоем усыпали землю красные лепестки», как внезапный порыв ветра сорвал с деревьев цветы персика, в воздухе закружились лепестки, осыпали с головы до ног самого Баоюя и его книгу и сплошь укрыли всю землю вокруг. Баоюй хотел было встать и отряхнуться, но, боясь истоптать нежные лепестки, осторожно собрал их в пригоршню и бросил в пруд. Лепестки медленно поплыли и скрылись под плотиной Струящихся ароматов. Но на земле оставалось еще множество лепестков, и Баоюй стоял, не зная, как быть.

– Ты что здесь делаешь? – вдруг раздался у него за спиной голос.

Не успел Баоюй обернуться, как к нему подошла Дайюй, неся на плече небольшую лопатку для окапывания цветов, на которой висел шелковый мешочек, а в руке – метелочку, чтобы сметать лепестки.

– Вот хорошо, что ты пришла! – обрадовался Баоюй. – Подмети-ка эти лепестки! Здесь еще были, я собрал и бросил их в воду. И эти надо бросить.

– Нельзя, – заметила Дайюй. – Здесь вода чистая, но лепестки уплывут неизвестно куда, и там их могут осквернить. Я выкопала в углу сада возле стены могилку для опавших цветов. Сейчас подмету эти лепестки, мы положим их в шелковый мешочек и похороним, через некоторое время они сгниют и вновь обратятся в землю. Это лучше, чем бросить их в воду!

Лицо Баоюя озарилось радостной улыбкой.

– Погоди, сейчас я тебе помогу, только книги спрячу.

– Какие книги? – поинтересовалась Дайюй.

Баоюй пришел в замешательство, быстро убрал книги и ответил:

– Ничего особенного, «Золотая середина» и «Великое учение»[232].

– Ты что-то хитришь! – заметила Дайюй. – Дай-ка посмотрю.

– Дорогая сестрица, я и не думаю хитрить, потому что знаю: ты никому не расскажешь. Но книги эти замечательные! Начнешь читать, о еде позабудешь!

Он протянул Дайюй книги.

Дайюй отложила лопатку и метелку, взяла у Баоюя книги и стала просматривать, все больше и больше увлекаясь. Прошло время, за которое можно пообедать, а она не в силах была оторваться от чтения. Прочла уже несколько глав с описанием трогательных сцен и вдруг почувствовала неизъяснимое блаженство. Она не просто читала, а продумывала каждую фразу, стараясь ее запомнить.

– Ну что? Понравилось? – спросил Баоюй.

Дайюй в ответ лишь улыбнулась и закивала головой.

– Ведь это я полон страдания, полон тоски, – пояснил Баоюй, – а ты – та, перед чьей красотой «рушится царство и рушится город».

Дайюй покраснела до ушей, нахмурилась и, не глядя на Баоюя, гневно произнесла:

– Не болтай глупостей, негодник! Раздобыл где-то бесстыжие стишки [233], да еще меня оскорбляешь! Вот погоди, расскажу все дяде и тете!

Со слезами на глазах она быстро повернулась и пошла прочь. Взволнованный Баоюй бросился за ней, забежал вперед, загородил дорогу.

– Милая сестрица, умоляю тебя, прости! Пусть утопят меня в этом пруду, пусть стану я жертвой морских чудовищ, если я хотел обидеть тебя, пусть превращусь я в черепаху и буду вечно держать на спине каменный памятник над твоей могилой! [234]

Дайюй рассмеялась, вытерла слезы и, плюнув с досады, сказала:

– Вечно ты так! Сначала напугаешь, а потом глупости говоришь! Видно, проку от тебя не больше, чем от фальшивого серебра!

– Ах, так! – засмеялся Баоюй. – Тогда и я расскажу, какие ты книги читаешь!

– Ну, это ты напрасно, – улыбнулась Дайюй. – Ты же сам говорил, что можешь с одного раза запомнить наизусть целую книгу. Почему же я, пробежав текст глазами, не могу запомнить какой-нибудь фразы?

Баоюй собрал книги и с улыбкой промолвил:

– Давай лучше похороним цветы, а о книгах забудем.

Они взяли опавшие лепестки, опустили в могилку, о которой говорила Дайюй, и зарыли. Только они с этим управились, как подошла Сижэнь.