Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
— Для чего мне жить? — услыхала она наконец еле внятный шепот. — Я слишком ничтожна, слишком несчастна. Не говорите обо мне никому, а когда наступит ночь — бросьте меня в реку.
— О, как я рада, что слышу наконец ваш голос! Но что за ужасные вещи вы говорите? И зачем? Скажите же, что привело вас сюда?
Однако женщина не отвечала. Монахиня внимательно осмотрела ее, желая убедиться, нет ли каких ран у нее на теле, но ничего не нашла. Печально вздыхая, любовалась она этим прелестным существом, и постепенно в душу ее тоже начали закрадываться сомнения: «Уж не оборотень ли это, явившийся, чтобы смутить мой покой?»
Дня два или три оставались они в этой уединенной обители, вознося молитвы и свершая обряды, призванные облегчить состояние обеих больных, и самые темные предчувствия рождались в их сердцах.
Среди местных жителей нашлось немало людей, некогда прислуживавших Содзу. Узнав о том, что он изволит пребывать в обители Удзи, они явились засвидетельствовать ему свое почтение. И вот что они рассказали:
— Ах, какое случилось несчастье! Внезапно скончалась младшая дочь Восьмого принца, которой покровительствовал господин Дайсё. Никакой болезни у нее как будто не было, и все же…
— Потому-то мы и не заходили вчера. Пришлось принимать участие в погребальных церемониях.
«Может, какой-нибудь демон похитил душу умершей и принес к нам?» — подумал Содзу. Недаром что-то странное виделось ему в этой женщине, она словно не принадлежала этому миру.
— А ведь и в самом деле, вчера вечером мы видели огонь в горах, — заговорили прислужницы. — Но, пожалуй, он был недостаточно ярок для погребального костра…
— Устроители, как видно, решили обойтись без всякой пышности, — объяснили пришедшие, — многих обрядов вообще не было.
Рассудив, что они наверняка соприкоснулись со скверной, их даже не впустили в дом.
— Но ведь дочь Восьмого принца, которой был увлечен господин Дайсё, давно скончалась. Кого же они имеют в виду? — недоумевали прислужницы.
— Да и вряд ли он способен пренебрегать своей супругой. При его благонравии…
Тем временем здоровье старой монахини приметно укрепилось, а как нужное им направление уже не было под запретом, паломники собрались в дорогу, не желая задерживаться в столь мрачном месте.
— Но эта особа все еще очень слаба. А путь предстоит неблизкий… — возражали некоторые прислужницы. — По силам ли ей дорожные тяготы?
Приготовили две кареты: в одну села старая монахиня с двумя прислужницами, во вторую осторожно положили больную женщину. С ней помимо младшей монахини поехала еще одна прислужница. Ехали чрезвычайно медленно, то и дело давая больным целебный отвар. Монахини жили в местечке под названием Оно у подножия горы Хиэ, и путь туда был неблизкий.
— Жаль, что мы не подумали о ночлеге, — сетовали женщины. Было уже совсем поздно, когда они добрались наконец до Оно. Содзу помог выйти матери, сестра же его позаботилась о незнакомке.
«Увы, все старики обременены недугами, — думала старая монахиня, — и все же…» Изнуренная дальней дорогой, она снова почувствовала себя плохо, но довольно быстро оправилась, и Содзу возвратился в горную обитель.
Лицам монашеского звания не полагается давать приют подобным особам, поэтому Содзу постарался сохранить случившееся с ними в тайне. Его сестра тоже велела своим прислужницам молчать, заранее трепеща от страха при мысли, что кто-нибудь приедет к ним и будет расспрашивать о женщине. «Как оказалась она среди жалких бедняков? — гадала монахиня. — Может быть, заболела по дороге в храм и была оставлена злой мачехой?»
«Бросьте меня в реку!» — твердила несчастная, и больше от нее нельзя было добиться ни слова. Монахиня места себе не находила от беспокойства, только о том и помышляя, как бы побыстрее вернуть незнакомку к жизни. Но та лежала в постоянном забытьи, равнодушная ко всему на свете, и, казалось, надеяться больше не на что. Но разве могла монахиня оставить больную без помощи? К тому же этот странный сон… Рассказав о нем Адзари, который с самого начала произносил молитвы у изголовья больной, она попросила его возжечь в покоях мак, дабы преградить путь злым духам.
Так в неустанных заботах о незнакомке прошли Четвертая и Пятая луны. Истощив все старания исцелить ее, монахиня отправила гонца к брату. Поведав ему о своем отчаянии, она заключила письмо следующими словами:
«Прошу Вас, спуститесь с гор и помогите нам. Не думаю, чтобы эта женщина оставалась до сих пор жива, когда бы ей суждено было умереть. Но дух, в нее вселившийся, отказывается покидать ее тело. О почтеннейший брат мой, приезжайте, умоляю Вас. Если бы речь шла о столице, возможно, это и было бы нарушением обета, но Оно… Что в этом дурного?»
«В самом деле странно, — подумал Содзу. — Она до сих пор жива, а ведь если бы мы бросили ее там… Видно, судьбе было угодно, чтобы я нашел эту женщину, и теперь мой долг — постараться спасти ее. Если мои старания окажутся тщетными, придется примириться с мыслью, что ее жизненный срок исчерпан». И он спустился в Оно. Монахиня, не помня себя от радости, принялась рассказывать ему все, что произошло со дня их последней встречи.
— Болезнь, особенно такая долгая, непременно изменяет облик человека, — плача, говорила она, — а эта женщина по-прежнему свежа и прекрасна. Сколько раз казалось, что дыхание ее вот-вот прервется, однако она до сих пор жива…
— Я уже тогда заметил, что она удивительно хороша собой, — сказал Содзу, заглядывая за занавес. — И, похоже, я не ошибся — такой красавицы мне еще не приходилось видывать. Несомненно, судьба наделила ее столь привлекательной наружностью в награду за прошлые добродетели. Но какие преступления повергли ее в столь бедственное состояние? Может быть, вы знаете что-нибудь, что пролило бы свет на эту тайну?
— Увы, мне ровно ничего не известно. Да и откуда? Эту женщину подарила мне Каннон из Хацусэ.
— Полно, так ли это просто? Меж вами обязательно должна существовать какая-то связь, иначе Каннон не привела бы ее именно к вам.
Так и не разрешив своих сомнений, Содзу приступил к молитвам. Прежде даже ради Государя не прерывал он своего уединения, и если бы в мире узнали, что он спустился с гор из-за какой-то никчемной женщины… Поделившись своими опасениями с учениками, он взял с них обещание хранить все в тайне.
— Не говорите никому ни слова, — сказал он. — Я, недостойный монах, не всегда был верен данным мною обетам, но никогда не впадал в заблуждение из-за женщин. Впрочем, от судьбы не уйдешь, не исключено, что меня станут порицать за это теперь, когда мне пошел седьмой десяток.
— Но подумайте, учитель, — недовольно возразили монахи, — если вы позволите темным людям распускать недостойные слухи, это может бросить тень на Учение Будды.
Однако Содзу готов был наложить на себя любые, самые трудновыполнимые обеты, только бы молитвы его возымели действие. Всю ночь провел он у ложа больной, и к рассвету дух перешел наконец на посредника. Призвав на помощь Адзари, Содзу снова стал произносить заклинания, принуждая духа открыть, кто он и почему так мучает эту несчастную женщину. И дух, на протяжении долгих лун ничем не выдававший своего присутствия, усмиренный монахами, раскрыл свою истинную сущность.
— О нет, не для того родился я в этом мире, чтобы попасть сюда и покориться вам! — возопил он, изрыгая проклятия. — Я и сам был когда-то монахом и прилежно творил обряды, но какая-то ничтожная обида привязала меня к этому миру, и душа моя обречена на блуждания. Однажды я проник в дом, где было много прекрасных женщин. Одну из них я убил, а эта сама считала жизнь тягостным бременем и целыми днями твердила, что хочет умереть. Мог ли я не воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами? Однажды темной ночью она осталась одна, и я завладел ею. Но к ней благоволит Каннон, потому-то я и покорился этим монахам. Теперь я покину ее тело.
— Но кто ты, назови себя! — взывали к нему, однако потому ли, что силы посредника иссякли, или по какой другой причине, но только больше монахам не удалось добиться ни слова.
Больная между тем постепенно приходила в себя. Осмотревшись, она увидела вокруг незнакомых монахов — старых, сгорбленных, и сердце ее заныло от страха и одиночества. Наверное, точно так же чувствовал бы себя человек, заброшенный в неведомые, чужие края. Она попыталась вспомнить, кто она и что с нею случилось, но, увы, память ее не сохранила ни имени, ни названия места, где она жила. Она смутно помнила, что, решив положить предел своим несчастьям, сделала последний, отчаянный шаг… Но куда же она попала? Ценой поистине нечеловеческих усилий ей удалось наконец восстановить в памяти тот давний вечер. Она вспомнила, что горько плакала, терзаемая какой-то тайной горестью, и так велико было ее отчаяние, что, когда все улеглись, она тихонько отворила боковую дверь и выскользнула из дома. Дул неистовый ветер, волны с грозным плеском бились о камни. Дрожа от страха и не помышляя уже ни о прошлом, ни о грядущем, она присела на край галереи. Она не понимала, куда идет, но одна мысль о возвращении повергала ее в отчаяние. Она решила умереть, и отступать было поздно. «Хоть бы меня проглотил какой-нибудь демон, — молила она. — Все что угодно, только не быть обнаруженной здесь. Какой позор!» Тут откуда-то появился красивый мужчина, подошел к ней и сказал: «Идите за мной». Помнится, он взял ее на руки. У нее мелькнула мысль: уж не принц ли это, и она лишилась сознания. Кажется, человек этот отнес ее в какое-то незнакомое место, а сам исчез. Она горько плакала, огорченная тем, что ей так и не удалось осуществить своего намерения… Больше она ничего не помнила. Судя по тому, что говорили окружавшие ее люди, с того дня прошло довольно много времени. Неужели им пришлось так долго ухаживать за ней? Какой позор! «О, зачем меня вернули к жизни!» — сетовала она и не брала в рот ни капли целебного отвара, хотя даже в те дни, когда она лежала в беспамятстве, монахине удавалось иногда кормить ее.
