Автор неизвестен - Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)
– Ну а как же! – поддакивала Юйлоу. – Я своей Ланьсян наказываю – то и другое сделай, так она и ухом не ведет. А стоит хозяину с какой-нибудь причудой обратиться, бежит, как угорелая.
Пока они судачили, из задних покоев внезапно появилась Юйсяо.
– Вы еще здесь, сударыня? – обратилась она к Юйлоу. – Я за вами.
– Ой! – вскликнула Юйлоу. – Как ты меня напугала, сукина ты дочь! А хозяйка знает, что ты сюда пошла?
– Свою госпожу я на покой отправила, а сама решила вас проведать. Только что Чуньмэй за вином приходила. Ну, как там хозяин у новой госпожи?
– А ты к ней в спальню ступай, – вмешалась Цзиньлянь, – тогда сама увидишь, как уродина в уборной головой о стенку бьется. Голова у нее, видишь ли, вытянутая, вот она и выравнивает.
Юйсяо опять спросила Юйлоу, и та поведала ей все подробности.
– В самом деле, велел раздеться, на колени встать и пять раз плетью ударил, да? – недоумевала Юйсяо.
– Противилась она, вот хозяин ее и побил, – объяснила Юйлоу.
– Уж лучше бы побили одетую, – заметила Юйсяо. – Как она, бедняжка, такая нежная, холеная, побои-то перенесла?
– Ишь ты, сучья дочь! – засмеялась Юйлоу. – Тебе бы только в плакальщицах ходить.
Показались Чуньмэй и Сяоюй. Чуньмэй принесла вина, а Сяоюй коробку с закусками.
– Поглядите на этих негодниц! – воскликнула Цзиньлянь. – Ишь, выслуживаются. Как мыши снуют. Право слово, мыши! Быстрей несите все ко мне сейчас же! – приказала она. – Пусть за ней свои горничные ухаживают. Вам нечего там делать!
Чуньмэй захихикала, и они с Сяоюй отправились в спальню Пинъэр. Там они расставили все блюда на столе и, передав обязанности Инчунь и Сючунь, вышли к Юйлоу и Цзиньлянь.
– Я к себе пойду, – сказала Юйсяо, и они вместе с Сяоюй удалились в задние покои.
Цзиньлянь велела Чуньмэй запереть калитку, а сама побрела в одинокую спальню, но не о том пойдет речь.
Да,
Не мне в окно глядится полная луна,Не я в ночи пьянящей радости полна.
* * *Не будем говорить, как провела в одиночестве ночь Цзиньлянь. Расскажем о Симэнь Цине и Ли Пинъэр. В разговорах за чаркой вина, в любви и ласках просидели они до полуночи, а потом легли под расшитое неразлучными уточками и зимородками одеяло. В мерцании светильника казалось, феникс с подругою пел стройную песнь, а из курильниц струился аромат, в танце среди цветов порхали бабочки.
Да,
Освещают этот вечер пусть серебряные свечи –Если только то не сон о дивной встрече.
О том же поется и в романсе:
Брови чуть подведены, воткнут гребень золотой –Сколько ж надо заниматься этой чудной красотой!Но когда желанный голос позовет меня: «приди!», –Затрепещет и забьется сердце нежное в груди.Мой любимый и родной,Мой защитник дорогой,Более всего я жажду бренных радостей мирских,Отзвучали в моем сердце песни грусти и тоски –Лишь любовью я полна одной.
Они проспали до обеда. Пинъэр только что встала и занялась перед зеркалом прической, когда Инчунь принесла завтрак: четыре блюдечка – тыкву с баклажанами под сладким маринадом и из свежей зелени тонкие яства. Были поданы: блюдо жареных птенцов голубей, блюдо пирожков с желтым пореем и поджаренной кислой капустой, тарелка копченого мяса, тарелка пузанка в винном соусе, также два крапленых серебром блюда мягкого и душистого белого-пребелого риса и две пары палочек слоновой кости.
Пинъэр прополоскала рот, и они с Симэнем выпили по полчарки вина.
– Ступай, чжэцзянского[1] подогрей, – наказала горничной Инчунь хозяйка. – Вчера в серебряном кувшине осталось.
Пинъэр наливала чарки, и лишь осушив кувшин, они стали умываться и причесываться. Пинъэр открыла сундук и показала Симэню свои украшения и наряды. Она вынула сотню добытых в Индийском океане жемчужин, которые принадлежали раньше письмоводителю Тайного совета Ляну, потом черные, с синеватым, как у воронова крыла, отливом, драгоценные камни в золотой оправе – регалии с чиновничьей шапки.
– Это после нашего покойного смотрителя осталось, – объяснила Ли Пинъэр и положила каменья на весы. Камни потянули четыре цяня восемь фэней. – Отнеси ювелиру. Пусть подвески сделает.
Потом она достала головную сетку из золотых нитей весом в девять лянов и спросила Симэня:
– А у госпожи Старшей и остальных есть такие?
– У них серебряные. С твоей ни в какое сравнение не идут.
– Неудобно мне будет такую носить. И ее возьми. Вели изготовить из нее шпильку с девятью фениксами, у каждого жемчужина в клюве. А что останется, пусть пойдет на заколку – такую же, как у Старшей госпожи – нефритовая Гуаньинь в пруду среди лотосов[2].
Симэнь Цин взял ее драгоценности и, одевшись, собрался уходить.
– Дом у меня без хозяина, заглянул бы как-нибудь, – попросила Пинъэр. – Да и послать бы туда кого-то вместо Тяньфу. Хочу его сюда взять. А то сидит там одна старуха, носом клюет, только заботы прибавляет.
– Хорошо, – пообещал Симэнь и, пряча в рукав взятые у Пинъэр драгоценности, направился к двери.
– Куда это ты собрался? – окликнула его стоявшая у калитки неумытая и непричесанная Цзиньлянь. – Только встал? Добрался, значит, дятел до дупла.
– Я по делу иду, – ответил Симэнь.
– Да погоди же, негодник! Куда спешишь? Мне с тобой поговорить нужно.
Уступая ее настойчивости, Симэнь Цин остановился. Она затащила его к себе в спальню, села в кресло и, размахивая руками, разразилась бранью:
– Не знаю, какими только словами ругать тебя! С чего это ты, товаришко вершковый, так рвешься, а? Или тебя в котле варить собираются? Поди сюда, окорок копченый!
– Хватит, чего привязалась, потаскушка! Дело у меня есть. Приду, расскажу.
Симэнь направился к выходу. Цзиньлянь заметила у него в рукаве что-то тяжелое и спросила:
– Что это у тебя? А ну-ка покажи!
– Да серебро.
Цзиньлянь не поверила и залезла к нему в рукав.
– Это ее сетка? – спросила она, вынимая золотую сетку. – Куда несешь?
– В переделку. Как узнала, что у вас таких нет, попросила отнести ювелиру.
– Сколько весит? – спросила Цзиньлянь. – Что она хочет заказать?
– Девять лянов. Просила шпильку с девятью фениксами и заколку, как у Старшей – с нефритовой Гуаньинь среди лотосов в пруду.
– На одну шпильку и целую сетку? – недоумевала Цзиньлянь. – Да на шпильку трех с половиной лянов вполне достаточно. А заколку у Старшей я взвешивала – всего лян шесть цяней. Ты и мне потом такую же шпильку с фениксом закажи. Золота хватит.
– Но она просит большую, увесистую заколку, – возразил было Симэнь.
– Какая бы увесистая ни была – хоть чертей с колотушками на нее посади, все равно трех лянов предостаточно, а два-три на шпильку останется.
– Как же ты любишь, проказница, за чужой счет проехаться! – засмеялся Симэнь. – Только и ищешь, где бы руки погреть.
– Помни, сынок, что тебе мать наказывает, – говорила шутя Цзиньлянь. – Не исполнишь, ответ держать придется.
Симэнь спрятал сетку и, смеясь, вышел из спальни.
– А ловко вышло! – намекнула Цзиньлянь.
– Что ловко?
– Ловко, говорю, вчера гром гремел, да мелким дождичком покрапал. Бить собирался, вешать приказывал, а сетку вручила и сразу рот заткнула. Не испугалась она тебя – вокруг пальца обвела.
– Вот потаскушка! Только б чепуху болтать! – засмеялся Симэнь и пошел.
* * *Тем временем Юйлоу и Цзяоэр сидели в спальне Юэнян. Вдруг снаружи послышались крики. Слуги искали Лайвана, но нигде не могли найти. Потом к хозяйке вошел Пинъань.
– Зачем он вам понадобился? – спросила Юэнян.
– Его хозяин срочно вызывает, – ответил Пинъань.
– Я его по делу послала, – немного погодя сказала Юэнян.
Надобно сказать, что Юэнян еще с утра отправила Лайвана в буддийский монастырь к монахине Ван, которой посылала благовонного масла и отборного риса.
– Я так и доложу: хозяйка, мол, его по делу послала, – сказал Пинъань.
– Мне все равно, что ты ему скажешь, рабское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Ступай!
Когда слуга, сразу осекшись, удалился, Юэнян обратилась к Юйлоу:
– Стоит мне рот открыть, говорят, я во все вмешиваюсь. А вправе ли я молчать?! Раз ее к себе забрал, так продай дом. Для чего ж зря тревогу бить, о сторожах тревожиться? Ведь сидит там ее кормилица – тетушка Фэн, чего ж ей беспокоиться? Ну возьми да пошли кого-нибудь из неженатых слуг. Пусть там ночует. А он все свое – Лайвана с женой вздумал отправить. Она то и дело болеет. Еще сляжет там, кто за ней ходить будет?
– Я ничего вам не могу посоветовать, сестрица, – осторожно заметила Юйлоу. – Вы хозяйка – вам виднее. Только вам не следовало бы с самим-то ссориться. А то и нам неудобно распоряжаться, и слугам не к кому обратиться. Тем более, сам так расходился, что к хорошему это не приведет. Сами вы, сестрица, смотрите. А наш совет вам – помиритесь вы с хозяином.
