Абу Мухаммед Али Ибн Хазм - Средневековая андалусская проза
Последним выдающимся прозаиком и поэтом Андалусии был Лисан ад-Дин ибн аль-Хатыб (1313—1374) — ученый, литератор и политический деятель Гранадского эмирата, вазир и придворный поэт династии Насридов. Судьба Ибн аль-Хатыба была не менее трагичной, чем судьба Ибн аль-Аббара. Спасаясь от гнева Мухаммада V, носившего титул султана Гранады, Ибн аль-Хатыб бежит в Магриб к правителю Магриба Абу Фарису Абд аль-Азизу из династии Маринидов, который отказался выдать своего гостя султану Гранады.
После смерти Абу Фариса в 1372 году и свержения малолетнего наследника престола новый правитель Абу-ль-Аббас аль-Мустансир заключил Ибн аль-Хатыба в темницу города Фес, где он и был задушен.
Наиболее известное произведение Ибн аль-Хатыба — «Всеобщая история Гранады». Это нечто среднее между исторической хроникой, путевыми картинами и описанием путешествий — жанром, в котором прославились магрибинские литераторы. Книге написана чрезвычайно трудным перифрастическим стилем, изысканной рифмованной прозой. «История Гранады» содержит немала интересных моментов, в том числе самое древнее описание боя быков, который происходил в Гранаде в 1319 году. Сейчас для того, чтобы привести быка в ярость, употребляют бандерильи — короткие дротики, которые бандерильерос всаживают быку в шею. Во времена Ибн аль-Хатыба на арену выпускали специально тренированных собак, которые вцеплялись быку в уши, а пикадор, ныне пеший, сражался тогда с быком верхом на коне и убивал его не шпагой, а копьем.
Также усложнен стиль «Путевых картин» Ибн аль-Хатыба, где он описывает свои путешествия по Андалусии и Магрибу. Блестящая рифмованная проза с многочисленными риторическими фигурами, в которую вкраплены стихотворные отрывки, производит впечатление орнаментальности, где сочетается точный словесный расчет и яркость красок, как в узорах на стенах мавританских дворцов и мечетей. Изысканны и стихи Ибн аль-Хатыба, особенно в жанре «васфа» — описания красот андалусской природы и произведений искусных гранадских мастеров.
Однако усложненность и красивая вычурность стиля — не индивидуальная особенность Ибн аль-Хатыба, они продиктованы прежде всего требованиями жанра и литературной моды. Потому что Ибн аль-Хатыб, как и многие другие андалусские прозаики, больше тяготел к ясной простоте стиля, которая была близка стилю арабских прозаиков VIII—X вв. Это стремление ярче всего проявилось в его книге «Деяния великих мужей», где гранадский вазир рассказывает о нескольких выдающихся государственных деятелях мусульманского мира, уделяя больше всего внимания хаджибу аль-Мансуру, ставшему излюбленным героем и андалусцев, и испанцев-христиан.
Трудно сказать, был ли знаком Ибн аль-Хатыб с Плутархом, но книга «Деяния великих мужей» больше всего напоминает знаменитые Плутарховы биографии. Андалусский автор пытается не только рассказать историю возвышения аль-Мансура и его победоносных походов, но и дать психологическую характеристику хаджиба и других персонажей своей книги.
Андалусская прозаическая литература, как и вообще средневековая арабская проза, отличается обилием и разнообразием жанров — от философского трактата до мемуаров и различных сатирических посланий. Объединение произведений, принадлежащих к разнообразным жанрам, и отрывков из подобных произведений в один сборник даст читателю возможность представить себе многообразие мавританской культуры, культуры арабской Испании правдиво и без ложной экзотики.
Б. Шидфар
Ибн Хазм
Ожерелье голубки
Перевод и комментарии
М. А. Салье
Стихи в переводе
В. Б. Микушевича
В пору гонений Ибн Хазма его рукописи в значительной части подверглись уничтожению. «Ожерелье голубки» дошло до нас в единственной рукописи, принадлежащей библиотеке университета в Лейдене. Со слов переписчика можно заключить, что рукопись при переписке подверглась некоторому сокращению. Настоящий перевод был сделан по тексту лейденской рукописи, изданному профессором Ленинградского университета, известным испанистом Д. К. Петровым, и был впервые опубликован в 1933 г. в издательстве «Academia».
ВСТУПЛЕНИЕ АВТОРА
Говорит Абу Мухаммад[1] — да простит ему Аллах:
Лучшее, с чего начинают, — хвала Аллаху, великому, славному, достойная его, а затем — молитва о Мухаммаде, его рабе и посланнике, особо и обо всех его пророках вообще. А после того: да сохранит Аллах нас и тебя от сомнения, и да не возложит он на нас того, что нам не под силу! Да подаст он нам, от благой своей помощи, указание, ведущее к повиновению ему, и да одарит нас, от поддержки своей, влечением, отклоняющим от ослушания, его! Да не поручит он нас нашей слабой решимости, немощным силам, ветхим построениям, изменчивым воззрениям, злой воле, малой проницательности и порочным страстям!
Твое письмо прибыло ко мне из города Альмерии[2] в мое жилище в славной Шатибе[3]; то, что ты говоришь в нем о своем благополучии, меня радует, и я восхвалил за это Аллаха, великого, славного, прося его продлить и умножить твое благосостояние.
Затем я не замедлил увидеть тебя лично, и ты направился ко мне сам, несмотря на далекое расстояние, отдаленность наших жилищ, не близкую цель путешествия, долгий путь и ужасы дороги. А меньшее, нежели это, отвлекало томящегося и заставляло забыть помнящего, но не того, кто подобно тебе крепко схватился за веревку верности и соблюдал обязательства прошлого, крепкую дружбу, долг сверстника и юношескую любовь и чья дружба была угодна Аллаху великому. А Аллах укрепил между нами из этого столько, что мы восхваляем его и благодарим.
Твои замыслы в этом письме были шире того, что я узнал из других твоих писем; своим приходом ты обнаружил мне свою цель и осведомил меня о своем образе мыслей, повинуясь никогда не покидавшему нас свойству делиться со мною и сладостным, и горьким, и скрытым, и явным. Тебя побуждает искренняя любовь, которую я испытываю к тебе в несколько раз сильнее, не желая за это иной награды, кроме ответа на нее подобным же. Я говорю об этом в моей длинной поэме, обращаясь к Убайдаллаху ибн Абд ар-Рахману, внуку аль-Мугиры, сыну повелителя правоверных ан-Насира — да помилует его Аллах! — а он был мне другом:
Твой друг я во веки веков, и верен я буду тебе,Хоть марево дружбой слывет порой в заблуждении странном;
Начертан любовью моей, твой образ таится во мне,Отчетлив, незыблем и чист в своем совершенстве чеканном;
Из сердца бы вырвал я страсть и кожу содрал бы с нее,Хоть страсти не знают границ в господстве своем самозваном.
Сокровищ не надобно мне, не надо наград никаких;О дружбе смиренно молю, как молят о благе желанном.
В сравнении с дружбой твоей вселенная — прах для меня,А люди ничтожнее мух в мельканье своем беспрестанном.
Ты поручил мне — да возвеличит тебя Аллах! — составить для тебя послание с описанием любви, ее свойств, причин и случайностей[4] и того, что бывает при любви и из-за нее происходит, идя путем истины, не прибавляя и не изменяя, но передавая о том, что вспомнится, в точности, и так, как это произошло, насколько достанет у меня памяти и осведомленности в том, о чем я буду говорить. Я поспешил навстречу твоему желанию, но если бы не обязательство перед тобою, я бы, наверное, не взялся за такое дело. Ибо дело это неблагодарное, а нам, при краткости нашей жизни, следует тратить ее прежде всего на то, что даст нам надежду на прекрасный приют и возрождение в день завтрашний, хотя кади Хаммам ибн Ахмад и передавал мне со слов Яхьи и Малика, ссылавшегося на Аиза, возводя иснад[5] к Абу-д-Дарда, что тот говорил: «Успокаивайте душу свою любым пустяком, лишь бы было это ей помощником в истине». А одно изречение праведников из числа предков, угодных Аллаху, гласит: «Кто не умеет быть мужественным, не сумеет стать благочестивым». И в каком-то предании сказано: «Давайте душам отдых, ибо они ржавеют, как ржавеет железо».
В труде, который ты на меня возложил, конечно придется упомянуть о том, что я видел лично и постиг прилежанием и что было мне рассказано верными людьми из моих современников. Прости же мне сокрытие имен: либо мы хотим избежать позора, который мы не считаем дозволенным обнаруживать, либо мы охраняем этим любимого друга или знатного человека. Довольно будет, если я назову тех, кого можно назвать без вреда и упомянуть, не навлекая порицания ни на себя, ни на названного — либо вследствие его известности, при которой не поможет сокрытие и замалчивание, либо если низкий человек согласен на то, чтобы его история обнаружилась, и не станет порицать за ее сообщение.
