Ашвагхоша - Жизнь Будды
И тех из родных, что с младыми летами
Красу сочетали и ум.
Чтоб, ночью и днем пребывая с грустящим,
Влияли они на него.
Чрез малое время царевичу снова
Возжаждалось выезд свершить.
Опять колесница златая готова,
Рысистых коней четверня,
И с свитой блестящей друзей благородных
Из пышных он выехал врат.
Как, семенем вырощен четырекратным,
Под Солнцем сияет цветок,
Так в блеске духовном был светел царевич,
В нем юное время — как луч.
Меж тем как из города ехал в сады он,
Ему уготован был путь,
Цветами, плодами сияли деревья,
И сердцем беспечен он был.
Но возле дороги он пахарей видел,
Что шли, проводя борозду,
И черви там вились,— и дрогнуло сердце,
И вновь был пронзен его дух.
О, горестно видеть свершенье работы,
Работают люди с трудом,
Тела склонены их, и волосы сбились,
На лицах сочащийся пот.
Запачканы руки и пылью покрыты,
Пригнулись волы под ярмом,
Разъяты их рты, и неровно дыханье,
И свесился набок язык.
Царевич, исполнен огнем состраданья
И с любящим нежным умом,
Был ранен такою пронзающей болью,
Что в пытке своей застонал.
Сойдя с колесницы и севши на землю,
На зрелище боли смотрел,
И в мыслях, сплетясь, протянулись дороги
Рожденья и смерти пред ним.
«Увы,— он вскричал,— злополучие миру,
В несведущей он темноте!»
И спутникам он предложил, чтобы каждый,
Где вздумает, там отдыхал.
Сам сел он под тению дерева Джамбу
И мыслям отдался своим.
Он думал о жизни, о смерти, о смене,
О тлене, о дальнем пути.
Так сердце свое закрепив без смущенья
И тучкой пять чувств затянув,
В просвете он внутреннем весь потерявшись,
Изведал первичный восторг 12.
Первичная чистая степень восторга,
Все низкое прочь отошло,
Настало затем совершенство покоя,
Слиянье с Верховным в одно.
Отдельность души от препоны телесной,
Один ясновидящий взор.
Он видел страду и томление мира,
Предельное горе его.
Болезнь разрушает, и в старости — тленье,
И смерть убивает совсем,
И люди не могут для правды проснуться,
И гнет он чужой принимал.
«Я буду искать,— он сказал,— и найду я
Один благородный Закон,
Чтоб встал он на смерть, на болезнь
и на старость,
Людей бы от них защитил».
В спокойном потерянный так созерцаньи,
Он думал, что юность, и мощь,
И жизненность силы, в повторном возврате,
Свершают конечный свой тлен.
О том он без радости мыслил чрезмерной,
Без скорби, без смуты ума,
Без грезы дремотной, без крайней истомы
И без отвращенья души.
Он думал об этом в спокойствии мира,
Лучами внутри осиян.
И Дэва из Чистых высот появился,
Как Бхикшу, как нищий, пред ним.
Дошел он до места, где медлил царевич,
Царевич почтительно встал,
Спросил его, кто он, и Дэва ответил,
Ответствуя, молвил: «Шаман м.
При мысли о старости, смерти, недуге
Томительно я заскучал,
Оставил свой дом, чтоб искать избавленья,
Но всюду, куда ни взгляну,
Все старость да старость, все смерть и недуги,
Все гибнет, не прочно ничто.
Ищу я блаженства чего-нибудь в мире,
К чему не притронется тлен,
Того, что не вянет, того, что не гибнет,
Начала не знает совсем,
На друга и недруга с равенством смотрит,
Не ждет красоты и богатств,—
Ищу я блаженства — того, кто находит
Покой сам с собою один,
В обители тихой, далеко от мира,
Куда не приходит никто,
Не тронут истоком мирских осквернений,—
Что нужно поесть,— попрошу».
И как он стоял пред царевичем,— кверху
Поднявшись, в пространстве исчез.
Царевич, с отрадой, подумав, воспомнил
О Буддах, что были в веках,
И в полном нашел соответствии вид их
С явленьем того, кто исчез.
Так все сопоставив в уме, самоцельно,
Он мысли о правде достиг
И как до нее досягнуть. Пребывая
В молитвенной этой тиши,
Он чувства свои подавил, он всем членам
Послушными быть приказал,
И в город направился. В это же время
Вся свита сбежалась к нему,
Помедлить просили его; но, лелея
Те тайные мысли в уме,
Он двигался телом по той же дороге,
А сердцем был в дальних горах:
Привязанный слон так, плененный цепями,
Все в диких пустынях умом.
И в город царевич вошел, и увидел
В людском закрепленных людей.
О детях своих умолял его старец,
Молил молодой о жене,
Другие для братьев чего-то просили,
У каждого просьба была.
Все те, кто был связан родством и семьею,
Стремились к тому иль тому,
Все бывшие слитыми родственной связью,
Разлуки страшились они.
И сердце царевича радость узнало,
Когда он услышал слова:
«Разлука и слитность». «То добрые звуки,—
Он тихо сказал про себя.—
Они мне вещают, что будет свершен он,
Обет, что я принял душой».
Он думал о счастьи «родства, что порвалось»,
В Нирвану он мыслью вошел.
И было все тело его — в светосиле,
Как скалы Горы Золотой,
И плечи его — как слона были плечи,
И голос — как вышний был гром,
Лазурны глаза — как у первого в стаде,
У сильного рогом быка,
И светел был лик — как Луна в полнолунье,
Шаги — были поступью льва.
В дворец так вступил он, и, полный почтенья,
Как Сакры-Властителя сын,
Он прямо к отцу подошел наклонившись,
Спросил: «Как здоровье царя?»
Затем, изъяснивши свой страх, что внушили
И старость, и смерть, и болезнь,
Почтительно он попросил позволенья
Уйти и отшельником стать.
«Все в мире,— сказал он,— хоть ныне и слито,
Все в мире к разлуке идет».
И мир он оставить просил разрешенья,
Чтоб «истинность воли узнать».
Отец его, слыша о бегстве от мира,
Сердечной был дрожью пронзен,—
Могучий так слон потрясает клыками
И хоботом ствол молодой.
Он встал и, царевича за руки взявши
И слезы роняя, сказал:
«Постой! Говорить тебе так еще рано,
Не время в молельность уйти.
Ты силен и юн, в сердце — полность биенья,
В молитвенность с этим идти
И трудно и страшно, смущенья приходят,
Желанья возможно ль пресечь.
Оставить свой дом, истязаниям плоти
Отдаться — нелегкий то путь,
Жить в диких пустынях и в долах безлюдных
Возможет ли сердце твое.
Я знаю, ты любишь молитвенность духа,
И мысль о высоком — в тебе,
Но ты еще сердцем не сможешь смириться,
Ведь годы твои — не мои,
Ты должен принять управление царством,
Мне первому нужно уйти.
Оставить отца и свершение долга,—
В том набожность есть ли, скажи.
Ты должен изгнать эти мысли о том, чтоб
Оставить родимый свой дом,
Свой долг соверши, и составь себе имя,
И после уйди от семьи».
Царевич, почтительность чувства явивши,
Мольбу пред отцом повторил,
Оставить свой замысел он обещался,
Коль бед четырех избежит.
«Коль дашь бесконечную жизнь мне,— сказал он,—
И старости я избегу,
Болезнь не узнаю и гибель владений,
Тогда не оставлю я дом».
И царь отвечал, и царевичу молвил:
«Нельзя этих слов говорить.
Здесь нет никого, кто бы мог устранить их,
Сказать их явлению: Нет.
Ты вызовешь смех у людей, если будешь
Стремиться до тех четырех.
Не думай же больше, чтоб дом свой оставить,
Усладам предайся опять».
Царевич промолвил: «Коль эти четыре
Исполнить не можешь мольбы,
Тогда отпусти, не удерживай больше,
Дозволь мне оставить мой дом.
Молю, затруднений не ставь на дороге,
В горящем чертоге твой сын,
Ужели ж удерживать будешь в пожаре,
Покуда и он не сгорит?
Кто хочет сомненья распутать, он волен,
Не держат его, а не то
Себя он разрушит, дойдет до разгадки
Иным безвозвратным путем.
Неправой дорогой. А после, за смертью,
Кто сможет его удержать?»
И царь увидал, что решение твердо,
Что тратить напрасно слова.
Он женскую свиту сзывает немедля,
Чтоб сына к усладам увлечь.
Беречь наказал он пути и дороги,
Чтоб он не покинул дворец.
Он также созвал всех советников края,
Дабы рассказали они
Примеры сыновнего сильного чувства,
Царевича тронуть ища.
Царевич же, видя, что царь весь заплакан
И скорбью своей отягчен,
В чертог удалился к себе, и сидел там
И думал в молчании он.
Все женщины, бывшие в пышных палатах,
Придя, окружили его,
И молча смотрели на облик красивый,
