Маснави (поэма о скрытом смысле) - Джалаледдин Руми
Затем в работе наступил двухлетний перерыв: умерла жена Хусамаддина, и он долго не мог работать. В 1263 г. работа возобновилась и шла уже без остановок. Последняя, шестая тетрадь была завершена около 1270 г. Поэт отдал своему сочинению 12 лет непрестанного труда. Бытует мнение, что Джалаладдин сознательно недописал поэму, которая действительно обрывается на кажущемся незаконченным рассказе о человеке, завещавшем состояние самому ленивому из своих трех сыновей. Однако известно также, что незадолго до кончины он еще раз полностью скорректировал «Маснави». Сын и Хусамаддин по очереди читали ему его произведение, а он уточнял чтение, исправлял неясности, устранял возможные расхождения в понимании того или иного пассажа или стиха, старался предусмотреть даже произношение отдельных слов.
Помимо великой поэмы, содержащей, по словам биографов, 26 640 бейтов (научное издание которой, предпринятое в 1925—1940 гг. известным английским востоковедом Р. Никольсоном в восьми томах, содержит 25 632 бейта), до нас дошли: 1) «Диван-и Шаме» («Собрание стихотворений Шамса»), изданный крупнейшим иранским знатоком творчества Руми Бади аз-Зямаи Фарузанфаром в Тегеране о восьми томах в 1957—1963 гг. и содержащий около 60 тысяч строк; 2) три прозаических сочинения: бережно записанные сыном высказывания «Фихи ма фихи» («В нем то, что в нем»), «Маваиз-н маджлис-и саба» («Наставления, произнесенные во время семи маджлисов») и «Мактубат» («Письма»). Эти сочинении были изданы в Тегерене и Стамбуле в разное время,
Джйлаладдин Руми скончался в Конье 17 декабря 1273 г. и был похоронен рядом со своим отцом в мавзолее, возведенном еще при Алааддине Кайкубаде I.
Аттар был духом, Санаи — его очами,—
Мы пришли вслед за Атnаром и Синаи.
Руми
Джалаладдин не создал своей особой системы философских взглядов, равно как и оригинального мистического «пути». Тропу, по которой он шел, проторили его предшественники. Но, вступив на нее блестяще подготовленным и превосходно образованным, он и поныне выделяется среди светил персидской поэзии своей интеллектуальной и поэтической одаренностью. О и отлично знал поэмы Санаи и Аттара, свободно ориентировался в сочинениях ал-Мутанабби и ал-Халладжа, его волновали полные «божественного неистовства» мистические откровения Байазида Бистами. Он, несомненно, был знаком с трудами ал-Газали, который в своей эклектической религиозно-этической системе свел воедино с мистицизмом элементы исламского традиционализма и рационализма. Можно только гадать, слушал ли он в бытность свою в Дамаске и Алеппо лекции теософа и творца теории «экзистенциального монизма» Ибн ал-Араби. Но идеи Ибн ал-Араби, безусловно, были ему известны — это показывает его «Маснави». В принципе Руми больше привлекала практика суфийского «пути», хотя он и не чурался концепций «интеллектуального» мистицизма.
Естественно, Джалаладдин был глубоко религиозным человеком, хотя трудно назвать его сторонником или последователем какой-то определенной суфийской школы. Он жил в ту эпоху, когда человек лишь через призму религии и богословия осознавал свое предназначение, свое место в мире и в обществе. Поэтому Руми постоянно стремился соединить в своем творчестве земное и идеальное, человеческое и мистическое. Он, подобно всем мистикам, пытался понять и разрешить силой своего поэтического гения одну задачу — проблему взаимоотношения человека и божества. Увы, ему не дано было постичь, что такой проблемы просто не существует, она иллюзорна. С его точки зрения, совершенство всего созданного в мире воплощается в человеке, который, постигая Истину, завершает один период развития и тотчас же начинает другой. Но Джалаладдин обладал великим поэтическим даром. Его экстатические видения, которые он воспроизводил в поэтических образах, отнюдь не напоминают последовательный ряд логических суждений, выстроенных разумом. Его стихия — вдохновение и экстаз. Особенно это ощущается в его газелях. В этой связи точно подметил Р. Никольсон: «Руми — поэт и мистик, он не философ и мыслитель. У него нет системы, но он создает эстетическую атмосферу, которой претит анализ» (Mathnawi, VII, с. IX).
Коран это на персидском языке.
Джами
Сии слова — это лестница, ведущая в небеса.
Всякий, кто по ней пойдет, достигнет высот.
Руми
Рассказывают, что однажды Хусамаддин, хорошо осведомленный о настроениях и думах учеников Джалаладдина, улучил момент и, обратившись к нему, сказал: «Господин наш, не могли бы вы создать произведение, похожее на поэмы Санаи и Аттара, в котором бы стихами рассказали все то, что вы поясняете ученикам во время занятий и бесед? В ваших газелях это имеется, но хотелось бы, чтобы положения мистического пути были бы изложены последовательно в одной книге». Мауляна тут же вынул из складок тюрбана сложенный лист бумаги, где ни собственноручно написал первые 18 бейтов «Маснави», и передал его Хусамаддину. Это был пролог «Маснави» — знаменитая «Песнь свирели». Так начиналась поэма.
Это легенда, но, как считают, весьма близкая к действительности. Ее передают практически все наиболее достоверные источники, касающиеся жизни Джалаладдина Руми.
«Маснави» — вершина творчества поэта, сочинение, задуманное и осуществленное им как стихотворное (для легкости усвоения) руководство для членов неформального братства, основанного им около 1240 г. Еще задолго до того, как Абдаррахман Джами (1414—1492) — сам поэт и мистик — назвал поэму «Кораном на персидском языке», не только ученики Джалаладдина и члены братства «Мавлави», но и многие другие приверженцы идеи эзотерического знания восхваляли и превозносили ее.
Суфизм создал немало «вдохновенных» произведений, близких по содержанию, но мы можем смело утверждать, что ни одно из них не получило такого распространения (только рукописей на языке оригинала дошло до наших дней более 500), не изучалось так внимательно и не вызывало столь многочисленных откликов (в виде комментариев, переложений и переводов), как «Маснави». Поэма содержит 25 632 бейта, что даже по меркам персидской классической поэзии позволяет считать ее весьма внушительной. Объем ее почти достигает «Илиады» и «Одиссеи» Гомера, вместе взятых, он вдвое больше «Божественной комедии» Данте, косвенно испытавшего на себе влияние эсхатологических представлений мусульманского мистицизма, но, конечно, уступает (также вдвое) объему «Шах-наме» Фирдоуси.
«Маснави» поражает эрудицией Джалаладдина и разнообразием
