Пу Сунлин - Рассказы Ляо Чжая о необычайном
Юй подумал про себя, что раз уже решено, жить ему или умирать, то разве может человеческое искусство это отвратить. Не согласился на предложение, встал и собрался уходить.
– Вот видите, – сказал гадатель, – вы жалеете денег для такого пустячного расхода… Не кайтесь же, не кайтесь!
Люди, питавшие к Юю расположение, испугались за него и дали ему совет лучше уж хоть всю мошну выворотить, лишь бы улестить гадателя, но наш герой их не слушал.
Время пробежало быстро. Наступил третий день. Юй сидел в своем помещении с серьезным видом, хранил спокойствие и внимательно глядел. Однако весь день ничего неприятного не случилось.
Когда настала ночь, он запер двери, устроил свет[227], сел в позе готового ко всему и облокотился на меч[228]… Водяные часы[229] уже шли к концу первой стражи[230], а все еще не было смертельных для него подвохов, и он уже подумывал о том, как бы идти к подушке.
Вдруг он слышит, как в оконной скважине что-то зашуршало-зашуршало… Юй быстро ринулся взглянуть и увидел, что в комнату проникает какой-то маленький человек с копьем на плече. Опустившись на пол, он вдруг стал нормального роста.
Юй схватил меч, вскочил и рубанул по нем. Удар порхнул по воздуху, не попав, куда было нужно. А человек вдруг опять стал малюсеньким и стал искать прежней скважины, желая, очевидно, убраться вон.
Юй сейчас же ударил по нему опять. Человек повалился вслед за ударом. Юй посветил на него: оказалось, – это бумажная фигура[231], разрубленная в пояснице пополам.
Наш герой уже не решался теперь лечь. Сел опять и стал ждать.
Через некоторое время опять что-то такое проникло через окно и выглядело причудливо, ужасно, словно черт. Только что оно достало до полу, как Юй нанес резкий удар… Разрубил – стало двое, и оба заерзали по полу, – как черви… Боясь, как бы они не встали, Юй наносил им удар за ударом… Раз-раз – и все прямо в цель. Но звук был не мягкий. Вгляделся пристально: оказывается – глиняный божок[232]! И весь разломан на мелкие кусочки!
Теперь наш Юй пересел уже к самому окну и уставился взором в скважину.
Прошло довольно-таки долгое время. Вдруг он слышит за окном что-то вроде коровьего фырканья и будто какая-то тварь налегает на оконную раму, отчего вся стена заходила, затрещала, готовая, по всем признакам, сейчас же рухнуть[233].
Боясь, как бы стена его не задавила, Юй решил, что все-таки лучше всего, по-видимому, выскочить вон и драться уже снаружи. Тррах! – сорвал засовы и выбежал.
Перед ним был огромный бес, столь высокого роста, что был в уровень с крышей дома. При мутном свете луны Юй видел лишь, что у него лицо черно, как уголь, и глаза сверкают, словно молнии, давая какой-то желтый свет. На верхней части тела у него не было никакой одежды и на ногах обуви, но в руках он держал лук, а у поясницы торчали стрелы.
Пока наш Юй стоял перед бесом, ошеломленный зрелищем, тот уже успел пустить в него стрелу. Юй взмахнул мечом и отразил стрелу, которая тут же упала на землю. Только что он хотел ударить по бесу, как тот пустил вторую стрелу. Юй стремительно отскочил в сторону, и стрела прямо впилась в стену, дрожа и воя.
Бес рассвирепел, выхватил из-за пояса нож, размахнулся им, как порыв ветра, и, уставясь глазами на Юя, изо всех сил ударил по нему ножом. Юй с ловкостью обезьяны ринулся вперед, и нож врезался в каменную плиту, которая тут же раскололась.
Тогда Юй, пробежав у беса промеж ног, резанул его по самую щиколотку. Раздался резкий звук: ррр… Бес еще пуще рассвирепел, зарычал громовыми раскатами, обернулся и снова ударил ножом. Юй опять припал к земле и ползком пролез к бесу. Нож хватил по концу его кафтана и отрезал полу. А в это время Юй уже успел подскочить к бесу под самые ребра и нанести отчаянный удар. Опять раздался какой-то треск, бес свалился и замер.
Юй давай рубить его по чем попало, но слышал лишь звук чего-то твердого, словно то была доска ночного сторожа. Зажег огонь, – смотрит: какой-то деревянный истукан, величиной с нормального человека! И лук и стрелы оставались у пояса, но раскраска и резьба истукана были ужасны, чудовищны. На всех тех местах, куда пришлись удары меча, была кровь.
Юй взял свечу в руку и так сидел до самого утра. Он наконец понял, что эти бесовы твари были подосланы гадателем, желавшим привести человека к смерти, чтобы создать своему искусству славу чего-то божеского.
На следующий день Юй рассказал обо всем этом друзьям, и они всей толпой пошли туда, где сидел гадатель. Тот, издали завидев Юя, в мгновение ока стал – невидим.
Один из присутствовавших заметил, что это тоже особое искусство – скрываться от взоров и что его можно парализовать собачьей кровью. Юй поступил, как было указано, и, запасшись чем следовало, пришел опять. Гадатель сейчас же скрылся, как и в первый раз. Юй смочил то место, где он стоял, собачьей кровью, и его взорам предстал тот же гадатель, у которого, однако, все лицо и вся голова были измазаны собачьей кровью. Глаза же так и сверкали, словно то стоял черт.
Гадателя связали и передали властям.
Он был казнен.
Историк этой небывальщины сказал бы при этом так:
Сказано уже, что покупать себе гаданье – своего рода идиотство. Много ль найдется таких жрецов этого искусства, которые не ошибались бы в жизни или смерти человека? Гадать же с ошибкой – то же, что и вовсе не гадать.
Однако раз ты уже совершенно ясно и определенно предсказал мне день смерти, чего тут еще, казалось бы? Ан нет – есть среди гадателей, оказывается, и такие, что для божественного прославления своего знахарства желают использовать чужую жизнь. Эти-то будут, кажется, пострашнее прочих!
ПОДВИГИ СИНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ
Студент Фэн из Гуанпина жил в годы Правой Доблести[234]. Он смолоду отличался легкомыслием и свободолюбием. Как-то раз, дав себе полную волю в вине, он шел на заре и встретился с какой-то совсем молоденькой девочкой, одетой в красный плащ. Лицо ее было женственно-привлекательно. За ней шла маленькая служанка. Она бежала по росе, и ее башмачки и чулочки сильно намокли. В сердце Фэна закралась любовь.
Под вечер он возвращался домой пьяный. У дороги с давних пор стоял буддийский ланьжо, который долгое время уже прорастал и разрушался. Из него вышла какая-то девушка. Оказалось, та прежняя красавица. Вдруг она заметила приближение студента, повернулась и ушла в храм.
Студент подумал про себя, как это красавица могла очутиться в молитвенном дворе храма; привязал осла к воротам и пошел взглянуть на этакое диво. Вошел. Обломки стен разрушались и падали. На ступенях крылец тоненькая трава расстилала свой коврик. Студент стал бродить взад и вперед.
В это время вышел пожилой человек с проседью. Шапка и одежда у него были весьма приличны и опрятны. Он спросил гостя, зачем он сюда пришел.
– Да случайно, знаете, зашел в этот древний храм, чтобы взглянуть туда-сюда. А вы, старец, зачем здесь?
– Я – старик, видите ли, живу бродячей жизнью и определенного места не знаю. Здесь я лишь временно нашел приют, чтобы передохнуть. Впрочем, раз я удостоен чести вашим лестным появлением, то у меня найдется горный чай, который я и могу предложить вам вместо вина.
С этими словами он пригласил гостя зайти к нему. За храмовым приделом Фэн увидел двор с блестящей, яркой каменной дорожкой. Бурьянов и лопухов уже больше не было.
Затем вошел в помещение. В этих комнатах и входные занавесы, и пологи над кроватями были окутаны пахучим туманом, который так и ударил в нос вошедшему.
Сели. Стали называться.
– Мне, старикашке, фамилия Синь, – сказал хозяин. Студент был совершенно пьян.
– До меня дошли слухи, – сказал он, – что у вас есть барышня и что она до сих пор еще не нашла себе приличной пары. Позволю себе нескромную самонадеянность и выражу желание представить вам самого себя вместе, как говорится, с «зеркалом и подставкой»[235].
Синь улыбнулся.
– Разрешите, – сказал он, – посоветоваться с моей старухой.
Студент сейчас же попросил дать ему кисточку и написал следующие стихи[236]:
В тысячу золотом яшмовый пест разыщу,С пылким усердьем сам я его представлю.Если Юньин[237] будет на это согласна,Ей Первоиней[238] сам тем пестом истолку.
Хозяин с улыбкой передал это слугам.
Вскоре явилась служанка и стала что-то говорить Синю на ухо. Тот поднялся и, успокоив гостя, просил его терпеливо пока посидеть. Затем отодвинул занавес, вошел в соседнюю комнату, сказал там тихонько слова три и сейчас же быстро вышел.
Студенту казалось, что старик непременно принесет прекрасную весть, но Синь уселся и начал улыбаться, посмеиваться, не заговаривая ни о чем таком прочем. Студент не мог утерпеть, чтоб не спросить:
– Я так и не знаю еще как следует, что думает и велит передать ваша супруга. Сделайте мне удовольствие, разрешите сомнения, которые теснятся в груди.
– Вы, сударь, – отвечал Синь, – выдающийся и разносторонний ученый человек; я давно уже склонился перед вашей личностью. Однако у меня есть одно личное соображение, о котором я не решаюсь вам сказать.
