Автор неизвестен - Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)
– Хозяин у воеводы Чжоу пирует. За ним еду. Иди домой, я ему передам.
– Хлопот тебе прибавляю, а? – посочувствовала Фэн. – Скажи, будь добр. Больно хозяйка его ждет.
Дайань пришпорил коня и помчался к начальнику гарнизона. Пир был в самом разгаре, когда слуга подошел к Симэню и сказал:
– Иду я за вами, сударь, встречаю на улице тетушку Фэн. Ее к вам госпожа послала сказать, что ювелир прислал головные украшения. Вас приглашает посмотреть, и еще у нее к вам дело какое-то есть.
Симэнь угостил слугу сладостями и дал закусить. Он хотел было откланяться, но его никак не желал отпускать воевода Чжоу. Симэню пришлось выпить с ним большой кубок вина.
– Я вам премного благодарен, ваше превосходительство, – извинялся Симэнь. – Я бы рад продлить удовольствие, но меня ждут дела. Прошу прощения! Не осудите!
Он осушил кубок, простившись с хозяином, сел на коня и помчался к Ли Пинъэр.
Она подала ему чай.
– Коня отведи домой. Завтра за мной придешь, – наказал он слуге.
Дайань уехал. Пинъэр велела Инчунь принести коробку и показать украшения Симэню. Прекрасные это были изделия! Они горели разноцветными огнями, от их блеска рябило в глазах.
Симэнь и Пинъэр условились, что двадцать четвертого жених пришлет свадебные подарки, а четвертого приедет за невестой. На радостях Пинъэр накрыла стол и устроила пир. Немного погодя она велела горничным навести порядок в спальне и постелить свежие прохладные циновки[1]. Возлюбленные сняли одежды и сели на покрывало из плотного шелка под газовым пологом, надушенным мускусом и ароматами. Они долго пили вино, шутя и играя, прислонившись друг к дружке, пока глаза не заблестели страстью, не вспыхнуло желание в сердце. Немного насладившись «игрою тучки и дождя», Симэнь, возбужденный вином, сел на ложе и позвал Пинъэр прилечь к нему сбоку и «сыграть на свирели».
Только поглядите:
Плывет над пологом благоуханье мускуса и орхидей, нежно красавица играет на свирели. Увидишь стан ее – белоснежный нефрит – и сердце невольно забьется в груди. Коснется устами, как вишенки алыми, иль приласкает, погладит – ее пальчики нежнее ростка. Тотчас возлюбленный воспылает страстью, она – познает прелести волшебного рожка.
– А Хуа Цзысюю ты тоже так играла? – спросил шутки ради опьяневший Симэнь.
– Да у него вся жизнь прошла как в бреду, – отвечала Пинъэр. – У меня и желания-то никакого не было. Он только и знал болтаться а когда заявлялся, я его и близко к себе не подпускала. Когда был жив наш старец, они с ним в отдельной комнате спали. Я его до того ругала, что у него сучья кровь в голову бросалась. Он бывало, дело не дело, старику жаловался. Из него дурь и палкой не выбьешь. И чтоб я с ним делала что-нибудь подобное?! Да я б на тот свет пошла от позора. Кто мне может быть дороже тебя, искуситель ты мой! Исцелитель ты мой единственный! И белым днем, и среди темной ночи не выходишь ты у меня из головы.
Они немного поиграли и снова дали волю страстям. Инчунь внесла небольшую квадратную коробку, в которой были всевозможные яства – орехи, ломтики вяленого мяса, куриные и гусиные лапки, цветочное печенье. В изящном золотом кувшинчике искрилось ароматное вино.
С тех пор, как зажгли огни, они пили вино и предавались утехам. Пробили первую ночную стражу, и вдруг послышался стук в ворота. Вышла тетушка Фэн.
У ворот стоял Дайань.
– Я ведь сказал, чтобы он завтра приходил, – изумился Симэнь. – И что его средь ночи принесло?
Симэнь велел позвать слугу в дом. Тот чуть не бегом бросился к спальне, где почивали Симэнь и Пинъэр, но у дверей остановился, не решаясь войти.
– Молодая госпожа с супругом прибыли, – стоя за занавеской, доложил Дайань. – Столько вещей привезли! Госпожа Старшая приказала скорее вас позвать.
Симэнь Цин только гадал, что заставило дочь с зятем приехать в такую позднюю пору. Решив, что ему надо сейчас же узнать, что случилось, он быстро встал. Пинъэр помогла ему одеться и налила на дорогу теплого вина. Вскочив на коня, он помчался домой.
Во внутренней зале при свете фонарей и свечей стояли дочь с мужем. Вокруг них громоздились сундуки, корзины, кровати, пологи и прочая утварь.
– С чего это вы вдруг пожаловали? – спросил встревоженный Симэнь. – Что случилось?
Зять Чэнь Цзинцзи, склоняясь в земном поклоне, заговорил со слезами на глазах:
– Наш достопочтенный господин Ян был на днях разжалован, смещен придворным прокурором со своего поста и по высочайшему указу заточен в Южную тюрьму[2]. Всех его родственников, служащих и сторонников подвергают допросу, надевают на шею кангу[3] и высылают. От Яна вчера ночью к нам прибежал управитель, рассказал обо всем отцу и так напугал нас, что отец велел мне с женой укрыться на время в вашем доме и прихватить с собой кое-какие пожитки. Сам же он отправился к моей тетке разузнать, как обернется дело. Отец не забудет вашего благодеяния, батюшка, и, когда все уляжется, щедро вас отблагодарит.
– Он мне написал? – спросил Симэнь.
– Вот письмо. – Чэнь достал из рукава пакет и вручил тестю.
Симэнь разорвал конверт и стал читать:
Младший сват Чэнь Хун бьет челом.
Милостивейший сват Симэнь,
настоящим без лишних слов сообщаю, что в то время как северные варвары, нарушив границу, вторглись в Сюнчжоу[4], начальник военного ведомства Дан Фу не отдал боевого приказа ни пешим, ни конным, вследствие чего упустил стратегический момент и вызвал неудовольствие двора. Тяжкие обвинения были предъявлены и достопочтенному господину Ян Цзяню. По гневному указу Его Величества Ян Цзяня заточили в Южную тюрьму и допрашивали на судебной коллегии трех управлений[5]. Все его родственники и служащие приговорены по закону к ссылке в пограничные войска.
Такие вести повергли в ужас как меня, так и всех домочадцев. Не зная, где искать прибежища, я отправил на некоторое время к Вам сына с Вашей любимой дочерью и велел им захватить кое-какое добро. Сам же перееду к мужу сестры, Чжан Шиляню, дабы узнать о дальнейшем. Как только все уладится, вернусь домой. Не забуду о Вашем благодеянии и щедро Вас отблагодарю. Если дело, паче чаяния, получит огласку и у Вас в уезде, я на всякий случай велел сыну захватить еще пятьсот лянов серебра. Прошу прощения за причиненные Вам хлопоты и беспокойство. Буду вечно Вам благодарен. Писал наспех при лампе, без подробностей.
Еще раз низко кланяюсь. Хун.
Середина лета. 20 дня.
Симэнь Цин растерялся, но все же велел У Юэнян накрыть стол в угостить дочь с зятем, слугам приказал приготовить для приехавших расположенный перед залой обширный восточный флигель, а сундуки, корзины и шелка убрать в покои Юэнян. Чэнь Цзинцзи достал пятьсот лянов серебра и вручил тестю на подношения властям. Симэнь вызвал управляющего У, дал пять лянов и велел ночью же пойти к уездному архивариусу, чтобы списать поступившие из Восточной столицы известия.
Вот что было напечатано в «Столичных ведомостях»[6]:
Доклад прокурора Военного ведомства Юйвэнь Сюйчжуна.
Покорнейше прошу Ваше Величество судить и со всей строгостью наказать самовластных преступников, подрывавших устои Империи, дабы поднять дух в воинстве нашем и покончить с бедствиями от набегов варваров. Как известно Вашему покорному слуге, варвары совершали набеги с древних времен. Племена сяньюнь при династии Чжоу[7], сюнну в царствование дома Хань[8], тюрки при Танах[9], кидани в период Пяти династий[10], а когда основал Империю наш Сунский Государь, на землях Срединной Империи не один день бесчинствовали войска царства Ляо[11]. Однако не слыхивал, чтобы угроза варварского нашествия зарождалась извне, когда нет к тому повода внутри страны. Как гласит поговорка: колокол не загудит, пока не выпадет иней; колонна не отсыреет, пока не пройдет дождь. Одно зло порождает другое – таков непреложный закон. Так, у больного, когда он долго страдает от внутреннего недуга, изначальный эфир истощается, и в него отовсюду входит нечисть, от которой заболевают руки, ноги и кости. Такому больному не выжить, лечи его сам луский Бянь[12]. Поднебесная как раз и напоминает такого крайне истощенного больного. Вы, Государь, ее голова, Ваши помощники-сановники – ее внутренности, все чиновники – ее руки и ноги.
Вы, Ваше Величество, пребываете на девятом небе[13]. Чиновники Ваши внизу со всем усердием управляют страною. Если бы все внутри было наполнено жизненным эфиром, а процветание защищено от внешнего удара, откуда бы явиться беде? Ныне нашествие орд инородцев накликал не кто иной, как наставник Вашего Величества Цай Цзин, первый министр, стоящий во главе залы высокого правления. Этот коварный злодей льстил и лицемерил в глаза, но действовал бесстыдно и корыстолюбиво за спиной. Оказавшись не в состоянии помогать Государю в постижении нравственных истин, поощрении естественного начала и просвещения, а нижестоящим должностным лицам – во внедрении добродетельного правления, в охране народа и любви к нему, он пекся только о собственной корысти и жаловании, мечтал сделаться Вашим любимцем и укрепить свое положение. Цай Цзин, кроме того, сколотил собственную клику и вынашивал заговоры, втайне обманывал Государя. Он губил лучших, из-за него предали казни ваших верных слуг; он сеял страх в Поднебесной. У его ворот собирались отовсюду сановники в красных и пурпурных одеяниях. Не так давно он самовольно изменил нашу политику по рекам Хуанхэ и Хуаншуй, отдал три области варварам ляо[14]. Во время мятежа Го Яоши[15], перешедшего потом на нашу сторону, по вине Цай Цзина чжурчжени в конце концов нарушили перемирие, и их полчища стали теснить Китай. Вот как тяжки его преступления против Отчизны! Цай Цзин недостоин занимать свой пост.
