Сэй-Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
Когда кончилась служба, вдовствующая императрица изволила уехать к себе, но на этот раз в сопровождении только половины прибывшей с ней сановной свиты.
Фрейлины, служившие молодой государыне, не знали, что она направилась в резиденцию императора, вместо того чтобы воротиться в собственный дворец на Второй проспекте. Они поспешили туда. Настала поздняя ночь, но государыня все не показывалась.
Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки принесут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать и не видать. Дрожа от холода в тонких и просторных одеждах, дамы сердились, жаловались, возмущались, но без всякого толку.
На рассвете наконец явились служанки.
– Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? – начали им выговаривать дамы.
Но служанки хором пустились в объяснения и сумели оправдаться.
На другой день после церемонии хлынул сильный дождь, и его светлость канцлер сказал императрице:
– Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму я уготовил себе в прошлых рождениях!
Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я в немногих словах поведать о событиях былого времени, столь счастливых по сравнению с тем, что мы видим теперь? А если так, я умолчу и о тех горестных событиях, свидетельницей которых стала позже.
{269. Из песен я больше всего люблю…}
Из песен я больше всего люблю старинные простонародные, например, песню о воротах, возле которых растет криптомерия.
Священные песни кагура тоже прекрасны.
Но "песни на современный лад (*378)" – имаё`-ута` – какие-то странные, напев у них длинный и тягучий…
{270. Люблю слушать, как ночной страж (*379)…}
Люблю слушать, как ночной страж объявляет время. Посреди темной холодной ночи приближаются шаги: топ-топ-топ. Шаркают башмаки, звенит тетива лука, и голос в отдалении выкликает:
– Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Быка, третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.
Слышно, как прибивают таблицу с обозначением времени к "столбу часов".
Есть у этих звуков странное очарование.
Простые люди узнают время по числу ударов гонга и говорят:
– Час Мыши – девять. Час Быка – восемь.
{271. В самый разгар полудня…}
В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или в поздний час, быть может, в самую полночь, когда царственная чета уже должна была удалиться на покой, радостно услышать возглас государя: "Эй, люди!"
Радостно также, когда глубокой ночью до слуха донесутся звуки флейты, на которой играет император.
{272. Тюдзё Наринобу – сын принца-монаха…}
Тюдзё Наринобу – сын принца-монаха, бывшего некогда главой военного ведомства, обладает красивой наружностью и приятным нравом.
Какую боль должна была почувствовать дочь губернатора провинции Иё, когда Наринобу покинул ее и бедняжке пришлось уехать со своим отцом и похоронить себя в глуши.
Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами зари, Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне вечером. До чего же он, наверно, был хорош в своем новом кафтане, когда прощался с ней при бледном свете предрассветного месяца!
Он частенько наведывался ко мне потолковать и с полной откровенностью называл черное черным, рассуждая о поведении некоторых близких ему особ.
Была при дворе одна дама, – звали ее Хё`бу, – которая усердно соблюдала День удаления от скверны.
Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родовым прозвищем Та`йра, потому, видите ли, что ее удочерила какая-то семья, принадлежащая к этому роду.
Но молодые дамы смеялись над такими претензиями и нарочно называли эту даму именем подлинного ее рода.
Внешности она была ничем не примечательной, до красавицы далеко, но в обществе держалась неглупо и с достоинством.
Государыня как-то раз заметила, что насмехаться над человеком непристойно, но из недоброжелательства никто не передал ее слов молодым фрейлинам.
В то время я проживала во дворце на Первом проспекте, где мне была отведена маленькая, очень красивая комната возле веранды, глядевшая прямо на Восточные ворота. Я делила ее с Сикибу-но омото, не разлучаясь с ней ни днем, ни ночью, и мы не допускали к себе никого из неприятных нам людей. Сама государыня нередко навещала нас.
Однажды мы решили провести ночь в главном здании и улеглись рядом в передних покоях на южной стороне дворца.
Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хотели вставать и сделали вид, что спим.
Однако посетитель не унимался.
– Разбудить их, они притворяются, – приказала императрица.
Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать и звать, но мы не шелохнулись.
Она пошла сказать гостю:
– Я не могу их добудиться, – потом уселась на веранде и завела с ним разговор. Мы думали, это ненадолго, но часы текли, забрезжил рассвет, а беседе их все не было конца.
– А ведь это Наринобу, – с приглушенным смешком шепнула мне Сикибу-но омото, но гость на веранде оставался в блаженном неведении, думая, что мы ничего не слышим.
Наринобу провел в беседе всю ночь и ушел только на заре.
– Что за ужасный человек! – говорила Сикибу-но омото. – Пусть теперь придет к нам, не добьется от меня ни слова. И о чем, хотела бы я знать, толковали они всю ночь напролет?
Но тут вдруг Хёбу отодвинула скользящую дверь и вошла к нам. Она услышала, что мы говорим о чем-то в столь ранний час.
– Человек явился на свидание, не испугавшись проливного дождя, как не пожалеть его? Пускай за ним в прошлом водились вины, но, по-моему, можно простить ему любые прегрешения за то, что он пришел в ненастную ночь, промокший до нитки.
С какой стати Хёбу взялась поучать меня? Положим, если возлюбленный посещал тебя и вчера, и позавчера, и третьего дня, то когда он является к тебе еще и сегодня, в проливной дождь, твое сердце тронуто… Так, значит, он не в силах разлучиться с тобой ни на единую ночь.
Но если он долгое время не показывался на глаза, оставив тебя терзаться неизвестностью, и вдруг пожаловал в дождливую ночь, то позволительно усомниться в его искренности. Впрочем, каждый судит по-своему.
Наринобу любит беседовать с одной женщиной, которая много видела, много знает, наделена проницательным умом и (как ему кажется) отзывчивым сердцем. Но он посещает еще и других дам, есть у него и законная жена. Часто приходить он не может.
И все же он вдруг явился в такую ужасную погоду! Уж не рассчитывал ли он, что свет заговорит с похвалой о его постоянстве? Но зачем он стал бы изобретать такие хитрые уловки, чтобы произвести впечатление на женщину, к которой совсем равнодушен?
Как бы там ни было, когда идет дождь, меня душит тоска. Я забываю, что всего лишь вчера радовалась ясному и чистому небу. Все вокруг мне кажется таким мрачным даже в роскошных покоях дворца. А если приютивший меня дом не отличается красотой, тогда я думаю только об одном: "Скорей бы, скорее кончился этот несносный дождь!"
Порою на душе у меня бывает смутно, ничто не радует, ничто не волнует меня, и только лунный свет по-прежнему имеет власть надо мной. Я теряюсь мыслями в прошлом, уношусь в будущее. Передо мной так ясно, как никогда, встают картины, прекрасные или печальные. Вот если какой-нибудь человек вспомнит обо мне и посетит меня в лунную ночь, я буду безмерно ему рада, хотя бы он до того не бывал у меня десять или двадцать дней, месяц, год или даже долгих семь-восемь лет.
Пусть даже он посетит меня в таком доме, где мне нельзя принять гостя, где надо опасаться чужих глаз, я все равно обменяюсь с ним словами, хотя бы пришлось вести беседу, стоя на ногах, а если есть возможность приютить его на ночь, непременно удержу до утра.
Когда я гляжу на светлую луну, я вспоминаю о тех, кто далеко, в памяти воскресает давно забытое. Я снова, как будто это случилось сейчас, переживаю радости, тревоги, волнения былых дней.
Повесть "Комано" (*380), по моему мнению, не из лучших, язык устарел, она скучновата, но мне нравится место, где герой, вспоминая былое, достает летний веер, источенный молью, и читает стихи:
Спокойно коню доверюсь…
Оттого ли, что дождь кажется мне унылым и непоэтичным, но я ненавижу его, даже если из пролетной тучки брызнет несколько капель. Стоит только полить дождю – и все пропало! Самые великолепные церемонии, самые удивительные праздничные зрелища теряют всякий смысл. Так почему же я непременно должна была прийти в восторг, когда ко мне явился человек, вымокший с головы до ног?
Возлюбленный девушки Отикубо` (*381), тот самый, который посмеивался над господином Катано`, вот кто мне по душе!
Он пришел не только в дождливую ночь, но посещал свою любимую и накануне, и третьего дня, – это и достойно похвалы. Но неприятно читать, как он мыл ноги. До чего же они были залеплены грязью!
Когда меня посетит друг в ненастную бурную ночь, веришь его любви, и на душе становится радостно!
Но особенно я счастлива, если гость придет ко мне в снежную ночь.
