Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3.
— Уходите, пока совсем не рассвело, — молила принцесса Удайсё, не видя другого средства заставить его уйти.
— Вы просто невероятно бесчувственны! Даже утренняя роса может заподозрить неладное, если я стряхну ее с травы в столь ранний час! Но коль скоро вы настаиваете, то выслушайте меня по крайней мере. Вы, наверное, рады, что вам весьма ловко удалось избавиться от своего незадачливого поклонника, но должен вас предупредить, что, если вы и впредь будете обращаться со мной так жестоко, я не отвечаю за себя и за те недостойные мысли, которые могут у меня возникнуть.
Он медлил, не желая уходить, но, будучи действительно новичком в подобного рода делах, не решался настаивать. Ему было жаль принцессу, он боялся окончательно лишиться ее расположения, а потому посчитал, что для них обоих будет лучше, если он удалится, пока туман не рассеется и не откроет их тайны. Чувства его были в смятении.
— Я промок от росы,Пробираясь сквозь чащу мисканта.Неужели опятьМне придется пуститься в путь,В восьмислойном тумане исчезнуть?
Или вы думаете, что вам удастся высушить свое промокшее платье? — спросил он. — Но вы сами виноваты. Когда б не выгнали вы меня столь безжалостно…
«Да, дурной молвы не избежать, — думала принцесса, стараясь все же держаться подальше от Удайсё. — Но ведь „можно спросить у сердца“ (286), а оно скажет, что я чиста».
— Знаю: роса,Обильно покрывшая травы,Для тебя лишь предлог,Чтобы снова мокрое платьеМне на плечи накинуть…
Право, я не ожидала…
Как трогательно-прелестна была принцесса в тот миг!
Глядя на нее с состраданием, Удайсё терзался от стыда и раскаяния. Долгие годы храня верность завету покойного, он заботливо опекал этих женщин и вдруг, воспользовавшись их доверием, повел себя как самый обычный повеса! Но отступись он теперь — над ним наверняка будут смеяться!
Придорожные травы клонились под тяжестью росы. Удайсё пробирался по непривычным ночным тропам, и сердце его замирало то от страха, то от сладостного волнения.
Подумав, что его мокрое от росы платье может возбудить в сердце госпожи подозрение, он решил заехать в восточные покои дома на Шестой линии. Утренний туман еще не рассеялся. А уж там, в горах…
— Какая неожиданность! — удивленно зашептались дамы. — Похоже, что господин куда-то ездил тайно…
Отдохнув, Удайсё сменил промокшее платье. Здесь для него всегда были приготовлены прекрасные одежды — и летние и зимние. Извлекши из китайского ларца новое платье, дамы подали ему. Отведав утреннего риса, Удайсё отправился к Гэндзи.
В Оно он послал письмо, но принцесса не захотела его читать. С ужасом вспоминала она прошедшую ночь и замирала от страха при мысли: «Что, если узнает миясудокоро?» Но вправе ли она скрывать случившееся от матери? Увы, в этом мире так трудно что-нибудь утаить, один вид ее может возбудить догадки и любопытство, а уж если прислужницы проговорятся… Миясудокоро наверняка обидится, узнав, что дочь предпочла оставить ее в неведении. Не лучше ли попросить кого-нибудь из дам рассказать ей все как было? Она будет огорчена, но другого выхода, пожалуй, нет.
Мать и дочь всегда были близки друг другу, пожалуй, даже ближе, чем это обычно бывает, и никогда не имели друг от друга тайн.
В старинных повестях иногда рассказывается о девицах, скрывающих от родителей то, что давно уже известно всему миру, но принцесса ни в коем случае не принадлежала к их числу.
— Если до госпожи и дойдут какие-то слухи, она скорее всего не придаст им значения, — говорили дамы. — Так стоит ли мучить себя понапрасну?
Они сгорали от желания узнать, что написал Удайсё, и, увидев, что принцесса даже не притронулась к письму, недовольные, принялись ее увещевать:
— Неужели вы не ответите?
— Помимо всего прочего это просто неучтиво.
Вняв их настояниям, она в конце концов развернула письмо.
— Я во всем виновата сама, ибо проявила непростительную неосторожность, позволив господину Удайсё увидеть меня, — сказала она. — Но и его безрассудство достойно порицания. Мне трудно забыть об этом. Ответьте же ему, что я не буду читать его писем.
И она прилегла, недовольная их вмешательством.
В письме же Удайсё не оказалось ничего оскорбительного, напротив, оно было искренне нежным:
«Душу своюВ твоем рукаве, жестокая,Оставив однажды,Невольно обрек я себяНа путь бесконечных блужданий…
Право, душа не всегда послушна человеческой воле (78). Я не первый, но, увы, безысходна тоска… (342)».
Письмо было очень длинным, но дамы не решились прочесть его до конца. На обычное утреннее послание оно не походило, и все же, кто знает?.. Им было жаль принцессу, но вместе с тем их одолевали сомнения: «Что ждет ее в будущем?» Все эти годы Удайсё оказывал им большое внимание, и все же… Не охладеет ли он к принцессе, если она решиться сделать его своей единственной опорой? Миясудокоро и не подозревала о том, в какой тревоге пребывали близкие прислужницы ее дочери.
Больную по-прежнему преследовал злой дух, и состояние ее было весьма тяжелым, хотя иногда вдруг наступало улучшение и она обретала способность понимать, что происходит вокруг.
В тот день, когда закончились дневные службы, у ее ложа остался один почтенный Рисси, читавший молитвы. Довольный тем, что больной сделалось лучше, он сказал:
— О, я знал, что молитвы мои принесут вам облегчение, если только истинны слова будды Дайнити. При всем своем упорстве эти духи всего лишь жалкие, погрязшие в заблуждениях существа.
Монах говорил хриплым, резким голосом. Как и все отшельники, он был прямодушен и не любил прибегать к околичностям, а потому спросил:
— Давно ли Удайсё начал посещать принцессу?
— Я бы не сказала, что он посещает ее, — ответила миясудокоро. — Он был другом покойного Гон-дайнагона и, выполняя обещание, данное ему перед смертью, любезно заботится о нас. Вот и теперь приехал, желая справиться о моем здоровье. Он очень добр…
— Зачем вы это мне говорите? Уж от меня-то вы можете не скрывать правду. Сегодня, отправляясь на последнюю ночную службу, я видел, как из западной боковой двери вышел какой-то роскошно одетый мужчина. Туман был густой, и я не сумел как следует разглядеть его лицо, но слышал, как монахи говорили: «Это уезжает господин Удайсё. Вчера вечером он отослал карету в столицу, а сам остался ночевать здесь». И правда, от его платья исходил такой аромат, что у меня даже голова закружилась. Кто это мог быть, кроме Удайсё? Всем известно, что он питает слабость к хорошим благовониям. И все же я не одобряю этого союза. Несомненно, Удайсё человек великой учености. Он был совсем еще ребенком, когда покойная госпожа Оомия поручила мне молиться за него, да и потом я нередко оказывал ему услуги. Все это так, но боюсь, что принцессе не стоит тешить себя надеждами. Его нынешняя супруга — особа весьма твердого нрава. Она принадлежит к роду, достигшему вершины своего могущества, и пользуется в мире большим влиянием. У нее уже семь или восемь детей. Вряд ли принцессе удастся оттеснить такую соперницу. Да и стоит ли ей отягощать душу столь тяжким бременем? Ведь женщины, легко впадающие в заблуждение, подвергаются суровому наказанию — им суждено вновь и вновь возрождаться в женском обличье, блуждая среди вечного мрака… Ненависть супруги Удайсё станет непреодолимой преградой на ее пути. Нет, нет, я никак не могу одобрить этого союза, — говорит он, качая головой и вздыхая.
— Все это очень странно, — недоумевает миясудокоро, — Удайсё никогда не выказывал подобных намерений. Вчера я лежала в забытьи. Дамы, кажется, говорили, что он хотел задержаться, надеясь все-таки побеседовать со мной. Неужели он оставался здесь на ночь? В это трудно поверить. Такой степенный, такой осторожный человек…
Тем не менее в словах монаха не было ничего неправдоподобного. Миясудокоро и прежде замечала, что Удайсё неравнодушен к принцессе, но он был благоразумен и всегда вел себя безукоризненно, стараясь не подавать повода к сплетням. Уверенная, что он никогда не позволит себе ничего противного желаниям ее дочери, миясудокоро чувствовала себя в полной безопасности, но, очевидно, воспользовавшись тем, что в покоях малолюдно…
После того как монах удалился, миясудокоро призвала к себе госпожу Косёсё.
— Извольте объяснить мне, что произошло,— потребовала она.— Почему принцесса ничего не сказала мне? Трудно этому поверить, и все же…
Косёсё, как ни жаль ей было принцессу, подробно рассказала все с самого начала. Она не забыла ни о полученном утром письме, ни о словах, невольно сорвавшихся с уст госпожи…
— Возможно, господину Удайсё просто захотелось поделиться с принцессой мыслями и чувствами, которые до сих пор таил он в глубине души. Он проявил похвальную предусмотрительность и ушел задолго до рассвета. А что говорили вам? — Косёсё и в голову не приходило подозревать монаха, она полагала, что старой госпоже тайком сообщил эту новость кто-то из прислужниц.
