Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Разумеется, сударыня! Скажу — в гостях. Завтра, мол, утром поеду встречать.

Симэнь в знак одобрения кивнул головой.

— Какой смышленый малый! По глазам видно, — похвалила Дайаня обрадованная Пинъэр и велела Инчунь наградить его к празднику двумя цянями серебра на семечки, а потом, обращаясь к нему, сказала:

— Мерку ноги принеси. Я тебе красивые туфли сошью.

— Не смею вас беспокоить, сударыня! — Дайань склонился в земном поклоне и вышел на кухню.

Как только он выехал со двора, тетушка Фэн заперла ворота.

Пинъэр и Симэнь поиграли на пальцах, выпили по нескольку чарок, а потом расставили на столе, застеленном пурпурной скатертью, тридцать две фишки из слоновой кости и под лампой принялись играть в домино.[283] Пинъэр велела Инчунь и Сючунь посветить им свечой в спальне. Надобно сказать, что после смерти Хуа Цзысюя и Инчунь, и Сючунь были в близких отношениях с Симэнем, и любовники от них не таились. Горничные приготовили постель и принесли в спальню вина и фруктов. Из-за лилового парчового полога виднелась благоухающая пышная Ли Пинъэр. Прильнув к ней, сидел Симэнь Цин. Они играли в домино и осушали большие кубки.

— Когда же начнется перестройка дома? — спросила Пинъэр.

— Во второй луне. Обе усадьбы соединим в одну, расширим сад. Впереди будет искусственная гора и крытая галерея, в саду террасы для увеселений и просторный терем Любования цветами.

— Здесь, за кроватью, — Пинъэр показала пальцем, — в коробках из-под чая лежит сорок цзиней благовоний, двести лянов белого воску, две шкатулки с ртутью и восемьдесят цзиней черного перцу. Возьми все и продай, а деньги пусть пойдут на постройку. Если не хочешь пренебречь мной, скажи, пожалуйста, Старшей госпоже, что я желала бы стать ее младшей сестрой, какой по счету — мне все равно. Дорогой мой, не могу я жить без тебя.

У Ли Пинъэр ручьем хлынули слезы.

— Твое желание я очень хорошо понимаю, — прикладывая ей к глазам платок, говорил Симэнь. — Погоди, вот пройдет срок траура, закончится стройка… А сейчас и жить-то тебе будет негде.

— Раз ты действительно хочешь взять меня, то я сочла бы за лучшее жить вместе с госпожой Пятой. Она такая хорошая! Да и госпожа Мэн была со мной очень приветлива. Они так просто держались! Можно подумать, что их одна мать родила. А у Старшей госпожи, должно быть, дурной характер. Так глазами и зыркает.

— Нет, Старшая у меня покладистая, а то разве допустила бы столько женщин в доме держать! — возразил Симэнь. — Ну, а если построю тебе просторный флигель с калитками по обеим сторонам, что тогда скажешь?

— О чем мне еще мечтать, дорогой!

До четвертой стражи, не зная меры, резвились, порхали неутомимые феникс и его подруга, потом уснули, обняв друг друга, и едва встали к полудню. Пинъэр не успела причесаться, когда Инчунь принесла рисовый отвар. Только они коснулись риса, как подали вино, и они наполнили чарки.

Надобно сказать, что Пинъэр предпочитала резвиться на четвереньках и попросила Симэня сесть на постель, чтобы «поставить цветок в перевернутую вазу». В самый разгар скачек в дверь постучал Дайань. Он уже прибыл за хозяином и привел коня.

Симэнь подозвал его под окно и спросил, в чем дело.

— Купцы из Сычуани и Гуандуна[284] пожаловали. Сколько у них товару! С дядей Фу торговались. При заключении сделки просят всего сто лянов, за остальными приедут в середине восьмой луны. Старшая госпожа за вами послала.

— Не проговорился, где я? — спросил Симэнь.

— Что вы! Хозяин, говорю, у Гуйцзе находится.

— Нет у людей смекалки! К чему меня звать, когда приказчик Фу и сам мог бы управиться?

— Дядя Фу уж и так толковал с ними, и эдак, а они ни в какую. Твердят: без хозяина не будем контракт подписывать, да и только.

— Если зовут, так ступай, — вмешалась Пинъэр. — Госпожу Старшую на грех не наводи. Дело на безделье не меняют.

— Знала бы ты это сучье отродье! — заругался Симэнь. — Ведь как они, дикари проклятые, торгуют! Сами же время упустят, а как увидят, что товар некому сбыть, так и заявляются, навязывают: полгода, мол, деньги подождем. А попробуй их уважь, сразу нос задерут. Да только во всем Цинхэ другой такой лавки, как моя, не сыщешь. Самый большой оборот у меня! Так что мне волноваться не приходится: сколько я им не выложу, все равно ко мне придут.

— В торговле ладить перестанешь, недругов наживешь, — говорила Пинъэр. — Иди домой, послушай меня. А управишься с делами, придешь. Ведь впереди деньков — как на иве листков.

Симэнь внял совету Пинъэр и стал не спеша собираться: причесался, умылся, повязал голову и оделся. Хозяйка хотела попотчевать его завтраком, но он отказался, приладил головную повязку и поскакал верхом домой. Его поджидали человек пять торговцев.

Покончив с расчетами и контрактом, Симэнь простился с купцами и направился к Цзиньлянь.

— Где ты пропадал всю ночь? — сразу спросила его Цзиньлянь. — Говори правду, а то смотри, такой шум подыму…

— Пока вы были в гостях у госпожи Хуа, — отвечал Симэнь, — мы с друзьями полюбовались немного фонарным карнавалом, потом к певицам заглянули. Там и пировали всю ночь, а утром слуга за мной приехал.

— Знаю, что слуга. Скажи все-таки, к какой певице тебя носило, а? Обманываешь ты меня, бесстыдник! Нас потаскуха выпроводила, а тебя вечерком зазвала. Натешилась за ночь и отпустила. Твой Дайань во вранье запутался, арестант проклятый! Старшей говорит одно, мне — другое. Когда он коня привел, Старшая его и спрашивает, почему, мол, хозяина нет, где пирует. С дядей Ином и друзьями, отвечает, фонарями любовались, а сейчас к Гуйцзе пошли. Мне, говорит, утром велели приезжать. А я спросила, он смеется и ни гу-гу. Как допытала, хозяин, говорит, у госпожи Хуа. Откуда он, разбойник, про наш уговор разузнал? Сам, верно, ему проболтался.

— Что ты! — разуверил ее Симэнь и, будучи не в силах скрывать, рассказал, как было дело: — Пинъэр попросила меня вечером прийти. Угощала вином, сокрушалась, что вы рано ушли. Со слезами жаловалась, что некому ей помочь, а сзади глушь и по ночам страшно становится. Как она просила взять ее! Все спрашивала, когда будет готов флигель. У нее воску с благовониями на несколько сот лянов. Велела продать, а деньги употребить на постройку. Очень она с постройкой торопила. Хочется ей с тобой рядом жить, быть тебе сестрой. А ты не против?

— Я здесь одна с собственной тенью, такая скука, — сказала Цзиньлянь. — Пусть приходит — все будет повеселее. Сколько бы лодок ни шло, реку не запрудят, никакие колесницы путь не пересекут. Как я могу противится, если сама была принята? Что ж я какая-то особая, что ли? Только вряд ли другие так благосклонно к ней отнесутся, как я. Поди узнай, что скажет Старшая госпожа.

— Так-то оно так, да у Пинъэр и траур еще не кончился.

Цзиньлянь стала снимать с Симэня белый шелковый халат. Из рукава что-то выпало и ударилось об пол. Она подняла небольшой увесистый шарик, долго вертела его в руках, но так и не смогла догадаться, что это за штука.

Только поглядите:

Добудут в войсках инородцев-южан и в столицу его завезут. Мал собою, тщедушен, звенит как нефрит, в деле же силы намного прибавит. Застрекочет цикадой, красавице страсть разожжет, любовнику страсть приумножит. В бою отважен этот воин златоликий, в подвиге ратном он неизменно впереди, а зовется — бубенчик бирманский.

— Что это такое? — спросила наконец Цзиньлянь. — Отчего у меня руку сводит?

— А ты не знаешь? Это колокольчик-возбудитель. На юге, в Бирме, такие выделывают. Лучшие — по четыре-пять лянов за штуку продаются.

— А что с ним делать?

— В горнило положить и за дело браться. Чудо!

— С Ли Пинъэр пробовал?

И Симэнь во всех подробностях рассказал ей, что было вечером накануне. У Цзиньлянь вспыхнуло желание, и они средь бела дня заперлись, сняли одежды и легли, чтобы предаться утехам.

Да,

Был столь искусный музыкант Когда-то Цзинь-царевич,[285]Что заслужил небесный сан Игрою на свирели.

Однако хватит пустословить.

Однажды Симэнь Цин позвал маклера. Тот взвесил и оценил благовония, воск и все, что держала за кроватью в чайных коробках Ли Пинъэр. Из вырученных трехсот восьмидесяти лянов она оставила себе на расходы сто восемьдесят, а остальное серебро отдала Симэню на перестройку дома.

Геомант определил начать стройку в восьмой день второй луны. Симэнь отпустил слуге Лайчжао и управляющему Бэню Четвертому пятьсот лянов серебра для найма строителей, ведения расчетов и закупки кирпича, черепицы, леса и камня.

Бэня Четвертого звали Бэнь Дичуань. Смолоду непутевый, но хитрый и ловкий малый, он состоял в свое время в услужении у гаремного смотрителя, но за небрежение к своим обязанностям и плутни его изгнали. На первых порах Бэнь Дичуань увлекался юнцами, а потом подвизался приживальщиком в богатом доме, где совратил кормилицу, бежал с нею и сделал ее своей женой. Позднее он служил посредником у старьевщика. Умел играть на пипа, флейте и других духовых инструментах. За такие способности Симэнь то и дело пользовался услугами Дичуаня, а потом поставил его закупщиком в лавку лекарственных трав. Ни одна сделка не обходилась без его участия, принося ему, как посреднику, немалые барыши.