Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
«Что за прелестное существо»! — думала она. — «Но откуда такое сходство? Наверное, она похожа на отца. Дамы, давно служившие в доме, всегда говорили, что сестра пошла в отца, а я — в мать. Так могу ли я оставаться равнодушной к особе, столь живо напоминающей тех, кого я потеряла?»
В Оокими бесконечное благородство сочеталось с кротостью и добродушием. Пожалуй, она была даже слишком мягкосердечна. Дочь госпожи Тюдзё уступала ей в изяществе, к тому же она была совсем еще неопытна и робка. Однако, если усовершенствовать ее душевные способности, она вполне будет достойна Дайсё… Сама того не замечая, Нака-но кими уже относилась к девушке как старшая сестра к младшей.
Проговорив всю ночь напролет, они легли только на рассвете. Устроив гостью рядом с собой, госпожа без особых, впрочем, подробностей рассказывала ей о покойном отце, о долгих годах, проведенных в Удзи, и о многом, многом другом. А та, всегда мечтавшая о встрече с отцом и мучившаяся невозможностью его увидеть, слушала ее, вздыхая. Дамы, до которых дошел слух о вчерашнем происшествии, тоже не спали.
— Чем же все кончилось? — спрашивали они друг друга. — Она так мила… Госпожа ласкова с ней, но что толку… Ах, как жаль бедняжку.
— Не думаю, чтобы дело зашло настолько далеко, — отвечала Укон. — Мне пришлось выслушать немало жалоб от кормилицы, но, судя по тому, что она говорила, ничего непоправимого не случилось. Кроме того, я собственными ушами слышала, как принц, собираясь во Дворец, бормотал что-то вроде: «Хоть и часто встречаемся мы…» (475). Впрочем, кто знает, может быть, он нарочно… Сегодня вечером, разговаривая с госпожой, девушка казалась такой спокойной. Вряд ли она вела бы себя так, если бы меж ними и в самом деле что-нибудь произошло.
Тем временем, попросив карету, кормилица отправилась в дом правителя Хитати и все рассказала госпоже Тюдзё. Та была в ужасе. Дамы наверняка дурно говорят о ее дочери. А сама госпожа? От ревности теряют голову особы самого высокого звания, уж ей-то это известно лучше, чем кому бы то ни было. Вне себя от волнения, госпожа Тюдзё бросилась в дом на Второй линии. Принца не было, и, вздохнув с облегчением, она прошла к Нака-но кими.
— Я со спокойной душой доверила вам это неразумное дитя, — сказала она, — а теперь мечусь в страхе, словно колонок. Да и близкие замучили меня попреками…
— Не такое уж она дитя, — улыбнувшись, ответила Нака-но кими. — По-моему, у вас нет оснований для беспокойства. Право же, не стоит пугливо прикрывать глаза, на меня глядя.
Взглянув на ее прекрасное лицо, госпожа Тюдзё еще больше встревожилась. «Что у нее на уме?» — гадала она, не смея прямо спросить об этом.
— Я так долго мечтала о том, чтобы представить вам дочь. Для нас это большая честь. В свете будут относиться к ней куда благосклоннее, зная, что она живет в вашем доме. Но и теперь слишком многое смущает меня. Наверное, мне все-таки следовало отправить ее в горную обитель.
Госпожа Тюдзё заплакала, и острая жалость к ней пронзила сердце Нака-но кими.
— Но что вас тревожит? — спросила она. — Когда б я отказывалась признавать ее, ваши опасения, возможно, и были бы оправданны, но ведь этого нет. Да, здесь действительно бывает человек, имеющий весьма дурные наклонности, но прислужницы об этом знают и употребят все усилия, чтобы оградить вашу дочь от его посягательств. Неужели вы могли подумать?..
— О нет, я вовсе не хочу сказать, что вы дурно относитесь к моей дочери. Разве вы виноваты в том, что ваш отец не пожелал признать ее? Мне просто казалось, что мы и помимо него связаны достаточно крепкими узами и я могу рассчитывать на вашу поддержку… Так или иначе, на завтра и послезавтра моей дочери предписано строгое воздержание, и будет лучше, если она проведет эти дни в более тихом месте, а потом я снова привезу ее сюда.
И госпожа Тюдзё увезла девушку с собой. Нака-но кими не посмела возражать, хотя ей очень не хотелось расставаться со своей гостьей.
Испуганная столь неожиданным поворотом событий, госпожа Тюдзё покинула дом на Второй линии, почти ни с кем не попрощавшись.
Она давно уже затеяла строительство небольшого дома неподалеку от Третьей линии, где можно было переждать неблагоприятное для передвижений время. Дом этот производил неплохое впечатление, но строительство его еще не закончилось, поэтому внутреннее убранство было довольно скромным.
— Сколько же мучений приходится мне претерпевать из-за вас! — сетовала госпожа Тюдзё. — Право же, этот мир вовсе не стоит того, чтобы в нем задерживаться. Сама-то я готова мириться и с низким званием, и с оскорблениями. В конце концов я удалилась бы куда-нибудь в горы и прожила бы там остаток жизни. О, я всегда знала, сколь безжалостны эти родственники, и все-таки ради вас постаралась сблизиться с ними. Но я не хочу, чтобы над вами смеялись. Потому-то я и решила, что вам лучше какое-то время пожить здесь. Может быть, этот дом не так хорош, как хотелось бы, но по крайней мере никто о нем не знает. А потом все так или иначе уладится…
Отдав последние распоряжения, госпожа Тюдзё собралась уезжать. «Как жаль, что я не могу умереть. Всем было бы легче», — думала девушка, и слезы катились у нее по щекам. Бедняжка! Немудрено вообразить, как тяжело было ее матери! Ей так хотелось обеспечить дочери безбедное существование, а теперь… Разумеется, столь неблагоприятное стечение обстоятельств могло послужить поводом к недоброй молве, сделав имя девушки предметом для посмеяния. Госпоже Тюдзё нельзя было отказать в чувствительности, но она отличалась своенравным и вспыльчивым нравом. В самом деле, ничто не мешало ей спрятать дочь в доме правителя Хитати. Но она предпочла перевезти ее в это уединенное жилище. Теперь мать и дочь, никогда ранее не разлучавшиеся, принуждены были расстаться, и могло ли что-нибудь быть мучительнее этого прощания?
— Будьте осторожны, — сказала госпожа Тюдзё. — Дом недостроен, и жить в нем довольно опасно. В случае чего вызывайте дам и распоряжайтесь ими по своему усмотрению. Я назначила сторожей, но на сердце все равно тревожно. О, если б меня так не бранили в том доме…
И она уехала, обливаясь слезами.
Правитель Хитати, о том лишь помышлявший, как лучше угодить зятю, накинулся на нее с упреками.
— Почему вы не хотите хотя бы немного помочь мне? — негодовал он. Однако госпожа Тюдзё, так и не простившая Сёсё жестокости, с которой он отвернулся от ее любимой дочери, послужив тем самым причиной ее несчастий, не обращала на зятя решительно никакого внимания. Вспоминая, сколь жалким показался он ей в доме принца Хёбукё, она не испытывала к нему ничего, кроме презрения, и, уж конечно, у нее не было желания заботиться о нем. Вместе с тем ее разбирало любопытство: до сих пор она видела Сёсё лишь в парадном облачении; возможно, в домашней обстановке он производит более выгодное впечатление? И вот как-то днем, когда он отдыхал в покоях ее младшей дочери, она прошла туда и, устроившись за ширмами, стала наблюдать. Сёсё сидел у порога, любуясь садом. Поверх мягкого белого платья из тонкой парчи на нем был великолепный наряд из алого лощеного шелка. На этот раз он показался госпоже Тюдзё довольно миловидным. Во всяком случае, нельзя было сказать, что он чем-то хуже других. Рядом с Сёсё сидела его супруга, с виду совершенное дитя. Невозможно было сравнивать эту чету с принцем и его супругой, но смотреть на нее было довольно приятно, и Сёсё, непринужденно беседующий с дамами, вовсе не казался таким уж невзрачным и жалким. Госпожа Тюдзё подумала даже, что, вероятно, это какой-то другой Сёсё, но тут он сказал:
— Когда б вы знали, как прекрасны хаги в саду у принца Хёбукё! Любопытно, где они берут семена? На первый взгляд самые обычные кусты, и вместе с тем я отроду не видывал ничего прекраснее. Недавно я был там, но принц как раз изволил уезжать во Дворец, поэтому я не успел сорвать ни одной ветки. О, если бы вы его видели в тот миг, когда он произносил: «Даже об этом тревожусь…» (476).
И Сёсё с удовольствием прочитал стихотворение до конца.
— Смотрите-ка, он еще смеет стихи читать! — возмутилась госпожа Тюдзё. — Да он и человеком-то называться недостоин. Рядом с принцем он просто ничто!
Вместе с тем она принуждена была признать, что Сёсё вовсе не так плох, как ей представлялось, и, желая испытать его, тихонько сказала:
— За вервью запретаВерхние листья хаги,Их покой нерушим,Но скажи, от какой росыПоблекли нижние листья?
Смутившись, Сёсё ответил:
— О, если бы знал,Что рос этот кустик хагиНа Дворцовой равнине,Никогда не отдал бы другомуНи росинки своей любви.
Надеюсь, вы соблаговолите выслушать меня при случае…
«Значит, ему уже сообщили, кто ее отец», — догадалась госпожа Тюдзё, еще более укрепляясь в намерении употребить все средства, чтобы ее любимая дочь сумела занять в мире положение не менее значительное, чем Нака-но кими. Перед ее мысленным взором невольно возникла фигура Дайсё. «Трудно сказать, кто прекраснее, он или принц, — подумала она. — Но принц скорее всего не помышляет о ней, поэтому о нем и речи не может идти. Подумать только, вторгся в покои моей дочери, словно она простая прислужница. Возмутительно! А Дайсё явно увлечен ею, не зря же он о ней расспрашивал. Правда, он не предпринимает никаких попыток к сближению, и все же… Уж если я так много думаю о нем, то молодой женщине устоять тем более трудно. Какое счастье, что я не отдала ее этому никчемному Сёсё». Целыми днями думала госпожа Тюдзё о дочери, перебирая в уме различные возможности устройства ее судьбы. Но, увы, нелегкая это была задача.
